Однако в первый раз, обшаривая шлюпку, я не нашел того, что искал. На корме боковые банки плавно переходили в одну – угловую, как и боковины воздушных ящиков. Плоское днище шлюпки прилегало так плотно к корпусу, что под ним ничего не спрячешь. Ни ящика, ни коробки, ни какой бы то ни было другой емкости – ничего. Кругом одни ровные, гладкие оранжевые поверхности.

Мое доверие к капитанам и шипчандлерам пошатнулось. И надежды на то, что выживу, разом померкли. Осталась только жажда.

А что если все припасы на носу, под брезентом? Я развернулся и пополз обратно. Мне казалось, что я похож на сушеную ящерицу. Я навалился на брезент всем телом. Без толку – твердый, как доска. Но если его отвернуть, то наверняка можно добраться до провианта, который, верно, под ним и хранится. Однако так можно проделать и дыру в логово Ричарда Паркера.

Впрочем, сомневаться было некогда. Жажда подстегивала. Я достал из-под брезента весло. Натянул спасательный круг себе на пояс, уложил весло поперек носа шлюпки. Перегнулся через планширь и большими пальцами высвободил из одного гака конец, которым к нему крепился брезент. Попотеть пришлось изрядно. Но после первого гака справиться со вторым и третьим оказалось куда легче. То же самое проделал я и с другого носового борта. И тотчас почувствовал, как брезент у меня под локтями заметно прогнулся. Я распластался сверху, повернувшись ногами к корме.

И малость отвернул брезент. И тут же был вознагражден. Нос у шлюпки был точь-в-точь как корма – с такой же угловой банкой. На ней, всего лишь в нескольких дюймах от форштевня, подобно алмазу, сверкал засов. Похоже – какая-то крышка. Сердце у меня забилось часто-часто. Я отвернул брезент еще больше. И заглянул под него. Крышка была треугольная, с закругленными концами, три фута шириной и два фута глубиной. Тут я заметил что-то большое, оранжевое. И вмиг отдернул голову. Но то, оранжевое, даже не шелохнулось – странно. Я глянул еще разок. Не тигр. Спасательный жилет. В задней части логова Ричарда Паркера лежала целая куча спасательных жилетов.

У меня по телу пробежала дрожь. Через груду спасательных жилетов я первый раз, точно сквозь листву, ясно и четко разглядел Ричарда Паркера, хоть и не всего целиком. Только задние лапы и часть спины. Рыжевато-коричнево-полосатая громадина. Он растянулся на брюхе, мордой к корме. Лежал неподвижно – только дышал, раздувая бока. Я заморгал, не веря своим глазам: до него было совсем рукой подать. Вот он, прямо подо мной – в каких-нибудь двух футах. В самом деле, я спокойно мог бы достать до него рукой и ущипнуть за ляжку. И между нами – только жалкий брезент.

«Боже, спаси!» Еще ни одна мольба не была столь горячей и столь сдавленной. Я лежал, не смея шевельнуться. Но вода была мне нужна как воздух. Я осторожно просунул руку вниз, бесшумно отодвинул засов. И потянул крышку вверх. Под нею был ящик.

Я уже говорил, что жизнь иной раз зависит от совсем совершенного пустяка. Так и сейчас: крышка держалась на петлях, расположенных примерно в дюйме от края носовой банки, – значит, если ее открыть, можно устроить дополнительную преграду, выиграв двенадцать дюймов свободного пространства между брезентом и банкой, через которую, разбросав спасательные жилеты, Ричард Паркер мог бы добраться до меня. Я тянул крышку вверх и на себя до тех пор, пока она не опрокинулась на уложенное поперек весло и не уперлась в край брезента. Не спуская глаз со шлюпки, я подобрался к форштевню, опершись одной ногой на край ящика, а другой – на крышку. Вздумай Ричард Паркер напасть снизу, ему пришлось бы сперва откинуть крышку обратно. Такой толчок послужит мне сигналом – и я успею сигануть за борт со спасательным кругом на поясе. Если же он нагрянет с другой стороны – по брезенту, сзади, я тоже замечу его вовремя и успею прыгнуть в воду. Я глянул за борт. Акул вроде не видать.

