Семь
На Адмирал-драйв строили такие дома: «Коллингвуд», «Фробишер», «Битти», «Маунтбэттен», «Родней» и «Хокинс». Колетт поначалу не впечатлилась. Участок представлял собой клочковатое поле, наполовину уже перекопанное.
— Почему именно Адмирал-драйв? — спросила она у агента в фургончике.
— Потому что все наши застройки посвящены морской тематике, — объяснила женщина.
На ней был бедж с именем, ярко-оранжевые юбка и свитер — одета как кассирша в супермаркете.
— Ужасная форма, — поморщилась Колетт. — Разве темно-синий не уместнее?
— От оранжевого будет прок, — сказала женщина, — как только стройка начнется. Оранжевый гораздо заметнее. Еще и каски придется носить. Грязи будет по колено. Как на поле боя. — Коммерческий талант от Бога, подумала Колетт. — Я это к тому, — добавила женщина, — что намного выгоднее покупать на этом этапе.
Колетт взяла со стола пачку брошюр, выровняла и кинула в свою сумку.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросила женщина. Похоже, утрата рекламок расстроила ее. — Сколько спален вам нужно?
— Не знаю. Три?
— Тогда вот этот. «Битти»?
Колетт удивила манера женщины превращать утверждения в вопросы. Должно быть, в Суррее так принято, решила она; ну прям как в Австралии.
Она открыла брошюру, посвященную «Битти», и поднесла к свету.
— Это утвержденные размеры комнат, Сюзи?
— О нет. Это для общего сведения?
— То есть это сведения, но неверные?
— Это приблизительно?
— Значит, комнаты могут быть больше, чем написано?
— Вряд ли.
— Но могут быть меньше?
— Некоторое уменьшение не исключено.
— Знаете, мы не лилипуты. А что насчет домов с четырьмя спальнями? Мы можем объединить комнаты, например.
— На данном этапе, при условии, что строительные нормы позволят, возможна небольшая перепланировка? — ободрила Сюзи. — Но это, вероятно, повлечет дополнительные затраты?
— Вы заставите нас платить за стены, которых нет?
— Любые изменения в общем плане могут означать дополнительные затраты, — сообщила Сюзи, — но отнюдь не обязательно. Может, вас скорее заинтересует «Фробишер»? В нем обширная полезная площадь?
— Погодите минутку, — сказала Колетт. — Погодите минутку, я схожу за подругой.
Она выскочила из фургона и побежала по парковке к машине. Строители подняли флаг, чтобы украсить контору, и Элисон наблюдала, как их эмблема полощется на ветру. Колетт распахнула дверцу машины.
— Эл, погляди лучше сама. Во «Фробишере» обширная полезная площадь. Так мне сказали.
Эл отстегнула ремень и вылезла наружу. Колени у нее затекли после короткого броска в Суррей. Колетт сказала, новостройки — это здорово, но мне нужно время, чтобы все разведать. Я должна увидеть, что скрывается за краской и отделкой, за кирпичами и известкой, проверить землю, на которой мы будем жить. Это не просто жилище. Это вложение денег. Надо извлечь максимальную прибыль. Надо думать о будущем. В конце концов, сказала она, ты же не делаешь взносы в пенсионный фонд.
— Не глупи, — возмутилась Эл. — Как я могу выйти на пенсию?
Она стояла и оглядывалась по сторонам. Она чувствовала, как земля трепещет от ужаса перед вторжением. Машины строителей наготове, их пасти покрыты коркой земли, они ждут утра понедельника. Насилие висит в воздухе, подобно запаху взрывчатки. Птицы улетели. Лисы покинули свои норы. Кости мышей и полевок перемешаны с грязью, и она чувствует, как мгновенно ломаются хрупкие шейки, как тельца превращаются в кашу из мяса и меха. Под ее ногами иссеченные черви вертятся, извиваются и регенерируют. Она подняла взгляд на остатки поля. Участок обрамлен хвойными деревьями, словно отгорожен ширмой; ни за что не угадаешь, что лежит за ними. Примерно посередине — поясок молодых берез. В канаве бежит вода. По направлению к шоссе на Гилдфорд она видит живую изгородь и зарытого под ней недоношенного младенца. Она видит призрачных лошадей, сбившихся в кучу в тени стены. Это никакое место — не лучше и не хуже большинства других.
— Тебя что-то расстраивает? — живо спросила Колетт.
— Нет.
— Раньше здесь что-то было?
— Ничего. Просто деревня.
— Пойдем в фургон. Поговоришь с Сюзи.
