Квисс стоял на парапете балкона, глядя на белую равнину, распростертую внизу. Во рту пересохло, сердцебиение участилось; его трясло, уголок рта кривился от нервного тика; слегка раскачиваясь, он готовился броситься вниз.

Он хотел покончить с собой, потому что ему открылась тайна замка. Стало понятно, что служит его основой, на чем он сооружен; стало понятно даже, где и когда. Красная ворона открыла ему глаза.

Они играли в туннель. Эта игра напоминала бридж. Каждому сдавалось двойное количество карт — пустых, без картинок, — и задача состояла в том, чтобы выкладывать комбинации, почему-то называвшиеся взятками. По сути дела, в туннель играли почти как в бридж, только карточный «мост» выкладывался под столом или в темноте. Как и в пустом домино, нужно было соблюдать правила, чтобы, в конечном счете, пустые карты, которым маленький игорный стол приписывал определенное достоинство (всякий раз разное), оказались выложенными на стол в определенной логической последовательности, при том что взятки составлялись из карт одной масти.

Игра закончилась. Они потратили на нее тысячу дней, но так и не нашли отгадку. Им не удалось придумать ничего такого, что по обоюдному мнению послужило бы правильным ответом. Квисс вообще утратил интерес к игре. Собственно, это уже не имело значения. Здесь царила смерть — либо смерть, либо то бытие, что открыла ему красная ворона. Он глядел на снег, который покрывал раздробленные сланцевые обломки далеко внизу, у основания замка. До них было метров сто. Во время падения в ушах засвистит ветер, на какое-то мгновение станет холодно, потом наступит невесомость и, наконец... ничто. Момент вполне подходящий, но к такому шагу необходимо подготовиться. Кроме того, вот-вот должна была вернуться Аджайи (как всегда, она отправилась искать книги), а ему не хотелось, чтобы она его здесь увидела. Он подался вперед, закусив губу.

Почти как в тот раз, только без пулемета, подумал он.

Он побывал в самом чреве замка.

Все те же запертые двери. Точно такие же древние сумрачные коридоры. Служки ни за что не соглашались помогать ему в поиске ключей, отговариваясь тем, что не могут уломать ключников, к которым неизвестно как подобраться, а кто проявлял излишнее любопытство, того немедленно брали на заметку; коротышки опасались, что сенешаль уже прознал об их верности Квиссу и лишь до поры до времени закрывал на это глаза.

Квисс пытался заговорить с немногочисленными служками, которые попадались ему в подземельях замка, но все впустую — те упорно хранили молчание. Он уже давно вынашивал план оглушить кого-нибудь из них, обыскать и, если повезет, найти ключ — но стоило об этом только обмолвиться, как его собственные подручные начали слезно умолять отказаться от такого плана. Их вместе с ним ожидало страшное наказание, попытайся он самовольно отпереть двери замка. Черные слуги, повторяли они с дрожью в голосе, черные слуги... Квисс решил, что речь идет о тех существах, которых он видел лишь однажды — когда нашел открытую дверь, а они, все как на подбор в черных одеяниях, вышли с сенешалем из скрипучего лифта. Пришлось на время отложить планы насильственного завладения ключом.

Он пошел прямо по коридору. Где-то здесь много-много дней тому назад была открытая дверь. Заслышав или, скорее, ощутив какие-то глухие ритмичные удары, он сделал вывод, что неподалеку в машину вводятся цифры; дерзкое рабочее существо называло тот зал «Вэ-Це».

Неожиданно коридор стал чуть ли не вдвое шире, чем это было, по наблюдениям Квисса, принято повсюду в замке. Вдоль одной стены тянулась сланцевая скамья, вдоль другой — ряд из двенадцати огромных, неприступных, обитых железом дверей.

Им овладела усталость, и он опустился на скамью, разглядывая сквозь полумрак эти высокие темные двери.

— Утомился, старый? — спросил чей-то голос сверху.

Подняв голову, он увидел красную ворону, которая примостилась на вбитом в стену колышке под сводчатым потолком.

— А ты что делаешь в подземелье? — Он не ожидал увидеть ее в нижних коридорах.

— Лечу за тобой, — ответила ворона.

— За что мне такая честь?

— За твою дурость, — ответила ворона и расправила крылья, будто потягиваясь. Один маленький круглый глаз сверкнул отблеском прозрачной, тускло светящейся трубки, прикрепленной к потолку.

— Да что ты говоришь, — произнес он.

