47
Гай притулился на дополнительном месте в проходе самолета, направляющегося в Хьюстон, — несчастный, беспокойный и такой же неуместный, как и крошечное откидное сиденье под ним, торчащее на дороге и нарушающее симметрию салона. Тем не менее он был твердо уверен, что находится на верном пути, и все преграды лишь усиливали его упрямую решимость.
С утра Джерард был в участке. По его словам, прилетел из Айовы. Он выразил сожаление по поводу трагической кончины Чарльза, однако заметил, что покойный никогда не отличался осторожностью. Какая досада, что несчастье случилось именно на яхте Гая.
Гай сумел ответить на вопросы, не проявив никаких эмоций. Детали исчезновения тела казались ему теперь совершенно несущественными. Гораздо сильнее тревожило присутствие Джерарда. Он опасался, как бы Джерард не выследил его в Техасе. Чтобы подстраховаться, Гай не стал сдавать билет на самолет в Канаду и четыре часа сидел в аэропорту, ожидая рейс до Хьюстона. Впрочем, это были ненужные предосторожности. Джерард обмолвился, что сегодня же вернется в Айову поездом.
Гай снова огляделся по сторонам — на этот раз смелее и внимательнее, чем в первый. Никто из пассажиров не проявлял к нему никакого интереса.
Толстый конверт во внутреннем кармане хрустел, когда Гай склонялся над лежащими на коленях бумагами — полученными от Боба отчетами по работе над плотиной. Гай не мог читать журналы, не хотел смотреть в окно, однако был способен на механическое запоминание, а в отчетах многое следовало зазубрить наизусть. Среди бумаг он обнаружил страницу, вырванную из британского архитектурного журнала. Боб обвел одну колонку красным карандашом:
Гай Дэниэл Хэйнс — самый заметный архитектор из всех, когда-либо появлявшихся на американском Юге. Его первой независимой работой, выполненной в возрасте двадцати семи лет, стало простое двухэтажное здание, получившее известность как Питтсбургский универмаг. Возводя его, Гай Хэйнс руководствовался принципами изящества и функциональности, которым остается верен до сих пор и благодаря которым его искусство достигло сегодняшних высот. Именно на неуловимое понятие изящества следует опираться, желая понять гений этого мастера, ведь прежде современная архитектура изяществом не отличалась. Лишь Хэйнс сумел увидеть его в классике нашего века. Вышедший из-под его рук главный корпус знаменитого флоридского клуба «Пальмира» называют американским Парфеноном…
Внизу колонки под пунктирной линией была приписка:
Когда верстался номер, мистера Хэйнса назначили в консультативный инженерный комитет плотины, строящейся в канадской провинции Альберта. Сам он говорит, что его всегда интересовали мосты, и следующие три года он будет счастливо работать над этим проектом.
«Счастливо», — пробормотал Гай. Вот подобрали же слово.
Когда автомобиль пересекал главную улицу Хьюстона, городские часы пробили девять. В аэропорту Гай отыскал адрес Маркмена в телефонной книге, сдал багаж в камеру хранения и сел в такси. Он не ждал, что все получится легко. Едва ли в девять вечера Маркмен окажется дома, один, да еще в настроении сесть и послушать незнакомого человека. Нет, либо дома его не будет, либо выяснится, что он переехал в другой район, а то и в другой город. Поиски могут занять не один день.
— Притормозите у гостиницы, — попросил Гай.
Он зашел и снял номер. И, сделав этот обычный предусмотрительный шаг, сразу приободрился.
Оуэн Маркмен действительно не проживал по адресу на Клеберн-стрит. Такси подвезло Гая к компактному многоквартирному дому. Встреченные в коридоре жители и комендант дома смотрели на Гая подозрительно и старались уклониться от его расспросов. Никто не знал, где найти Маркмена.
Наконец комендант прямо спросил:
— А вы, часом, не из полиции?
— Нет. — Гай невольно улыбнулся.