Эл уловила запашок стоячей воды: канава, илистый ров, расширяющийся в пруд, в котором отражаются лица, глядящие на нее с небес, — насмешливо. Мертвые не поднимаются и не опускаются, так что, строго говоря, они не могут ни коситься на вас с верхушек деревьев, ни ворчать, ни метаться у вас под ногами — но они могут сделать вид, если захотят.
Она проследовала за Колетт и взобралась в фургон; тонкие металлические ступеньки прогибались под ее весом и, щелкая, возвращались на место.
— Это моя подруга, — сообщила Колетт.
— О, привет, — поздоровалась Сюзи.
Лицо ее словно говорило, мы не одобряем друзей. На несколько минут она оставила их одних. Она достала тряпку и принялась вытирать пыль с образцов ящиков и дверок буфета, двигая их туда-сюда по демонстрационному стенду со звуком, напоминающим скрежет гигантских зубных протезов. Она сдула пыль с образцов ковров, нашла пятно чего-то мерзкого на стопке линолеумных плиток, поплевала на него и поскребла ногтем.
— Как насчет кофе? — спросила Колетт. — Мы сюда не от нечего делать пришли.
— У некоторых хобби такое. Объезжают новостройки по воскресеньям, сравнивают цены? С друзьями?
С Гэвином у меня до этого так и не дошло, подумала Колетт. Она попыталась представить, какой была бы их жизнь, если бы они собрались обзавестись детьми. Она бы спросила у него, какую кухню ты хочешь? А он бы ответил, смотря из чего выбирать. Она бы показала на образцы ящиков и дверец, а он бы спросил, разве они кухонные? А когда бы она ответила «да», он бы сказал, да любые.
Но здесь Элисон, она изучает план «Фробишера», ведет себя как нормальный покупатель. Сюзи отложила тряпку и, не оборачиваясь, медленно направилась к конторке. Эл подняла глаза.
— Он крошечный, Кол. С этими комнатами ничего не сделаешь, собачьи конуры, а не комнаты. — Она протянула листовку обратно женщине. — Нет, спасибо, — отрезала она. — У вас побольше ничего нет? — Эл закатила глаза и сказала Колетт: — И вот так я всю жизнь, да?
— Кто из вас покупатель, дамы? — осведомилась Сюзи.
— Мы обе.
Сюзи отвернулась и схватила кофейник с плитки.
— Кофе? Молоко и сахар? — Оборонительно держа кофейник перед собой, она широко улыбнулась. — Конечно, — сказала она, — Ну да, конечно. Мы не ханжи. Совсем нет. Вовсе даже напротив. Мы ходили на тренинг. Мы приветствуем разнообразие общества. Того особого общества, что возникает везде, где вырастают дома «Галеон»?
— В смысле, вовсе даже напротив? — спросила Колетт.
— В смысле, вообще никакой дискриминации?
— Сахару не надо, спасибо, — сказала Эл.
— Но вы получили бы премию? В смысле, если бы мы оказались лесбиянками? Которыми мы, кстати, не являемся. Вы получили бы дополнительный процент?
Тут по лестнице поднялась нормальная пара.
— Привет? — крикнула им Сюзи так тепло, что они едва не скатились от страха обратно вниз. — Кофе? — пропела она. Пара капель из наклоненного кофейника растеклась по чертежам «Фробишера» поносной лужицей.
Элисон отвернулась. Ее щеки горели бордовым. Колетт бросилась к ней:
— Плюнь ты. Это же Суррей. У них мало геев и их легко расстроить.
Она подумала, если бы я была лесбиянкой, надеюсь, я бы выбрала подружку постройнее.
— Мы можем вернуться позже? — спросила Элисон. — Когда здесь появятся дома.
— На половину участков уже заключены предварительные договора, — холодно ответила Сюзи.
Колетт отвела ее в машину и выложила карты на стол. Это превосходный участок застройки. Она почитала и все выяснила. Удобная транспортная сеть, первоклассное медобслуживание и есть где провести досуг.
— Какой еще досуг? — возразила Эл. — Это поле. Здесь ничего нет. Никакого обслуживания, ни первоклассного, ни второсортного.
— Включи воображение.
— Всего этого даже на карте нет, правда?
— Со временем карту перечертят.
Она примирительно коснулась руки Колетт.
— Нет, я, напротив, к тому, что мне это нравится. Мне нравится жить нигде. Как скоро мы сможем переехать?
— Месяцев через девять, я думаю.
