Увы, но то самое чувство общности, что связывает между собой единоверцев, на меня навлекло беду. В конце концов о моих религиозных похождениях прослышали не только те, кого они не волновали нисколечко, а лишь забавляли, но и те, кого они взволновали не на шутку – и нисколечко, надо заметить, не позабавили.

– Что ваш сын делает в капище? – вопросил священник.

– Вашего сына видели в церкви. Он крестился! – объявил имам.

– Ваш сын обратился в мусульманство, – сообщил пандит.

Вот так это все и вывалили на голову бедным моим родителям. Они ведь ничего знать не знали! Они понятия не имели, что я теперь практикую индуизм, христианство и ислам. Подростки всегда что-нибудь да скрывают от родителей – а я чем хуже? У всякого шестнадцатилетнего мальчишки найдутся свои секреты. Но судьба распорядилась так, что в один прекрасный воскресный день на приморском бульваре имени Губерта Салаи отец и матушка встретили трех волхвов (как я и буду их впредь называть), и тайна моя вышла наружу. Стояла жара, но с моря тянуло прохладой, и Бенгальский залив ярко сверкал под синим небом. По набережной неторопливо прогуливались горожане. Визжали и смеялись детишки. Вокруг пестрели воздушные шары. Мороженое шло нарасхват. Ну скажите на милость, почему бы в такой славный денек не выбросить из головы все дела? Что им стоило просто пройти мимо, улыбнувшись и приветливо кивнув? Но не тут-то было. Надо же, какая незадача! Нас угораздило встретить не кого-то одного, а всех троих, и даже не по очереди, а всех сразу, и притом каждый, заметив нас, почему-то решил, что вот он, удачнейший случай побеседовать с этим светочем пондишерийского общества – директором зоопарка – и воздать хвалы его образцовому в своей набожности отпрыску. Завидев первого волхва, я улыбнулся, но к тому моменту, как показался третий, улыбка застыла на моем лице маской ужаса. Когда же все трое недвусмысленно устремились в нашу сторону, сердце у меня подскочило и ухнуло в пятки.

Досада отразилась на лицах моих волхвов, когда они заметили, что все втроем приближаются к одной и той же цели. Должно быть, каждый подумал, что остальные из вредности выбрали именно этот момент, чтобы потолковать с моим отцом о каких-то других делах – отнюдь не пастырских. И каждый смерил соперников недовольным взглядом.

При виде трех незнакомых священнослужителей, что, расплываясь в улыбках, учтиво заступили им дорогу, родители мои опешили. Да, надо пояснить: с религией мое семейство не имело ничего общего. Отец считал себя истинным гражданином Новой Индии – роскошной, современной и светской, как мороженое. Религиозной жилки он был напрочь лишен. Он был человеком деловым – в смысле, человеком дела: работящим, практичным профессионалом. Проблему близкородственного спаривания среди львов он принимал к сердцу куда ближе, чем все на свете моральные и экзистенциальные умопостроения. Правда, каждое новоприбывшее к нам животное благословлял священник, и на территории зоопарка было два святилища – Ганеши и Ханумана. В общем-то, боги в самый раз для директора зоопарка: один со слоновьей головой, другой и вовсе обезьяна. Но отец в этом усматривал пользу сугубо материальную, не имевшую никакого отношения к спасению души, а именно – еще один способ привлечь посетителей. Волнения духовного свойства были ему чужды: его снедали тревоги иного рода – денежного. «Одна эпидемия в зоопарке, – приговаривал он, – и что нам останется? Разве что податься в каменотесы». Матушка же на все вопросы о вере просто отмалчивалась: ей это было скучно. Индуистское воспитание и баптистское образование перечеркнули друг друга в этом отношении, превратив ее в безмятежную безбожницу. Кажется, за мной она подозревала иной взгляд на вещи, но ни словом не возражала, когда в детстве я поглощал комиксы с переложениями «Рамаяны» и «Махабхараты», иллюстрированные Библии для детей и прочие повести о богах. Матушка и сама читала запоем. Ей приятно было видеть, что я сижу уткнувшись носом в книгу, – а уж какая это книга, было неважно, лишь бы не гадкая. Что же до Рави… ну, если бы Господь Кришна лучше владел крикетной битой, чем флейтой, если бы Христос явился ему воочию судьей на поле, а пророк Мухаммед, да пребудет с ним мир, хоть самую малость разбирался в подаче мячей, то, может статься, у брата моего и отверзлось бы духовное око – а так он продолжал дрыхнуть в свое Удовольствие.