Если красная ворона, по своему обыкновению, просто решила поругаться — не велика беда. А коль скоро ее потянуло на разговор, то пусть начинает сама. Ему казалось, она и вправду хочет поговорить. Не зря же она летела за ним.

— Что слышал, — нахально огрызнулась ворона, спорхнула с колышка и приземлилась в середине коридора. Когда она сложила крылья, над ней взметнулось пыльное облако. — Тебе же ничего не втемяшить, значит, придется всякий раз тыкать тебя носом.

— Вот как? — холодно отозвался Квисс, которому претил такой тон. — Носом, значит, тыкать. И во что же?

— Скажем так: в истину, — ответила ворона, словно выплюнула несъедобный хрящ.

— Ты-то что можешь о ней знать? — фыркнул Квисс.

— Да немало, и вскоре ты в этом убедишься, старик. — Ворона говорила спокойно и насмешливо. — Если пожелаешь.

— Я подумаю, — хмуро сказал Квисс. — А о чем, собственно, разговор?

Красная ворона кивком указала на ряд дверей в стене.

— Могу провести тебя вот туда. Могу показать то, что ты постоянно ищешь.

— Не может быть! — остолбенел Квисс, но тут же одернул себя: нашел кому верить. А если ворона все-таки говорит правду, то с какой целью?

Птица кивнула. Ее оперение в полумраке приобрело бордовый оттенок.

— Все может быть. Хочешь посмотреть, что находится за такой дверью?

— Хочу, — ответил Квисс. Отпираться не имело смысла. — А на каких условиях?

— Ну, — протянула ворона. Если бы птицы умели улыбаться, Квисс мог бы поручиться, что она улыбнулась. — Ты должен мне кое-что пообещать.

— Что именно?

— Что ты идешь туда без всякого принуждения и будешь смотреть то, что я тебе покажу, исключительно по доброй воле, ибо ты можешь пожелать остаться там навсегда или покончить с собой без малейшего воздействия извне — будь то с моей стороны или с чьей-либо еще. Может, этого и не произойдет, но если ты не вернешься или наложишь на себя руки, то сперва должен признать, что я тебя предупреждала.

Квисс сощурился и поставил локоть на колено, подперев рукой шершавый подбородок:

— Если я правильно понял, от этого зрелища может возникнуть желание либо остаться за этой дверью, либо свести счеты с жизнью.

— Примерно так, — прокаркала красная ворона.

— А вдруг ты замышляешь какой-нибудь подвох?

— Никакого подвоха.

— Тогда обещаю.

— Вот и хорошо, — с видимым удовлетворением произнесла ворона.

Расправив крылья, она взмыла в воздух — подозрительно легко, показалось Квиссу, будто крылья служили ей не для полета, а лишь для красоты. Птица сделала круг и полетела по коридору в ту сторону, куда направлялся Квисс. Она исчезла за углом в сумеречной дали.

Квисс поднялся на ноги, не понимая, нужно ли ему следовать за вороной. Он поскреб подбородок, разглядывая дюжину дверей. Сердце забилось быстрее. Что же там, за ними? Красная ворона желала смерти и ему, и Аджайи; она хотела, чтобы они признали свое поражение и отказались от попыток разгадать головоломку. Это входило в ее обязанности, хотя сама она утверждала, что просто-напросто хочет от них избавиться — так они ей надоели. Она знала, что для Квисса это не секрет, и, наверно, пребывала в полной уверенности, что тайное зрелище окажет на него страшное воздействие; возможно, даже сломит его окончательно. Квисс волновался, нервничал, но сдаваться и не думал. Его не страшило то, что могла показать красная ворона. Все средства хороши — лишь бы отсюда выбраться, лишь бы найти выход из тупика, в котором оказались они с Аджайи. Кроме того, думал он, красная ворона не подозревала, что один раз он уже шагнул в такие двери, пусть лишь на краткий миг. Если откровение, ожидавшее за тяжелыми створками из дерева и металла, как-то было связано с дырками в потолке и планетой под названием «Грязь», то Квисс был к этому готов.

За дверью, находившейся к нему ближе остальных, что-то щелкнуло. Потом оттуда донесся легкий стук, и Квисс сделал шаг вперед. В двери обнаружилась обитая металлом щель, которая, как он понял, заменяла ручку. Он потянул створку на себя, и она медленно подалась, открыв его взору красную ворону, которая парила в длинном туннеле в свете закрепленных на стене маленьких лучистых шариков.

— Милости прошу, — проговорила ворона и медленно полетела вперед. — Закрывай дверь, иди за мной.

Квисс так и сделал.