Уже на крыльце его остановил мужчина и с неохотой сообщил, что Маркмена можно встретить в одном кафе в центре города.
И Гай действительно нашел его в забегаловке при аптеке, где продавалась всякая всячина и можно было выпить. Маркмен сидел за стойкой в компании двух женщин, которых не стал представлять. При виде Гая он слез с табурета и слегка вытаращил темные глаза. За прошедшее время его длинное лицо потяжелело и сделалось менее привлекательным. Маркмен опасливо смотрел на Гая, спрятав большие ладони в карманы кожаной куртки.
— Вы меня помните, — произнес Гай.
— Ну, допустим.
— Я хотел бы с вами поговорить. Ненадолго. — Гай осмотрелся и пришел к выводу, что лучше пригласить Маркмена в гостиницу. — Я остановился в «Райсе».
Маркмен не спеша смерил Гая взглядом с головы до ног и ответил после долгой паузы:
— Хорошо.
Проходя мимо кассы, Гай заметил полку с напитками. Наверное, вежливо было бы угостить Маркмена.
— Вы пьете виски?
Маркмен чуть расслабился и сказал:
— Я пью колу, но не прочь в нее что-нибудь добавить.
Гай купил виски и несколько бутылок кока-колы.
В полном молчании они доехали до гостиницы, поднялись на лифте и вошли в номер. Гай уже перебрал и отмел десяток вариантов.
Шли минуты. Оуэн сидел в кресле, положив ногу на ногу, и изучал Гая с равнодушным недоверием, смакуя виски с колой в высоком бокале.
— Как… — нерешительно начал Гай.
— Что как?
— Как бы вы поступили, если бы знали, кто убил Мириам?
Маркмен резко опустил ногу на пол и выпрямился. Брови у него сошлись в прямую черную линию.
— Вы?!
— Нет, но я знаю кто.
— Кто?
Гай пока не понял, что стоит за реакцией Маркмена. Ненависть? Возмущение? Гнев?
— Знаю и намерен в самом скором времени поставить в известность полицию. — Гай помялся. — Ее убил человек из Нью-Йорка по имени Чарльз Бруно. Вчера он погиб. Утонул.
Поза Маркмена стала чуть менее напряженной.
— А откуда вы знаете? Он вам признался?
— Знаю, и уже давно. Моя совесть нечиста, потому что я не сдал убийцу полиции. — Гай облизнул пересохшие губы, каждый слог давался ему нелегко. — Поэтому я чувствую вину за смерть Мириам. Я…
Он осекся, заметив, что Маркмен равнодушно пожимает плечами и допивает остатки из бокала. Машинально Гай поднялся и смешал ему новую порцию.
— Поэтому я чувствую вину за ее смерть, — повторил он, — и должен рассказать вам, как все случилось. История очень запутанная. С Чарльзом Бруно я познакомился в поезде по дороге в Меткалф. В июне, незадолго до убийства. В Меткалф я ехал, чтобы развестись.
Он сглотнул. Вот они, слова, которые он так долго держал в себе и наконец произнес по доброй воле. И как же обыденно, как постыдно они звучат. Гай смотрел на смуглое, внимательное лицо Маркмена. Тот уже не хмурил брови и снова развалился в кресле, закинув ногу на ногу. Гай вспомнил серые сапоги из оленьей кожи, в которых он пришел в суд. Теперь на ногах у Маркмена были простые коричневые ботинки с резиновыми вставками по бокам.
— И…
— Ну? — поторопил Маркмен.
— Я говорил с ним о Мириам. О том, что ненавижу ее. У Бруно была идея двойного убийства.
— Господи, — прошептал Маркмен.
Этим восклицанием он напомнил Бруно. У Гая вдруг мелькнула жуткая мысль, что своим признанием он может завести Маркмена в ту же ловушку, что Маркмену понравится идея и он поймает в эту западню другого ничего не подозревающего незнакомца, и так будет продолжаться бесконечно. Гай содрогнулся и сжал кулаки.