Неловкое молчание, повисшее после всех положенных «здравствуйте» и «добрый день», нарушил священник. С гордостью в голосе он промолвил:

– Ваш мальчик – примерный христианин. Надеюсь, вскоре он начнет петь в нашем хоре.

Родители, пандит и имам уставились на него удивленно.

– Вы, должно быть, ошиблись. Писин – примерный мусульманин. Он не пропускает ни одной пятничной молитвы, да и в изучении Священного Корана продвигается превосходно, – так сказал имам.

Родители, священник и пандит уставились на него недоверчиво.

Тут вмешался пандит:

– Оба вы ошибаетесь. Он – примерный индуист. Я часто вижу его в храме – он приходит для даршана и совершает пуджу.

Родители, имам и священник уставились на него в полном изумлении.

– Нет, никакой ошибки! – возразил священник. – Я этого мальчика знаю лично. Это Писин Молитор Патель. И он – христианин.

– Я тоже его знаю и могу вас заверить: он – мусульманин! – заявил имам.

– Чепуха! – воскликнул пандит. – Писин родился индуистом, живет как индуист и умрет индуистом!

Три волхва уставились друг на друга с напряженной опаской. «Господи, отврати от меня их взоры», – взмолился я про себя.

Все взоры разом обратились на меня.

– Писин, как же так? – требовательно вопросил имам. – Индуисты и христиане – идолопоклонники! Многобожники!

– А мусульмане – многоженцы, – не остался в долгу пандит.

Священник глянул на них искоса.

– Писин, – прошептал он, обращаясь ко мне одному, – ты что, забыл? Спасение – только во Христе!

– Вздор! – перебил его пандит. – Христиане ничего не смыслят в религии!

– Верно, – подтвердил имам. – Они сбились с пути Господня давным-давно.

– А где в вашей религии Господь? – огрызнулся священник. – Ваш Аллах даже ни единого чуда вам не явил! Что это за религия такая – без чудес?

– А что это у вас за цирк такой с мертвецами, которые из гробов скачут? Для нас, мусульман, главное чудо – вот оно: чудо бытия как оно есть! Птицы летают в поднебесье, дождь проливается в свое время, урожай зреет на полях. Каких еще чудес нам желать?

– Перышки и дождички – это, конечно, очень мило, но мы желаем знать, что Бог воистину с нами.

– Ой ли? А что вы сделали, когда Бог и вправду был с вами? Попытались убить его! Приколотили гвоздищами к кресту! Да уж, достойно встретили пророка, ничего не скажешь! Пророк Мухаммед, да пребудет с ним мир, как-то обошелся безо всей этой неприличной чепухи. Принес нам слово Божье и прожил почтенную жизнь. И упокоился в преклонном возрасте.

– Слово Божье?! Этот ваш безграмотный купец?! Тоже мне божественное откровение посреди пустыни! Да на него просто падучая нашла от верблюжьей качки! Или мозги напекло!

– Пророк, да пребудет с ним мир, нашел бы, чем вам ответить, будь он жив, – сощурил глаза имам.

– Да только помер он, вот незадача! Христос-то жив, а ваш старый «да пребудет с ним мир» – помер, помер, помер!

Но тут вмешался пандит, тихо промолвив по-тамильски:

– Не в этом дело. Вопрос в том, почему Писин связался с этими чужеземными религиями.

У имама и священника чуть глаза не выскочили из орбит. Оба были тамилами.

– Бог един для всех! – выпалил священник.

Имам решительно кивнул, переходя на, сторону недавнего соперника:

– Есть только один Бог.