Минут десять он шел следом за птицей. Туннель опускался вниз и едва ощутимо забирал влево. Было тепло. Ворона летела молча, держась метрах в пяти от Квисса. Наконец они очутились перед следующей дверью, похожей на ту, что преграждала вход в туннель. Красная ворона зависла в воздухе.

— Прошу прощения, — сказала она и пролетела сквозь дверь. Квисс так и обмер. Он потрогал дверь, дабы убедиться, что это не видение; дверь оказалась монолитной и теплой. В ней щелкнул замок. Над головой Квисса снова возникла красная ворона.

— Что ж ты медлишь, открывай, — распорядилась она, и Квисс потянул дверь к себе.

Ворона привела его в какое-то весьма странное место.

У него закружилась голова, ноги на мгновение перестали слушаться. Он помотал головой, заморгал. Возникло ощущение, будто он вошел внутрь какого-то замкнутого пространства, но в то же время вышел наружу, на свежий воздух.

Вокруг простиралось не то песчаное плоскогорье, не то пересохшее дно соляного озера. Однако до неба можно было дотянуться рукой, как будто плоский слой облаков опустился и застыл в паре метров от этой соляной или песчаной поверхности.

У него за спиной (преодолев головокружение, он обернулся, чтобы найти хоть какой-то ориентир в этой непонятной, застывшей бесконечности) располагалась дверь, через которую они сюда проникли. Черная стена, на первый взгляд ровная, при ближайшем рассмотрении оказалась изогнутой, она составляла часть гигантской окружности. Красная ворона лениво шевелила крыльями прямо у него над головой, с мстительным удовольствием наблюдая за его растерянностью.

Ноги ступали по гладкому сланцу, а над головой было стекло, металлические балки и вода, как и на всех верхних ярусах замка. Перекрытие поддерживали опоры из сланца и железа, в точности на такой же высоте, как в том помещении, куда давным-давно сумел проникнуть Квисс, — тогда он увидел отверстие в стекле и загадочное существо. Не хватало только стены — и притом с трех сторон.

Нельзя сказать, что подземелье было залито светом; над головой лениво плавало лишь несколько светящихся рыб, но от них исходило достаточно мерцания, чтобы ощутить бесконечность этого пространства. Квисс напряженно смотрел перед собой, но видел только столбы и колонны, которые делались все меньше и меньше, словно их сжимала и сплющивала уходящая даль. Столбы, колонны и... люди. Человеческие фигуры стояли на маленьких табуретках, сидели на высоких стульях; их руки были пропущены в железные поручни, а распрямленные плечи прижимались к бескрайнему стеклянному потолку. Некоторые из опор, которые на первый, изумленный взгляд можно было принять за столбы и колонны, оказались людьми; их головы были просунуты сквозь потолок, и неясные темные пятна расплывались вокруг отверстий в потолке, похожих на то, в которое он сам сунул голову, когда оказался — давным-давно — в той маленькой комнате.

Он тряхнул головой и снова вперился глазами в даль. Узкое пространство между полом и потолком, уходя вперед, сжималось в одну тонкую линию. Эта линия еле заметно изгибалась, как горизонт над океаном. У Квисса снова закружилась голова. Зрение отказывалось это воспринимать: мозг отмечал короткое расстояние от пола до потолка и ожидал, что по бокам появятся стены, ограничивающие пространство зала. Но если это действительно был зал (а не проекция, не отражение, не хитроумный трюк при помощи зеркал), то стены, видимо, находились где-то за горизонтом.

Он осторожно обернулся, пытаясь вспомнить курс базовой подготовки, упражнения на равновесие и борьбу с дезориентацией — голова тогда кружилась примерно так же, как сейчас, — и еще раз осмотрел слегка изгибающуюся черную стену с окованной металлом дверью. На глаз он прикинул диаметр окружности. Наверно, несколько километров; достаточно, чтобы охватить и замок, и шахты, и каменоломни. Здание словно вырастало из этой стены, она служила его фундаментом. Это безграничное пространство образовывало подземелье замка.

— Куда мы попали? — спросил он и подумал, что шепчет: сознание ожидало гулкого эха, но напрасно. Так бывает, когда разговариваешь на открытом воздухе.

Пока он разглядывал людей, поставленных или посаженных на табуреты и высокие стулья, красная ворона заговорила:

— Давай-ка прогуляемся. Следуй за мной, а я буду рассказывать.

Она медленно полетела вперед, а он так же медленно побрел за ней. Вот он приблизился к одной из стоящих фигур: это был мужчина, укутанный в шкуры, похожие на его собственное одеяние. На вид он был старше Квисса, изможденный и худой. Из-под меховой полы выходила трубка, опущенная в каменный сосуд рядом с табуретом.

