Книга: Жизнь Пи
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

На моем имени история моего имени не заканчивается. Если тебя зовут Боб, никто и не спросит: «Как это пишется?» Не что Писин Молитор Патель.
Кто-то думал, что я из сикхов и зовут меня П. Сингх, и удивлялся, почему я не хожу в тюрбане.
Однажды, когда я был уже студентом, мы с друзьями отправились в Монреаль. И как-то вечером мне приспичило заказать пиццу. Я с ужасом подумал – ну вот, сейчас еще один француз будет надо мной подтрунивать, и, когда по телефону спросили, как меня зовут, я сказал: «Я есмь Сущий». Не прошло и получаса, как принесли две пиццы – на имя «Яна Хулигана».
Что верно, то верно, мы меняемся под влиянием людей, которых встречаем, и порой настолько, что сами себя не узнаем, даже имени своего не помним. Взять, к примеру, Симона, нареченного Петром; Матфея по прозванию Левий; Нафанаила, названного Варфоломеем; Иуду – другого, не Искариота, – взявшего имя Фаддей; Симеона, обращенного в Нигера; Савла, ставшего Павлом.
Своего «римского воина» я встретил однажды утром на школьном дворе – мне было тогда двенадцать. Я только-только подошел. И едва он меня заметил, в тупой его голове полыхнуло недобрым огнем. Он вскинул руку, показал на меня пальцем и завопил: «А вот и наш Писун Патель пожаловал!»
Все чуть животики не надорвали. Перестали гоготать, только когда мы строем вошли в класс. Я шел последний, увенчанный терновым венцом.
Дети бывают жестоки, это ни для кого не секрет. Мне то и дело приходилось слышать, причем безо всякого повода, будто невзначай: «Писун идет. Пора делать ноги!» Или: «Чего к стенке-то отвернулся? Писаешь, что ли?» И все в том же духе. Я цепенел – или просто продолжал свое дело, прикинувшись глухим.
Учителя и те стали меня так называть. Было жарко. В разгар дня урок географии, еще утром казавшийся размером с оазис, вдруг разрастался во всю ширь пустыни Тар; урок истории, такой живой утром, превращался в вязкую грязную лужу; а урок математики, сперва такой стройный, оборачивался хаосом. Сморенные послеполуденной усталостью, обтирая лоб и шею носовым платком, даже учителя без злого умысла, без малейшей охоты кого-то рассмешить, словно забывали про живительную прохладу, наполнявшую мое имя, и принимались его коверкать самым постыдным образом. По едва уловимым признакам я, однако, живо угадывал: ну вот, сейчас начнется. Их языки были словно наездники, которым не под силу совладать с ретивым скакуном. Правда, с первым слогом – долгим Пи – они еще с грехом пополам справлялись, но жара была нестерпимой, и второй слог – син – одолеть уже не могли. Вместо того они с ходу проваливались в бездну хлесткого сун – и все. Я тянул руку вверх, вызываясь ответить, и тут же слышал: «Да, Писун». Чаще всего учитель даже не отдавал себе отчета в том, как меня назвал. Он устало смотрел на меня и недоумевал, почему я молчу как рыба. А иной раз и весь класс, вконец одурев от жары, сидел точно в ступоре.
На последнем году учебы в школе Сент-Джозеф я чувствовал себя как гонимый пророк Мухаммед в Мекке, мир ему. Он задумал бежать в Медину – совершить хиджру, положившую начало мусульманской эре; так вот и я решил сбежать, чтобы и в моей жизни настали новые времена.
Из Сент-Джозефа я перевелся в Пти-Семинер, лучшую в Пондишери частную среднюю английскую школу. Рави тоже там учился, и мне, как всем младшим братьям, пришлось несладко оттого, что я оказался в тени знаменитого братца. Среди своих сверстников по Пти-Семинеру он слыл чемпионом: лучшего подавалы и отбивалы было не сыскать, вот он и стал капитаном первой в городе крикетной команды, эдаким Капилом Девом местного масштаба. И хотя я плавал как рыба, всем на меня было наплевать – так уж устроен человек: приморцы всегда косятся на пловцов, как горцы – на альпинистов. Но я не собирался отсиживаться за чужой спиной и был согласен на любое другое имя, только не «Писун», хоть бы и на «Рави Младшего». Впрочем, у меня был план и получше.
Я приступил к его выполнению в первый же день, как пришел в школу, на самом первом уроке. Со мной учились и другие питомцы Сент-Джозефа. Урок начался с того же, с чего начинаются первые уроки во всех школах, – с переклички. Мы представлялись в том порядке, в каком сидели за партами.
– Ганапатхи Кумар, – сказал Ганапатхи Кумар.
– Випин Натх, – сказал Випин Натх.
– Шамшул Худха, – сказал Шамшул Худха.
– Питер Дхармарадж, – сказал Питер Дхармарадж. Учитель коротко, с серьезным видом кивал и ставил галочку против каждого имени в журнале. Я сидел как на иголках.
– Аджитх Джиадсон, – сказал Аджитх Джиадсон, за четыре парты от меня…
– Сампатх Сароджа, – сказал Сампатх Сароджа, затри…
– Стэнли Кумар, – сказал Стэнли Кумар, за две…
– Сильвестр Навин, – сказал Сильвестр Навин, прямо передо мной.
И вот моя очередь. Пора сокрушить сатану. Медина, я иду.
Я выскочил из-за парты и устремился к доске. Учитель не успел и рта раскрыть, как я схватил кусок мела и начал писать, приговаривая:

 

Меня зовут
Писин Молитор Патель,
известный всем как

 

– я дважды подчеркнул первые две буквы имени –

 

Пи Патель

 

а ниже, для наглядности, дописал:

 

π = 3,14;

 

потом начертал большой круг и провел диаметр, как на уроке геометрии.
В классе повисла тишина. Учитель смотрел на доску. Я стоял затаив дыхание. Наконец учитель сказал:
– Отлично, Пи. Садись. В другой раз, если захочешь отвечать, не забудь спросить разрешения.
– Понятно, сэр.
Он поставил галочку против моего имени. И обратился к следующему мальчугану.
– Мансур Ахамад, – сказал Мансур Ахамад. Я спасен…
– Гаутам Сильварадж, – сказал Гаутам Сильварадж… Я перевел дух.
– Арун Аннаджи, – сказал Арун Аннаджи. Новые времена настали! Тот же самый фокус я проделывал перед каждым учителем. Повторение – мать учения, не только применительно к животным, но и к людям. Протиснувшись между двумя мальчишками с обычными именами, я стремился вперед и расписывал доску, порой с жутким скрипом, знаками моего возрождения. После того как я проделал этот фокус несколько раз подряд, мальчишки стали нараспев повторять за мной, и, покуда я собирался с духом, чтобы взять верную ноту, крещендо достигало кульминационного пункта, и мое новое имя уже звучало торжественно и громко, на радость любому хормейстеру. С каждым разом я писал все быстрее, и некоторые мальчишки тут же шепотом подхватывали: «Тройка! Точка! Единица! Четверка!» – ну а в финале концерта я так мощно расчерчивал круг пополам, что крошки мела градом отскакивали от доски.
И когда теперь я тянул руку в день, казавшийся мне счастливым, учителя вызывали меня одним кратким звуком, и тот звучал в моих ушах дивной музыкой. Ее подхватила вся школа. Даже те дьяволята из Сент-Джозефа. Так что фокус с именем сработал на славу. Что ни говори, мы – народ-созидатель: через пару-тройку дней мальчишка по имени Омпракаш стал называть себя Омегой, а другой – Ипсилоном, потом пошли Гамма, Лямбда и Дельта, правда, продержались недолго. Так что в Пти-Семинере я был первым греком-долгожителем. Даже мой братец, капитан крикетной команды, светоч наш неугасимый, и тот радовался от души. Через неделю он отозвал меня в сторонку.
– Слыхал, тебе новую кличку дали? – сказал он.
Я словно воды в рот набрал. Потому что знал – сейчас засмеет. Как пить дать, засмеет.
– Не думал, что желтый цвет – твой любимый. Желтый?
Я огляделся. Хоть бы никто не услышал, только бы не его подпевалы.
– О чем это ты, Рави? – пролепетал я.
– Не дрейфь, братишка. Все лучше, чем «Писун». Можно сказать – «Лимонный Пи-рожок».
На прощание он улыбнулся и бросил:
– Чего раскраснелся-то?
Повернулся – и ушел.
Так обрел я убежище в этой греческой букве, похожей на хибару с просевшей крышей, – в этом заветном иррациональном числе, с помощью которого ученые пытаются познать Вселенную.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6