Они стояли на перроне пустого вокзала. Кардифф в одном конце, здоровяк-приезжий — в другом.

— Джеймс Эдвард Маккой? — осведомился Кардифф.

— Кардифф! — воскликнул Маккой. — Ты ли это?

Оба натужно улыбнулись.

— Какими судьбами? — спросил Кардифф.

— Можно подумать, ты не догадывался, что я буду наступать тебе на пятки, — ответил Джеймс Эдвард Маккой. — После твоего отъезда прошел слух, будто ты поехал кого-то хоронить. Тут и я мигом подхватился.

— Зачем?

— Давай начистоту. Я давно понял: у нас с тобой разные цели. Да еще у тебя расплывчатые, а у меня четкие. Терпеть не могу лицемеров.

— Ты хочешь сказать, «оптимистов»?

— Не зря все-таки я тебя на дух не переношу. Мир — это сточная яма, в которой мы барахтаемся, пытаясь прибиться к берегу. Господи прости, да где он, этот берег? Никогда к нему не прибиться, потому что берега нет! Мы — крысы, тонущие в нечистотах, а тебе все маяки грезятся. Для тебя «Титаник» — это речной пароходик Марка Твена. Для тебя Свенгали, Раскольников и Гитлер — это тройка марионеток. Жаль мне тебя. Вот я и приехал, чтобы открыть тебе истину.

— С каких это пор тебя влечет истина?

— Истина, практичность и здравый смысл. Не играй в азартные игры, не бросай нищим раскаленные монеты, не сталкивай хозяйку в лестничный проем. Светлое будущее? Черт побери, будущее уже наступило, и оно омерзительно. Итак, какой у тебя интерес в этом захолустье? — Маккой брезгливо обвел глазами безлюдную станцию.

Кардифф сказал:

— Уезжай-ка ты следующим поездом.

— Сперва я должен тебя обойти: у меня на это ровно сутки.

Прищурившись, Маккой оглядел частокол еще не раскрывшихся подсолнухов вдоль дороги в город.

— Показывай, где тут остановиться. Я за тобой — по трупам пойду.

Подхватив саквояж, Маккой без промедления устремился вперед; Кардиффу даже пришлось слегка пробежаться, чтобы его догнать.

— Редактор мне сказал открытым текстом: привезешь забойный материал — получишь тысячу баксов; раскопаешь сенсацию — не пожалею и трех тысяч. — На ходу Маккой разглядывал непослушные предрассветному дуновению, застывшие кресла-качалки на открытых верандах и высокие окна без проблесков света. — Городишко-то, похоже, на три куска потянет.

Поспевая за ним, Кардифф твердил про себя: «Не дышать. Не высовываться».

Город его услышал.

В садах не дрогнул ни один листок. Не упало ни одно яблоко. Под кустами лежали собачьи тени, а собак не было. Трава прижалась к земле, словно шерсть к спине рассерженной кошки. Кругом царило безмолвие.

Довольный от сознания, что с его приездом городок замер, Маккой остановился на перекрестке под густыми кронами деревьев. Осмотрев эти зеленые своды, он задумчиво протянул «так-так», а потом выудил из кармана рубашки химический карандаш, лизнул грифель и стал делать записи в блокноте, проговаривая по слогам:

— Заброшенный город. Мертворожденный, Небраска. Воспоминания, Огайо. Оживленное движение на запад с тысяча восемьсот восьмидесятого по тысяча восемьсот девяностый. Сообщение прекращено в тысяча девятисотом. Связи нет.

У Кардиффа свело челюсти.

Маккой бросил на него испытующий взгляд.

— Денежки, считай, у меня в кармане, верно? По твоей мине вижу. Ты приехал хоронить Цезаря, а я — ворошить кости. Тебя позвал сюда внутренний голос, а меня — карьерный зуд. Тебе тут в кайф, ты наверняка будешь помалкивать, когда вернешься домой. А мне тут не в кайф. Прошедшее время.

Сунув карандаш за ухо и спрятав блокнот в карман брюк, Маккой снова взялся за ручку саквояжа. Будто подгоняемый звуками собственного голоса, он широко шагал по улицам Саммертона, разглагольствуя на ходу:

— Нет, ты только посмотри — какой идиот это проектировал: безвкусица, на крышах дранка в пейзанском стиле, какие-то мещанские финтифлюшки — помесь рококо с барокко. С карнизов свисают резные сосульки — придумают же такое. Не позавидую тем, кто застрянет здесь на всю жизнь, даже на две недели отпуска! Эй, а тут что? — Он резко остановился и поднял голову.

Вывеска над крыльцом гласила: «„Герб египетских песков“. Сдаются комнаты».

Маккой покосился на Кардиффа; тот напрягся.

— Вот, значит, где ты окопался. Поглядим.

Не успел Кардифф опомниться, как Маккой уже взбежал на крыльцо и рванул в сторону скользящую дверь.

Кардифф придержал створку, чтобы не было грохота, и вошел следом.

Тишина. Похороны закончились. Усопший лег в землю.

Ни одна пылинка не шелохнулась в гостиной — если там вообще можно было найти пылинку. Причудливые лампы не горели, цветочные вазы стояли пустыми. Услышав, что Маккой хозяйничает в кухне, Кардифф поспешил туда.

Маккой уже сунул свой нос в ледник. Льда внутри не оказалось, равно как и сливок, молока и масла; внизу даже не было поддона, из которого собака ночью могла бы напиться талой воды. В кладовке тоже не обнаружилось ни спелых бананов с леопардовыми пятнышками, ни цейлонских или индийских специй. Словно беззвучный поток ветра ворвался в дом и сдул все мало-мальски ценные припасы.

Черкнув что-то в блокноте, Маккой пробормотал:

— Доказательства налицо.

— Доказательства?

— Все попрятались. И съестное заныкали. А стоит мне отсюда убраться — мигом газончики подстригут и ледник набьют жратвой. Как они только пронюхали о моем приезде? Ладно. «Вестерн-Юнион» в этой глуши и не ночевал, так ведь? — В коридоре Маккой высмотрел телефонный аппарат, снял трубку и приложил к уху. — Сигнала нет. — Через входную дверь-ширму он выглянул на улицу. — И почтальона не видно. Я здесь как в изоляторе, черт побери.

Маккой выскочил на крыльцо и уселся на перила, которые жалобно заскрипели, грозя рухнуть. Ответ Кардиффа он прочел по глазам.

— Благодетель хренов, — бросил Маккой. — Суетишься, дергаешься, спасаешь людишек, которые этого недостойны. Чем же это захолустье подкупило Армию спасения имени Кардиффа? К гадалке не ходи — зияет в этой истории брешь. Злодея не хватает.

Кардифф затаил дыхание.

Маккой вытащил блокнот и сосредоточенно пролистал записи.

— Сдается мне, злодея вычислить нетрудно, — пробормотал он. — Департамент…

Он поиграл у Кардиффа на нервах.

— …дорожного строительства?

Кардифф сделал выдох.

— В точку, — шепнул Маккой. — Уже вижу заголовки: «Бесстрашный журналист защищает город-рай». Ниже — мелким шрифтом: «Ведомственная комиссия постановила: крушить и ломать». А через неделю — «Саммертон: в иске отказано». И подзаголовок: «Бесстрашный журналист захлебнулся джином».

Он захлопнул блокнот.

— Всего-то час пошастали, а накопали уже немало, скажи?

— Немало, — сказал Кардифф.