Они прошли мимо.

Внимание Квисса привлекло едва различимое движение где-то вдалеке. Похоже, там ехал крошечный поезд — по узкоколейной железной дороге маленький локомотив тянул вагонетки — вроде, саморазгружающиеся. Определить расстояние было нелегко, но предположительно до поезда было метров четыреста; он выезжал из соседнего отсека замка и устремлялся в низкий зал, заполненный людьми и колоннами. Квиссу вспомнился точь-в-точь такой же поезд, который он когда-то видел — на кухне.

Оглядевшись, он попытался определить плотность расположения людей. Получалось примерно по одному человеку на десять квадратных метров. Не в силах оторвать взгляда, он смотрел на неподвижные фигуры и видел, что там их сотни, тысячи. Если на всем протяжении этого подернутого дымкой пространства они стоят одинаково плотно, то до того места, где пол смыкался с потолком, их умещалось, наверно...

— Это место не имеет названия, — издалека сказала красная ворона, хлопая крыльями где-то впереди. — Строго говоря, это часть замка. Можно сказать, подвалы. — Она хохотнула. — Насколько они обширны — не представляю. Мне доводилось летать во все стороны на десять тысяч взмахов, но стен я так и не увидела. Никаких различий тоже не заметила, разве что рельсов где густо, где пусто, а так всюду одно и то же. Людей тут — десятки миллионов, никак не меньше, и все засунули головы в дырки, словно в перевернутый аквариум.

Квисс не понял, что такое аквариум, но поспешил притвориться, будто не знает, чем заняты люди, просунувшие головы в потолок. Он хотел послушать, что скажет на этот счет ворона.

— У каждого на голове полукруглый стеклянный колпак, а над колпаком — кто-то живой, — ответила красная ворона. — И этот зверь переносит их мысли сквозь время. Каждый из этих людей находится внутри головы какого-то человека из прошлого.

— Понятно, — отозвался Квисс, надеясь обманут красную ворону притворным равнодушием. — Из прошлого, говоришь? — Он поскреб подбородок, все еще не веря своим глазам: он шел вперед, но не встречал никакой преграды, однако все время ожидал, что вот-вот натолкнется на экран проектора или на стену.

Красная ворона кувырнулась в воздухе и теперь летела к нему, только хвостом вперед, причем, судя по всему, с такой же легкостью, с какой могла бы лететь обычным манером или курить сигару.

— Еще не догадался? — В ее голосе звучала насмешка, а клюв и глаза по-прежнему ничего не выражали. Железные стяжки потолка отбрасывали тени на медленно хлопающие крылья.

— О чем я должен догадаться?

— Куда мы пришли. Где ты находишься. Как зовется это место.

— Подскажи, — попросил Квисс и остановился.

Крошечный поезд скрылся из виду, оставив позади себя лишь приглушенный стук колес по рельсам. Этот звук, как хор шепотов, заполнил собою весь зал.

— Х-м-м, — протянула ворона, — сдается мне, ты о нем и слыхом не слыхивал; уже во времена Терапевтических Войн эта память была утеряна... ну да ладно. Это, как ты, возможно, догадался, одна из планет. Называется она Земля.

Квисс кивнул. Что ж, это больше похоже на правду, чем то, что сказал ему тогда служка в незапертой комнате. Выдумал тоже — «Грязь»!

— Так зовется это место, здесь находится замок — на Земле, в преддверии конца планетарной жизни. Пройдет несколько сот миллионов лет — и Солнце, превратившись в красный гигант, поглотит все остальные планеты своей системы. Луна уже исчезла, вращение сошло на нет, и, насколько мне известно, на поверхности остался один лишь замок: все следы прежних цивилизаций и самой человеческой расы стерты миллионы лет назад или размолоты жерновами континентальных плит; а то, что осталось, — это твое наследие.

— Мое? — переспросил Квисс и оглянулся: теперь, когда стена подземелья оказалась на некотором отдалении, ее изгиб стал виден более явственно.

— Тебе предначертаны две судьбы, — сказала красная ворона. — Если пожелаешь, можешь присоединиться к числу этих людей, существовать, как они, в чьем-то чужом теле и грезить о прошлом, возвращаясь мыслями на миллиарды и миллиарды лет назад.

— Как же можно этого пожелать или не пожелать?