— Моя ошибка была в том, что я вообще вступил с ним в беседу. Зачем-то выложил подробности своей личной жизни случайному попутчику.
— Он сказал, что намерен убить ее?
— Нет, конечно, нет! Он просто описывал мне идеальное убийство. Сумасшедший, психопат! Я не стал слушать и послал его к черту. Думал, что навсегда от него отвязался!
Мыслями Гай снова попал в то купе. Он вышел на платформу, за спиной хлопнула тяжелая дверь вагона… — отвязался!
— Вы не просили его это сделать?
— Нет. И он не давал понять, что собирается.
— Знаете, вы бы выпили, а? И сядьте уже наконец.
От флегматичного, скрипучего голоса Маркмена комната перестала плыть у Гая перед глазами. Этот голос был как неказистый камень, накрепко вросший в сухую землю.
Гай не хотел ни пить, ни садиться. Он сидел и пил виски в купе у Бруно. Не хотелось бы, чтобы финал этой истории выглядел так же, как ее начало. Из вежливости он пригубил виски с водой из своего бокала. А когда обернулся, Маркмен наливал себе еще.
— Ну что, — протянул Маркмен, — раз этот тип и правда псих… В суде-то, в общем, так и решили, а?
— Да.
— Ну, то есть я понимаю — на душе у вас, наверно, потом было паршиво. Но если дело ограничилось одним разговором, не вижу, с чего вам так уж себя винить.
Гай изумленно уставился на него. Неужели услышанное для Маркмена ничего не значит? Может, он не до конца понял?
— Просто…
— Когда вы узнали? — Взгляд Маркмена уже затуманился.
— Примерно через три месяца после убийства. Просто если бы не я, Мириам была бы сейчас жива.
Гай наблюдал, как Маркмен снова заливает в широкий рот омерзительную смесь виски с колой, и буквально чувствовал ее вкус. Что Маркмен сделает, когда поставит бокал? Кинется на него и задушит, как Бруно задушил Мириам? Невероятно, чтобы его признание не вызвало у этого человека никакой реакции… Однако секунды шли, а Маркмен продолжал сидеть как ни в чем не бывало. Гай предпринял еще одну попытку достучаться до него:
— Понимаете, я должен был вам рассказать. Вы единственный, кто мог горевать о ней. Вы хотели пожениться, она носила вашего ребенка. Вы ее любили, вы…
— Да бросьте, не любил я ее, — перебил Маркмен, ничуть не изменившись в лице.
Гай застыл. В его обескураженном мозгу крутилось: «Он ее не любил, не любил, не любил…» Все прежние умопостроения лишились основы.
— Не любили?
— Нет. Ну, по крайней мере не так, как вы думаете. Я неплохо к ней относился, уж точно не желал ей смерти и… знаете, я сделал бы что угодно, если бы мог ее спасти, но при этом я был рад, что не придется на ней жениться. Я ж не хотел, она сама решила меня охомутать, для того и забеременела. Я вообще считаю, что мужчина в таких вещах не виноват. Вы со мной согласны?
В пьяных глазах Маркмена застыл вопрос, рот сжался в кривую линию, как тогда в суде. Он искренне ожидал от Гая ответа, оценки его поведения с Мириам.
Гай отвернулся, раздраженно махнув рукой. Ничего не сходилось, в его приезде сюда не было никакого смысла, кроме разве что иронического. Напрасно он обливается потом, напрасно мучит себя перед чужим ему человеком, которому все равно на это наплевать.
— Вы со мной согласны? — повторил Маркмен, потянувшись к бутылке.
Гай не мог выдавить ни звука. В нем вскипала горячая, не выразимая словами ярость. Он ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки и оглянулся на распахнутые окна в поисках кондиционера.
Маркмен повел плечами, явно чувствуя себя вполне комфортно. Гая накрыло совершенно нерациональное желание забить ему что-нибудь в глотку, наброситься с кулаками, растоптать, самое главное — вышибить его из состояния расслабленного благодушия, с которым он расположился в кресле.