Я посмотрел себе под ноги. И от радости едва не лишился чувств. В ящике поблескивали разные незнакомые штучки. Как же я обрадовался при виде всех этих вещиц и предметов, созданных руками человеческими! Этот миг зримого откровения привел меня в такой восторг – вобравший в себя и надежду, и удивление, и сомнение, и страх, и благодарность, – какого я не испытывал больше никогда в жизни: ни в Рождество, ни в дни рождения, ни на свадьбе, ни на Дивали, ни в любой другой праздник дароприношений. От радости у меня голова пошла кругом.

Взгляд мой тут же упал на то, что я искал. Емкость с водой ни с чем не спутаешь, будь то бутылка, жестянка или вощеная коробка. На этой шлюпке вино жизни хранилось в отливавших тусклым золотом жестянках, очень удобных для переноски в руках. Питьевая вода – кричали черные буквы на марочной этикетке. Виноделы – ЭЙЧ-ПИ Фудс Лимитед. Емкость – 500 мл. Жестянки были сложены штабелями, и в таком количестве, что сразу не сосчитаешь.

Дрожащей рукой я прикоснулся к одной – и вытащил наружу. Тяжелая, на ощупь холодная. Встряхнул. Внутри забулькало – буль-буль-буль. Наконец-то я избавлюсь от смертельной; жажды. При мысли об этом у меня заколотился пульс. Оставалось только вскрыть жестянку.

Вот незадача. Как же это сделать?

Уж если я нашел жестянку, значит, непременно найдется и чем ее открыть. Я заглянул в ящик. Чего там только не было. Я перебирал все подряд. И уже начал терять терпение. Должно же это когда-нибудь кончиться! Надо напиться прямо сейчас – иначе смерть. А вожделенного орудия нет как нет. Однако времени отчаиваться не было – пустое это занятие. Надо было действовать. Может, ногтями попробовать? Я попробовал. Не вышло. Зубами? Напрасный труд. Я взглянул на планширь. На гаки, державшие брезент, короткие, тупые, крепкие. Упершись коленями в банку я наклонился. И, держа жестянку обеими руками, сильно ударил ею о гак. Здоровенная вмятина. Ударил еще раз. Снова вмятина – рядом с первой. Так, удар за ударом, вмятина за вмятиной, я все же добился своего. Из банки сверкающей жемчужиной вытекла капелька воды. Я мигом ее слизал. Потом повернул жестянку другой стороной, крышкой к гаку, чтобы проделать еще одну дырку. Я стучал как одержимый. Пробил дырку побольше. Примостился на планшире. Поднес жестянку к лицу. Открыл рот. И запрокинул жестянку.

Чувства мои, наверное, легче представить, чем описать. С глухим жадным бульканьем чистейшая, вкуснейшая, прекраснейшая хрустальная вода потекла в мое горло, наполняя всего меня живительной влагой. Жидкой жизнью – вот чем. Я осушил золотую жестянку до последней капли и потом еще долго облизывал дырку, скрывавшую, быть может, остатки влаги. Переведя дух, я выбросил пустую банку за борт и достал другую. Я открыл ее так же как первую, и так же быстро осушил. После того как и она полетела за борт, я открыл еще одну. Вскоре и та отправилась в океан. Я потянулся за следующей. Только проглотив содержимое четырех жестянок, два литра божественного нектара, я наконец остановился. Вы, верно, решили, что, поглощая воду с такой скоростью после продолжительной жажды, я мог себе навредить. Ерунда! Еще никогда в жизни мне не было так хорошо. Не верите – потрогайте мой лоб! На нем выступил чистый, прозрачный, освежающий пот. Во мне все ликовало – все до мельчайших пор кожи.

Я ощутил, как на меня нисходит благодать. Сухости и жжения во рту как не бывало. Про спазмы в горле я и думать забыл. Кожа сделалась мягкой. И суставам стало заметно легче. Сердце билось ровно и радостно, как бойкий барабан, кровь заструилась по жилам, подобно потоку машин, мчащихся со свадебной церемонии под дружный перепев клаксонов. Мышцы снова налились силой и упругостью. В голове прояснилось. Я и впрямь возвращался к жизни, вкусив запах смерти. Чудо, настоящее чудо! Верно говорю, алкогольное опьянение – чистый срам, а опьянение водой – сущий восторг. Какое-то время я наслаждался переполнявшим меня счастьем.