— Ты можешь этого пожелать, если пока еще не готов умереть. Ты можешь этого не пожелать, если обладаешь, как иногда говорят, цивилизованным сознанием. Понимаешь, все эти люди безуспешно пытались достичь того, над чем сейчас бьешься ты вместе со своей подругой — и тоже безуспешно: они пытались бежать. Каждый индивидуум из этих миллионов потерпел поражение. Каждый отказался от попыток найти ответ на загаданную им головоломку; если другие выбрали для себя забвение, то эти предпочли прожить отпущенный им срок паразитами, в чужом сознании, в забытые времена. Они пробавляются чужими ощущениями, они даже тешат себя мыслью, будто изменяют прошлое, они живут с иллюзией свободной воли и думают, что могут влиять на того, кто их принял. И все это ради того, чтобы оттянуть смерть, получить своего рода наркотик, уйти от реальности, не признать собственного поражения. Я слышала, кто-то говорил: это лучше, чем ничего, но... — Пернатое создание умолкло, сверля Квисса глазами-бусинами.

— Понимаю, — сказал он. — Только должен сказать, я не вижу здесь ничего страшного.

— Еще увидишь.

— Возможно, — согласился Квисс, старательно напуская на себя беспечный вид. — Я правильно понимаю: всех этих людей нужно кормить, поэтому-то здесь такие огромные кухни и поварам нет ни минуты покоя?

— Какой сообразительный! — с беззлобным сарказмом похвалила ворона. — Правильно, из кухни выезжают целые поезда, хоть и маленькие: они развозят похлебку и кашу по самым отдаленным закоулкам; случается, вагончики годами ездят неизвестно где, а иной раз и вовсе пропадают с концами. Хорошо, что неудачники довольствуются малым, ведь кухни еле-еле справляются с такой нагрузкой, да и то приходится хитрить с субъективным временем... Откуда я знаю, может, подземелье опоясывает планету целиком, и существование этих людей поддерживается благодаря замку; правда, поговаривают, будто есть и другие замки. Ну, как бы то ни было, всех, кого ты видишь, обеспечивает именно этот замок. Время от времени их головы высвобождают из отверстий, чтобы дать им миску похлебки или стакан воды; они принимают еду и питье с пустым взором, как в забытьи, а потом, словно зомби, возвращаются в свой мирок. Их испражнения увозят все те же поезда. — Красная ворона склонила голову набок и заговорила почти озадаченно: — Не кажется ли тебе, что это, как бы выразиться... пагубный путь? То же самое ожидает и тебя, любезный. Никому этого не миновать, а ведь многие были не чета тебе, старик. Не веришь — спроси у сенешаля, он подтвердит. Очень мало кому удается этого избежать. Практически никому.

— Но ты же сама сказала, — возразил Квисс, — это лучше, чем ничего.

— Быть паразитом? Доживать свой век внутри какой-то убогой биомашины времени? Не думаю. Даже ты достоин лучшего. Я тебя не обманываю, поверь. Истина и так достаточно ужасна. Не думай, что каждый такой зомби и впрямь оказывает воздействие на человека, в чей мозг он вселился. Сенешалю на руку делать вид, будто так оно и есть, будто свобода воли со временем только крепнет, будто эти люди предопределяют беспорядочные поползновения тех примитивных субъектов, от которых они неотделимы, — но это вздор. Может, звери вокруг дыр и создают такую иллюзию, однако мои собственные эксперименты однозначно указывают, что существует одна лишь видимость воздействия... да и можно ли найти более правдоподобное объяснение? Уверяю тебя: эти люди все равно что мертвецы. Они впали в сомнамбулическую смерть.

— Все равно это лучше, чем ничего, — упорствовал Квисс. — Определенно, это лучше.

Красная ворона молча сделала несколько ленивых взмахов крыльями; она парила впереди него, не отводя бесстрастно-внимательного взгляда, и, наконец, произнесла:

— В таком случае, воин, у тебя нет души. Описав вокруг него полукруг, она устремилась назад, к черной стене подземелья.

— Пора возвращаться, — сказала она. — Если захочешь, расспроси сенешаля. Он разгневается, но тебя не накажет, а меня попросту не может наказать. Спроси, спроси, — каркала ворона, приближаясь к основанию Замка Дверей, Замка Наследия, — задай ему любой вопрос. Он подтвердит, что почти никому не удается бежать, почти все заканчивают свой путь здесь или же совершают самоубийство, но это удел смельчаков, подлинных носителей цивилизации.