– Вот только мусульмане с этим своим единым богом вечно бунтуют да смутьянят. Ясно как день, что ислам никуда не годится. Мусульманам невдомек, что такое настоящая культура! – провозгласил пандит.

– Что же, настоящая культура должна делить людей на касты? На рабов и господ? – пропыхтел имам. – Индуисты держат народ в рабстве и поклоняются разряженным куклам!

– И золотому тельцу, – подхватил священник. – Ползают на коленях перед коровами!

– А христиане ползают на коленях перед белым человеком! Прихвостни чужеземного бога! Да любому настоящему индийцу на них смотреть тошно!

– Точно, а еще свиней едят. И вообще, людоеды, – добавил имам, чтобы все было по-честному.

– Вопрос в том, – проговорил священник с холодной яростью, – что нужно Писину: настоящая религия или мифы из книжек с картинками?

– Боги – или идолы? – в тон ему торжественно вопросил имам.

– Наши боги – или боги поработителей? – прошипел пандит.

Раскраснелись все трое – трудно было сказать, кто сильнее. «Того и гляди передерутся», – мелькнуло у меня в голове. Но тут отец примирительно простер к ним руки:

– Господа, господа, прошу вас! – вмешался он. – Позвольте вам напомнить, что в нашей стране признана свобода вероисповедания.

Три лица, багровые от злости, обратились к нему.

– Вот именно! Вероисповедания – одного! – возопили три волхва в один голос, и каждый наставительно воздел указующий перст, будто пресекая все возможные возражения жирным восклицательным знаком…

Но это невольное единодушие – что в возгласе, что в жестах – только подлило масла в огонь. Руки тотчас опустились, и каждый служитель веры запричитал и завздыхал уже на свой лад. Отец и мать только смотрели на них, не зная, что и сказать.

Наконец к пандиту вернулся дар связной речи.

– Господин Патель! Набожность Писина достойна всякого восхищения. Всегда отрадно видеть юношу, столь страстно преданного Богу, а в наше беспокойное время – особенно. И все мы с этим согласны. – Имам и священник кивнули. – Но он не может быть индуистом, христианином и мусульманином одновременно. Это невозможно. Он должен выбрать что-то одно.

– Не вижу в этом ничего ужасного, но, полагаю, вы правы, – сказал отец.

Волхвы что-то пробормотали в знак согласия и, вслед за отцом, возвели очи к небесам, откуда, видимо, должно было снизойти решение. Только матушка смотрела на меня.

Тишина тяжко навалилась мне на плечи.

– Гм-м-м… ну, Писин? – поторопила меня матушка. Что ответишь?

– Бапу Ганди сказал: «Все религии истинны». Я просто хочу любить Господа, – выпалил я и, покраснев, потупился.

Смущение мое передалось остальным. Никто не вымолвил ни слова. А мы, надо сказать, стояли неподалеку от статуи Ганди, изображавшей Махатму на прогулке – с тростью в руке, с усмешкой на губах и озорным прищуром. Хочется верить, что он слышал наш разговор, но куда внимательней прислушивался к тому, что творилось в моем сердце.

Отец кашлянул и проговорил вполголоса:

– По-моему, именно это мы все и стараемся делать – любить Господа.

Я чудом не захихикал. Услышать такое от человека, который на моей памяти ни разу не переступил порог храма с подобающими намерениями! Но, как ни смешно, это сработало. В самом деле, нельзя же упрекать мальчика за стремление любить Бога! Натянуто улыбаясь, три волхва отступили и двинулись дальше по своим делам.

Отец смерил меня долгим взглядом, будто хотел что-то сказать, но так и не собрался.

– Кому мороженого? – спросил он и, не дождавшись ответа, поспешил к ближайшему лотку. Матушка смотрела на меня дольше – взглядом, полным нежного недоумения.

Вот так я и приобщился к межрелигиозному диалогу. Отец купил три порции мороженого в вафельных стаканчиках, и мы съели его на ходу, продолжая воскресную прогулку в необычном для нас молчании.