— Послушайте, — тихо начал Гай. — Я…
Но Маркмен заговорил одновременно с ним и стал монотонно бубнить, не обращая никакого внимания на Гая, стоящего посреди комнаты с раскрытым ртом:
— …второй раз. Женился через пару месяцев после развода, и сразу же началось. Уж не знаю, было бы с Мириам лучше, сдается мне, что только хуже. Луиза месяц назад просто взяла и смоталась, а перед тем чуть не спалила дом — большой дом на много квартир.
Он бубнил, снова по-хозяйски подливая себе из бутылки, и Гай увидел в этом демонстративное неуважение, неприкрытый афронт. Впрочем, сам он на суде вел себя безразлично и едва ли достойно мужа убитой, так за что Маркмену уважать его?
— Самое паскудное, что виноватым считается всегда мужчина. Женщины-то кого хочешь заболтают. Вот Луиза, если пожелает, вернется в тот дом, и ее там примут с распростертыми объятиями. А если я суну туда нос…
— Слушайте! — воскликнул Гай, не в силах терпеть это более ни секунды. — Я тоже убил человека! Я тоже убийца!
И снова Маркмен резко опустил ногу на пол и встрепенулся. Он даже быстро взглянул на окно в поисках пути к отступлению. Но испуг и обескураженное удивление на его лице были настолько вялыми и невыразительными, что выглядели издевкой над серьезным тоном Гая.
— Это как?
— Слушайте! — крикнул Гай. — Слушайте, я пропащий человек! Считайте, мне конец, потому что я намерен сдаться полиции. Немедленно! Потому что я убийца, понимаете? Ну что вы смотрите на меня, как будто вам плевать?! И не смейте опять разваливаться в кресле!
— А чего это мне не разваливаться? — Маркмен обеими руками вцепился в бокал, в который только что долил и виски, и колы.
— Я лишил другого жизни, сделал то, что не дозволено ни одному человеческому существу! А вам плевать?
Вроде бы Маркмен кивнул, а может, и нет. Так или иначе, он продолжал невозмутимо прихлебывать свое пойло.
Перепутанные клубки тысяч слов бурлили в Гае, сгущая кровь, вызывая прилив жара от сжатых кулаков к плечам. Ругательства в адрес Маркмена, отдельные фразы и целые абзацы из написанного утром признания смешались в одну кучу и перепутались из-за того, что пьяный болван в кресле не пожелал его слушать. Пьяный болван решил напустить на себя равнодушный вид. Наверное, дело в том, что трудно заподозрить убийцу в приличном человеке. Белоснежная рубашка, шелковый галстук, аккуратные синие брюки — все это застит людям глаза, да и лицо его вряд ли похоже на лицо убийцы.
— Вот в чем ошибка, — произнес Гай вслух. — Никто не знает, как выглядит убийца. А выглядеть он может как угодно!
Он резко встал, плеснул в бокал виски на три пальца и залпом выпил.
— Рад, что у меня есть собутыльник, — пробормотал Маркмен.
Гай сел на постель, аккуратно заправленную зеленым покрывалом. На него вдруг навалилась усталость.
— Значит, для вас это ничего не значит?
— Я повидал убийц на своем веку. И мужчин, и женщин. — Маркмен усмехнулся. — На самом деле женщины чаще остаются на свободе. Выходят сухими из воды.
— Я не свободен и не вышел сухим из воды. Я хладнокровно убил человека без всякой причины. Что может быть хуже? Я сделал это, потому что…
Он хотел сказать: потому что нашлась в нем достаточная мера порока, необходимая червоточина — но где понять это прагматичному Маркмену? Прагматичному настолько, что он не хочет ударить его, спастись бегством, вызвать полицию, оттого что сидеть в кресле и пить гораздо комфортнее.
Маркмен качал головой, полуприкрыв глаза, будто в самом деле размышлял над ответом. Поерзав, он вытащил откуда-то кисет с табаком, затем папиросную бумагу из нагрудного кармана.