Они добрались до двери, которая так и оставалась приоткрытой. Красная ворона зависла с краю, а Квисс прошел мимо колонн, столбов и спящих людей. Поравнявшись с укутанным в шкуры стариком, застывшим на табурете, он замедлил шаг и повернулся к красной вороне:

— Можно кое о чем попросить?

— Предварительный просмотр — пожалуйста, — согласилась красная ворона. — Вон есть пустое...

— Нет-нет, — перебил Квисс и кивком указал на изможденного старика в звериных шкурах, чья голова была просунута сквозь стеклянный потолок. — Мне просто любопытно, можешь ли ты рассказать хоть что-нибудь вот, к примеру, о нем? Как его зовут? Давно ли он тут обретается?

— Что? — переспросила красная ворона, которая слегка смутилась и даже расстроилась (Квисс ничем не выдал своего торжества). — Об этом, говоришь? — Она подлетела поближе. — А-а, этот здесь давным-давно. — Ее голос обрел прежнюю уверенность. — Как же его зовут?.. Годо... Горио... Геррут... что-то в этом роде. Понимаешь, записи ведутся довольно-таки небрежно. Странный субъект... послушай, а ты не хочешь испытать это на себе? Могу показать где...

— Не хочу, — твердо произнес Квисс ей в ответ и, печатая шаг, направился к выходу. — Меня это не привлекает. Пойдем-ка отсюда.

Он так и сделал — обратился с расспросами к сенешалю, который среди кухонного лязга и грохота подтвердил почти все, о чем вещала красная ворона.

— Ну и что дальше? — Сенешаль пришел в раздражение. — Ты увидел свою вероятную Судьбу — и что из этого? Что прикажешь делать? Будь доволен, что не поддался на предложение красной вороны; стоит только ввязаться — обратно по собственной воле не выберешься, слишком заманчиво. Если кто-нибудь не явится тебя вызволить, так и останешься там по капле впитывать всевозможные человеческие радости. А когда у тебя начнет подводить живот, будет уже поздно. Вылезешь за пропитанием — и это покажется лишь бесцветным сном по сравнению с тем, чего ты лишился. Птица только этого и добивалась. Она хотела подвести тебя к незанятой дыре в потолке — и бросить. И забудь, что она там болтала про свободу воли. Отверстия дают полный контроль над умами. Все можно изменить. Каждый ум — это отдельная вселенная. Ни в чем нельзя быть уверенным. Больше мне нечего сказать. Если хочешь получить официальный допуск туда, где только что побывал самовольно, напиши заявление и подай его мне, как положено. А теперь сделай милость, оставь меня. — Сенешаль нахмурился и двинулся к себе в кабинет, вверх по шатким деревянным ступеням, прочь от нескончаемого хаоса кухни.

Квисс вернулся в игровой зал. Слабые от старости ноги еле несли его тело.

Аджайи не услышала от него ни слова.

Он стоял у перил балкона.

Да, красная ворона была права. Она сама не знала, не могла с уверенностью утверждать, могла только догадываться, сколь страшен удел спящих, если соблазняла его испытать на себе их участь, чтобы бросить его там, а самой улететь, но она была права — она верно предсказала, как подействует на него это откровение.

Вот уже сто дней и ночей все мысли Квисса — и, что еще важнее, все его сны — были заняты воспоминаниями об этом низком бесконечном подземелье. Его охватила безысходная, черная тоска, она тяготила его непосильным бременем. Он ощущал себя закованным в доспехи воином, которого поглощают зыбучие пески...

Он все время думал про это необъятное пространство, про плен бесконечности. Столько людей, столько несбывшихся надежд, проигранных партий, отринутых мечтаний; и этот замок — единственный островок искаженных случайностей в застывшем океане утраченных возможностей.

Обманчиво-яркий образ, который он лелеял в былые дни, — коричневые руки, синее небо, прорезанное одной-единственной сверкающей линией, — теперь обернулся сущим мучением, не давал покоя даже во сне. Это глубокое, темное, бесшумное и многоголосое подземелье уже захватило его рассудок. Безграничное пространство, бездонное отчаяние.

Его решимость, его надежды — некогда такие яростные, могущественные, неукротимые и манящие — со скрипом остановились, покрылись ржавчиной, попали в рабство.

Это все замок. Так он действует и на себя самого, и на тех, кто внутри. Изнашивает, мало-помалу стирает в порошок и одновременно разъедает, подтачивает и парализует, словно смесь воды и песка, попавшая в гигантский двигатель. Сейчас он особенно остро это ощутил. Он почувствовал себя ненужным, как песчинка.