А потом вдруг ощутил пустоту. Пощупал живот. Он был твердый и полый, как барабан. Теперь бы в самый раз заморить червячка. Масала-досаи с кокосовой приправой чатни – гм-м! – сгодилась бы вполне. А утхаппам – и подавно! ГМ-М-М! Ух ты! Я поднес руки ко рту – ИДЛИ! Стоило мне про это подумать, как у меня до боли свело зубы и потекли слюнки. Правая рука вдруг задергалась. И машинально потянулась к дивным рисовым лепешкам, возникшим в моем воображении. Пальцы погрузились в еще горячее, дымящееся тесто… Слепили шарик, обмакнули его в соус… И поднесли ко рту… Я принялся жевать… О, какая же сладкая мука!

Я стал рыться в ящике в поисках съестного. И наткнулся на картонные коробки со стандартным аварийным пайком «Севен-Оушенс» из далекого диковинного Бергена, что в Норвегии. Завтрак, который должен был восполнить три пропущенных завтрака, обеда и ужина, не говоря уже обо всяких там вкусностях, перепадавших мне от матушки, заключался в полукилограммовой пачке в герметичной серебристой пластиковой упаковке с инструкциями к употреблению на двенадцати языках. Судя по надписи на английском, паек состоял из восемнадцати питательных пшеничных галет с добавками животного жира и глюкозы, при том что в сутки можно было съедать не больше шести. Жаль, что они с жиром, но, учитывая исключительные обстоятельства, вегетарианцу во мне ничего не оставалось, как смириться.

Сверху на пачке было написано: Вскрывать здесь. Черная стрелка указывала на краешек пластиковой упаковки. Надорвать его пальцами оказалось проще простого. Из коробки высыпались девять плоских прямоугольников в вощеной бумаге. Я развернул один. Две почти квадратные галеты, сероватые и ароматные. Я взял одну и надкусил. Господи, кто бы мог подумать? Вот те на! От меня явно утаили: норвежская кухня – лучшая в мире! Галеты – язык проглотишь. Не слишком сладкие и не очень соленые, они приятно ласкали небо. И мягко хрустели на зубах. Смешавшись со слюной, они превращались в зернистую массу – на радость языку и рту. Когда же я ее проглотил, желудок мой так и воскликнул – аллилуйя!

Через несколько минут от коробки ничего не осталось, а упаковку унесло ветром. Я хотел было вскрыть еще одну, но передумал. Воздержанность только на пользу. Да и потом, умяв полкило аварийного пайка, я наелся до отвала.

И теперь решил осмотреть сундук с сокровищами более обстоятельно. Ящик на поверку оказался здоровенный – намного больше самой крышки. Спереди он был шириной с корпус шлюпки, а по бокам и сзади сужался точно по боковым банкам. Я уселся на край ящика, опустил ноги внутрь, а спиной прислонился к форштевню. И стал считать коробки «Севен-Оушенс». Одну я съел – осталась тридцать одна. По инструкции, каждая пятисотграммовая коробка была рассчитана на одного человека по крайней мере на три дня. Значит, съестных припасов у меня – 31x3 – на девяносто три дня! Согласно тем же инструкциям, потерпевшим кораблекрушение следовало пить не больше полулитра воды в сутки. Я пересчитал жестянки с водой. Их было сто двадцать четыре. По пол-литра в каждой. Стало быть, воды у меня по меньшей мере на сто двадцать четыре дня. Еще никогда простая арифметика не вызывала у меня такой улыбки.

Так, что там еще? Я живо сунул руку в ящик и стал извлекать из него сокровище за сокровищем. При виде каждого из них – неважно, что это было, – душа моя ликовала. Мне так не хватало простого человеческого тепла, что даже ту заботу, с какой был изготовлен каждый из этих продуктов массового потребления, я воспринимал как знак особого внимания к себе. Я сидел и беспрестанно бормотал: «Спасибо вам! Спасибо! Спасибо!»