Гай долго наблюдал за его манипуляциями, пока наконец не выдержал и протянул свою пачку.
— Возьмите.
Маркмен уставился на нее с сомнением.
— Что за сигареты?
— Канадские. Хорошие. Попробуйте.
— Нет, спасибо. — Маркмен затянул веревочку кисета зубами. — У меня свой любимый сорт. — И следующие три минуты он вертел самокрутку.
— Это было все равно что выхватить пистолет в общественном парке и застрелить первого встречного. — Гай продолжал говорить, словно обращаясь к неодушевленному предмету, диктофону в кресле.
Впрочем, в диктофон его речь хоть как-то проникла бы, Маркмен же оставался непрошибаем. Интересно, он не задумывается, что в следующую минуту Гай может и его пристрелить?
— Я действовал не по своей воле, меня вынудили. Так я и скажу полиции, хотя это ничего не изменит, потому что я убил человека. Я хочу объяснить вам, в чем состояла идея Чарльза Бруно. — По крайней мере ему удалось добиться внимания Маркмена, хотя бы имитации вежливого интереса в пьяных глазах, но Гаю и этого было довольно. — Бруно решил, что мы должны совершить убийства друг за друга. Он освобождает меня от жены, я его — от ненавистного отца. Втайне от меня он приехал в Техас и убил Мириам. Не предупредив меня и не спросив моего согласия, вы понимаете? — Формулировка вышла чудовищной, но Гай был рад и тому, что вообще может говорить об этом вслух. — Я ничего не знал и поначалу даже не заподозрил его. Однако несколько месяцев спустя он начал меня преследовать. Угрожал свалить на меня убийство Мириам, если я не доведу до конца его проклятый замысел, то есть если не убью его отца. Суть заключалась в том, что у обоих убийств не было личного мотива. Поэтому нас нельзя было вычислить по отдельности, если мы не будем встречаться. Но я сейчас не об этом, важно другое. Я действительно убил его отца. Меня сломали бесконечные письма Бруно, шантаж и бессонница. Он свел меня с ума. И знаете, я считаю, что сломать можно кого угодно. В тех же обстоятельствах я мог бы сломать вас, принудить вас к убийству. Пусть мне пришлось бы действовать другими методами, но это возможно. А на чем еще, по-вашему, держатся тоталитарные государства? Или вы, Оуэн, об этом не задумываетесь? Хотя я в полиции все объясню, вряд ли ко мне проявят снисхождение. Они скажут, что я сам позволил себя сломать. Что проявил слабость. Но мне наплевать, понимаете?
Гай так и не смог донести ничего до Маркмена, но ему было наплевать и на это.
— Я готов принять любую кару, какую мне назначат. Завтра же я повторю все это в полиции.
— А доказать сможете?
— Что доказать? Доказать, что я убийца?
Бутылка выскользнула из пальцев Маркмена и упала; впрочем, виски в ней оставалось так мало, что на пол не пролилось почти ничего.
— Вы же архитектор, как я теперь припоминаю?
— Какая разница?
— Да есть некоторые сомнения.
— Какие еще сомнения? — нетерпеливо спросил Гай.
— Да просто если вас послушать, то вы малость тронутый. Так мне кажется. Я не утверждаю, что вы и правда чокнулись.
В затуманенных глазах Маркмена явно читалось опасение, что он может схлопотать за эти слова. Убедившись, что бить его Гай не намерен, он осел в кресле еще глубже.
Гай мучительно искал конкретный пример, который позволил бы объяснить доходчивей.
— Вы говорите, что повидали убийц на своем веку. Как вы к ним относились? Как себя с ними вели? Неужели продолжали общаться как ни в чем не бывало?
Под его пристальным взглядом Маркмен вроде бы напряг мозги. Наконец он улыбнулся и изрек расслабленно:
— Знаете, мой принцип — живи и дай жить другим.