Глядя вниз на раздробленные, покрытые снегом сланцевые обломки, он качнулся с пятки на носок и не смог унять дрожь. Чтобы не тряслась челюсть, пришлось стиснуть зубы. Его чуть не сбил с ног порыв ветра. «Холодный, как ледник», — подумал он и мрачно улыбнулся. Медленно текущий ледник. Достойный образ, такой не стыдно унести с собой в могилу, сказал он про себя и опять вспомнил комнату, где струилось стекло. Это было последней каплей после откровений красной вороны. Вот что на самом-то деле толкнуло его сюда, вот почему он теперь стоял здесь.

Это была одна из комнат, на которую он набрел именно в тот день, совершая одну из своих нечастых вылазок. Он отправился просто побродить, но, как всегда, заблудился, а потом оказался в каком-то помещении с толстыми стенами, где гулял ветер, наметая под окнами сугробы на стеклянном полу.

В оконных проемах еще сохранились остатки металлических переплетов; он это заметил, когда хотел выглянуть наружу, чтобы сориентироваться по виду из окна (если его не подводило чувство ориентации, там должны были виднеться сланцевые копи, да только в последнее время это чувство удручающе часто стало его подводить).

От проемов стекала какая-то прозрачная смола; стекла уцелели только в нижней части, у основания каждого шестиугольника, образованного металлическим переплетом. Стекло под ногами было совсем темным. Он выглянул из амбразуры и прищурился от холодного, сильного, злого ветра, который завывал, исподтишка проникая в эту глубокую щель. Пол едва заметно поднимался в направлении окна. В простенках под окнами застыли прозрачные, словно обледенелые потеки. Квисс кряхтя наклонился, чтобы разглядеть их поближе, затем присел на колени (под тонким слоем стекла был выложен сланец). Сперва он осторожно дотронулся до прозрачной лужицы, которая еще не успела застыть в оконном проеме, а затем провел пальцем сверху вниз по уцелевшему стеклу, потом по засохшей струйке на стене и дальше по полу — но изъяна, трещины или стыка так и не нащупал.

Стекло нижних клеток оконного переплета, покрывающее узкий подоконник вместе с простенком и переходящее на пол, не имело зазоров. Оно составляло единое целое. Квисс опустился на пятки, сложил руки на коленях и остался сидеть на полу. Он смотрел прямо перед собой.

Ему вспомнилось — неизвестно, из каких глубин времени, — что стекло, обыкновенное стекло, которое делается из песка, теоретически представляет собой жидкость и что в старых зданиях очень точные измерительные приборы фиксируют заметное истончение в верхней части окон и соответствующее утолщение внизу, потому что стекло постепенно поддается неисчерпаемой силе тяготения. В Замке Наследия — по крайней мере местами — этот процесс продолжался так долго, что уже вступил в следующую стадию. Стекло со временем перетекало — а кое-где успело полностью перетечь — с верхней части рамы на подоконник, а оттуда по простенку — на пол.

Не поднимаясь с колен, он выпрямил спину и почти сразу, к собственному изумлению, горько разрыдался.

Между тем оказалось, что копи за окнами не видно. Квисс отрешенно побродил по замку и, наконец, оказался там, откуда начал свой путь, — в пустом игровом зале.

Почти машинально он направился к балкону, но остановился, чтобы подумать, и испытал почти наивное удивление от того, что с такой легкостью, даже с желанием, приготовился к встрече с собственной смертью.

Но мысли ничего ему не подсказали.

Поэтому он поднялся на холодный каменный парапет.

Теперь он знал, что подразумевала красная ворона, говоря о душе; он понял, что неистребимо безбожный характер, его глубинная сущность сейчас проявится во всей полноте самоутверждения — в уничтожении себя.

Квисс закрыл глаза и нагнулся вперед.

Чьи-то руки обхватили его за пояс и рванули назад. Он открыл глаза и в падении увидел, как небо покривилось, а стена замка нависла сверху. Аджайи вскрикнула, когда они вместе рухнули на сланцевый пол балкона. Квисс перекатился через порог в тепло игрового зала и ударился головой о стеклянный пол.

Не веря в происходящее, он приподнялся на локте и увидел, что Аджайи все еще лежит на балконе, тяжело дыша, и смотрит на него широко раскрытыми глазами. Она попыталась встать.

— Квисс...

С трудом поднявшись на ноги, он замахнулся и что было сил ударил ее по лицу, да так, что она снова повалилась на пол.

— Не лезь не в свое дело! — заорал он. — Отстанешь ты от меня или нет?

Он наклонился, чтобы помочь ей встать. Аджайи побледнела, из разбитой губы сочилась кровь. Она вскрикнула и заслонила лицо руками; он отшвырнул ее через порог, она заковыляла, споткнулась о лежавшие на полу книги и упала ничком. Квисс ворвался в зал следом за ней.

— Оставь наконец меня в покое, кому сказано? — сквозь рыдания выкрикнул он. Его глаза были полны слез, руки дрожали. Он снова нагнулся, чтобы ее поднять; она зажмурилась так, что лицо исказилось гримасой, и выставила вперед руки; он отвесил ей пощечину, и она с криком осела на стеклянный пол, стоило ему ее отпустить. Он занес ногу, чтобы пнуть ее. в бок. Она сжалась и с плачем закрыла голову руками.

Его взгляд упал на стоящий поблизости игровой стол с колодой карт. Передумав пинать старуху, он тяжелой поступью направился туда, подхватил стол за две ножки, вернулся на прежнее место (Аджайи в ужасе съежилась, все так же закрывая голову; сверху хлопьями посыпались игральные карты) и швырнул его о стеклянный пол совсем рядом с головой Аджайи; стол не выдержал такого удара, а на прозрачной поверхности стекла образовалась рваная паутина трещин, не менее метра в ширину.

Стол разлетелся в щепки; драгоценный красный кристалл, украшавший собою середину столешницы, брызнул тысячами осколков; причудливый орнамент из блестящих нитей напоследок сверкнул и померк, словно испарился, а устойчивые ножки лопнули сверху вниз, обнажив плотно спрессованные печатные страницы. Квисс отбросил ногой обломки и отвернулся, пряча лицо и сотрясаясь от рыданий.

Пошатываясь, он побрел в другой конец зала, подальше от балкона.

Аджайи приподнялась из груды обломков как раз в тот миг, когда Квисс натолкнулся на стену подле винтовой лестницы. Он сделал несколько неуверенных шагов вниз по ступеням и скрылся из виду. С тяжелым вздохом она приложила к разбитой губе край меховой накидки.

С трудом сев на стеклянном полу, она отодвинулась от того места, где натекла лужица соленой воды, сочившейся из трещин. Дрожь не унималась.

Она оглядела обломки стола.

Сомнений не оставалось: они сыграли свою последнюю игру. Раз нет стола, нет и правил. Значит, остался только один, их собственный, неиспользованный ответ.

Стараясь рассуждать спокойно, она спрашивала себя, что же подтолкнуло Квисса к попытке самоубийства. Неизвестно. В последнее время он ходил мрачнее тучи, но не желал объясняться — а может, просто объяснять было нечего. Она надеялась, что это пройдет — на него и раньше накатывало отчаяние, как, впрочем, и на нее, но за последние сто дней он изменился до неузнаваемости и все продолжал катиться вниз по наклонной, уходил от любых разговоров и отвергал слова утешения. Наверно, сейчас нельзя было оставлять его в одиночестве, но что она могла поделать? Если он действительно решил покончить с собой, она здесь бессильна. Это его жизнь, его право. А может, в ней просто заговорил эгоизм.

Она встала, но едва удержалась на ногах. Перед глазами плыл туман, тело сковывала боль. Хоть не было переломов — и на том спасибо.

Тут она заметила, что ножки игорного стола были составлены из книг. У двух оторвались обложки, и первые страницы приклеились к фанерной облицовке, под которой скрывались эти тома, пока держали столешницу. На каждую из трех ножек пошла либо одна книга, либо пара. Все на английском.

— «Титус Гроан», — прочла она вслух. — «Замок», «Лабиринты», «Процесс»...

У следующей книги титульный лист отсутствовал. Пробежав глазами первую страницу, Аджайи нахмурилась.

Затем она перешла к другим книгам, поднятым с пола. Интересно. Кое-какие из них она пыталась разыскать в замке — узнала о них из книжных обозрений, которыми руководствовалась при выборе книг для чтения. Однако в положенных местах их не было. Наверно, не случайно именно они попали внутрь игрального стола. Аджайи снова перевела взгляд на книгу без титульного листа.

У нее возникло желание начать с этой безымянной книги. Подумалось, что она успокоит, поможет отвлечься.

Да, решила она, направляясь к своему табурету, начать нужно именно с этой, а уж потом браться за остальные. Хотелось только надеяться, что Квисс со временем придет в себя. Ведь им еще предстояло найти ответ на последний вопрос.

Она уселась поудобнее.

Начала читать.

А что еще оставалось делать?

Книга начиналась так:

Он шел белыми коридорами...