Гая снова охватила ярость, горячими тисками сжав тело и разум. Его чувства не поддавались словесному выражению — или слов для них было слишком много, чтобы выбрать самое емкое. Наконец оно само образовалось на языке и вылетело сквозь стиснутые зубы:
— Болван!
Маркмен чуть заерзал в кресле, но не растерял флегматичного спокойствия.
— Меня это не касается, — твердо сказал он.
— Не касается? Вы же… вы же часть общества!
— Ну так это забота общества, не моя. — Маркмен лениво отмахнулся.
Он смотрел на бутылку, виски в которой оставалось на два пальца.
Гай недоумевал. Он серьезно или попросту пьян? Наверное, серьезно, какой резон ему сейчас лгать? И тут вспомнил, что и сам последовал тому же принципу — подозревал Бруно в убийстве и бездействовал, пока тот не начал его преследовать. Значит, так поступают все? И кто же тогда общество?
Впрочем, ответ на этот вопрос ясен. Обществом, о котором Гай думал применительно к себе, был закон, свод неукоснительных правил. Истинное же общество состояло из людей вроде Маркмена, вроде его самого, вроде того же Брилхарта из Палм-Бич. Сообщил бы Брилхарт в полицию, если бы знал? Нет. Никто бы не сообщил, все предпочли бы переложить эту задачу на кого-нибудь другого. А в каких отношениях с законом был он сам? Разве не закон держал его привязанным к Мириам? Он переживал из-за того, что убил человека. Но другим-то людям все равно! Если никто, от Маркмена до Брилхарта, не хочет сдавать его, какого черта он сам решил сдаться? К чему этот мазохизм? Нет уж, он передумал. В чем конкретно состоит его вина? Хоть один человек пожелает на него заявить?
— Разве что осведомитель, — проговорил Гай. — Какой-нибудь тайный агент.
— Точно, — поддакнул Маркмен. — Стукач вонючий. — И громко, облегченно расхохотался.
Гай хмуро смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Он нащупывал твердую землю, путь, который приведет его к истине, мелькнувшей где-то далеко впереди. Закон не равен обществу. Общество состоит из людей, которые не имеют права отнимать жизнь у других его членов. А закон — имеет.
— Однако считается, что закон по меньшей мере есть воля общества. А он таковой не является. Ну, разве что коллективной, — добавил Гай, понимая, что как всегда в самый важный момент идет на попятную и еще больше запутывает то, что хочет сделать простым и ясным.
— М-м-м? — вопросительно промычал Маркмен.
Голова его запрокинулась на спинку кресла, черные волосы спутались на лбу, глаза были почти закрыты.
— Нет, коллективное желание наказать убийцу — это линчевание, и оно как раз противозаконно.
— Что вы все прицепились к линчеванию? — подал голос Маркмен. — Брехня это все! Нечего зря порочить южан!
— Я к тому, что раз у общества нет права отнимать жизнь, то и у закона тоже. Это если рассматривать закон как набор правил, неприкосновенных и данных нам свыше. В конце концов, закон управляет людьми, человеческими существами вроде вас и меня. Но это все логика. Знаете, Оуэн, в отношении людей логика не всегда работает. Логика хороша, чтобы строить дома. Ты знаешь, что материал поведет себя как надо, главное — соблюсти все правила. Однако в случае…
Тут он потерял нить аргументации. Мысль просто оборвалась, словно наткнулась на стену. Он излагал громко и четко, но Маркмен, очевидно, его не слышал, даже если и пытался слушать. И все же пять минут назад вина Гая была ему безразлична.
— Вот только что с судом присяжных… — Гай задумался.
— Чего?
— Является ли суд присяжных совокупностью двенадцати человеческих существ или единым институтом исполнения закона? Любопытный вопрос. — Гай вылил остатки из бутылки себе в бокал и выпил. — Конечно, вас, Оуэн, это вряд ли интересует. А что вас интересует?
Маркмен не издавал ни звука и не шевелился.
— Полагаю, ничего, — заключил Гай.
Большие ноги Маркмена в стоптанных ботинках повисли над ковром. Пятками он упирался в пол, а мыски безвольно завернул внутрь. Гай вдруг увидел в этих дурацких, вялых, бесстыжих ногах квинтэссенцию человеческой глупости. В нем тут же всколыхнулась старая ненависть к пассивной глупости тех, кто мешал его работе, и, прежде чем успел сообразить, что делает, Гай злобно пнул коричневый стоптанный ботинок. Маркмен не шелохнулся.
Работа. Его ждет работа. Надо скорее возвращаться к ней, а думать он будет потом.
Гай взглянул на часы. Десять минут первого. Здесь ночевать не хочется. Может, в ближайшее время есть какой-нибудь рейс. Или поезд.
Он потряс Маркмена за плечо.
— Оуэн, проснитесь. Оуэн!
Маркмен пробормотал что-то с вопросительной интонацией.
— Нет, спать вам лучше дома.
Маркмен выпрямился и произнес вполне четко:
— Сомневаюсь.
Гай взял с кровати пальто. Огляделся, не забыл ли чего, хотя приехал без вещей. Подумал, что есть смысл позвонить в аэропорт.
— Где туалет? — спросил Маркмен, вставая. — Мне нехорошо.
Гай не мог найти телефон. На тумбочке его не было, там лежал только провод, и тянулся он под кровать. Гай обнаружил аппарат на полу со снятой трубкой. Упасть случайно он не мог, кто-то намеренно установил его у изножья кровати и направил трубку в сторону кресла. Гай медленно подтянул аппарат к себе.
— Здесь туалет-то есть? — вопрошал Маркмен, хлопая дверьми шкафов.
— Наверное, в коридоре, — ответил Гай дрогнувшим голосом.
Он поднес трубку к уху, послушал интеллигентное молчание.
— Алло?
— Здравствуйте, мистер Хэйнс, — произнес густой, вежливый и дружелюбный голос.
Гай предпринял безуспешную попытку раздавить в руках телефон и сдался без единого звука. Словно рухнула крепость, огромное здание безмолвно рассыпалось в пыль.
— Возиться с диктофоном не было времени… Разрешите войти?
Наверняка у Джерарда есть агенты в Нью-Йоркском аэропорту, они оповестили его, увидев Гая в списке пассажиров на рейс в Хьюстон.
— Входите, — прошептал Гай.
Он встал и выпрямился, глядя на дверь. Никогда в жизни сердце не колотилось так бешено, Гай даже испугался, что сейчас упадет замертво. В голове проносились безумные мысли: «Бежать… Атаковать, наброситься с порога… Это последний шанс…» Тем не менее он продолжал стоять неподвижно. За его спиной в углу Маркмена рвало над умывальником. Раздался стук в дверь, и Гай подумал, что именно так его и должны были взять — врасплох, в обществе пьяного до беспамятства чужого человека, не дав привести в порядок мысли, и, хуже того, ровно в тот момент, когда добрая часть прежних идей утратила для него всякий смысл. Он открыл дверь.
На Джерарде была неизменная шляпа, а руки, как всегда, висели по швам.
— Кто это? — спросил Маркмен.
— Друг мистера Хэйнса, — непринужденно ответил Джерард и с тем же серьезным выражением на круглом лице подмигнул Гаю. — Вы, наверное, планируете сегодня вернуться в Нью-Йорк?
Гай смотрел на знакомую физиономию Джерарда, на большую родинку на его щеке, в яркие, живые глаза. Джерард тоже являл собой закон. И Джерард был на его стороне — как был бы и любой, кто знал Чарльза Бруно. Теперь Гай это понимал; наверное, он чувствовал это с самого начала, просто никогда не задумывался. Понимал он и то, что должен сдаться на милость Джерарда. Это было предопределено и неизбежно, как вращение Земли, и никакая софистика не поможет ему отвертеться.
— А? — поторопил Джерард.
Гай раскрыл рот и сказал вовсе не то, что собирался:
— Забирайте меня.
notes