Элисон замолчала. Она предоставила Колетт карт-бланш в выборе места. Главное, подальше от моего старого дома, сказала она. Подальше от Олдершота. Подальше от ипподрома, от собачьих бегов, от военной базы, верфи, от стоянки грузовиков и специализированных клиник. Подальше от запасных путей и амбаров, от таможенных складов и пакгаузов; и чтобы рядом не было ни открытого рынка, ни закрытого рынка, ни ателье нелегалов, ни автомастерской, ни тотализатора. Колетт сказала, я думала, ты сможешь выбрать с помощью своего дара — возьмешь карту, помашешь над ней маятником. О боже, нет, возразила Элисон, если бы я так сделала, мы бы, наверное, оказались в море.
— Девять месяцев, — сказала она. — Я надеялась разобраться с этим побыстрее.
Она вспомнила о Дине, об Айткенсайде и обо всех остальных и задумалась, что будет, если Моррис притащит их домой и они засядут в Уэксхэме. Представила, как они бродят по кварталу и заявляют о своем присутствии: переворачивают мусорные баки, царапают машины жильцов. Соседям неведома природа ее ремесла, она смогла утаить от них, чем занимается. Эл представила шепотки за спиной. Представила собрание жильцов, которое устраивают раз в полгода. На нем обсуждались, мягко говоря, наболевшие вопросы: кто двигает мебель по ночам, почему ковер на лестнице обтрепался так быстро? Она представила, как они ворчат, говорят о ней, выплевывают злобные и мутные обвинения. А потом ее уговорят извиниться, хуже того — уговорят попытаться объяснить.
— Что ж, ничего не поделаешь, — вздохнула Колетт. — Если ты хочешь новостройку, быстрее у нас не получится. Если только мы не купим что-нибудь, что больше никому не нужно.
Элисон поерзала на сиденье.
— А почему бы и нет? Мы ведь не обязаны хотеть то же, что и все?
— Отлично. Если ты готова довольствоваться оригинальным маленьким домиком рядом с помойкой. Или участком рядом с шоссе, где машины шумят днем и ночью.
— Нет, такого нам не надо.
— Элисон, может, на сегодня хватит? Ты просто не в настроении, верно? Ведешь себя как ребенок.
— Извини. Все из-за Морриса.
— Отправь его в паб.
— Пыталась. Но он говорит, что здесь нет паба. Он все время болтает о своих приятелях. Похоже, разыскал еще одного. Не могу разобрать имя. Хотя, стой. Тихо, Кол, он сейчас появится.
Явился Моррис, шумный, наглый, возмущенный.
— Что, мы собираемся жить посреди чиста поля? Я не буду здесь жить.
— Погоди-ка, — произнесла Эл, — он сказал кое-что интересное. — Она замолчала, прижала руку к животу, словно настраивая Морриса. — Прекрасно, — сказала она, — если так, ты знаешь, что делать. Посмотрим, сможешь ли ты найти дом получше. Не ты, Кол, я говорю с Моррисом. Кстати, с чего ты взял, что я хочу, чтоб ты переехал со мной? Ты мне не нужен. Ты у меня вот где! Пшел вон!
Последнюю фразу она выкрикнула, глядя в лобовое стекло.
— Ш-ш-ш! Тише! — возмутилась Колетт. Она обернулась через плечо, чтобы убедиться, что никто на них не смотрит.
Эл улыбнулась.
— Я скажу тебе, Колетт, я скажу тебе, что нам делать. Вернуться и сказать той женщине, что мы берем самый большой дом, который у нее есть.
Колетт внесла небольшой задаток, и через два дня они вернулись. Сюзи дежурила, но было утро буднего дня, и других клиентов не наблюдалось.
— Привет-привет. Так вы не рабочие пчелки? — поинтересовалась Сюзи. Ее взгляд скользил по ним, острый, как ножницы.
— Мы работаем на себя, — объяснила Колетт.
— Вот как, понятно. Обе?
— Да, а что, с этим какие-то проблемы?
Сюзи глубоко вздохнула. По ее лицу снова расплылась улыбка.
— Что вы, никаких проблем? Дать вам наш сборник индивидуальных советов и помощи по ипотеке?
— Нет, спасибо.
Сюзи развернула карту участка.
— «Коллингвуд», — сказала она, — это нечто особенное, в этом районе их будет всего три. Как эксклюзив, он имеет привилегированное расположение, вот здесь, на вершине холма? На данный момент у нас нет компьютерной модели, поскольку мы ждем, пока компьютер ее смоделирует. Но вы можете представить «Родней»? Со смежной дополнительной спальней?
— А как это будет выглядеть снаружи?
— Прошу прощения? — Сюзи схватилась за телефон. — Те две леди? — сказала она. — О которых я говорила? Да, те самые. Их интересует «Коллингвуд», внешний профиль? Как у «Родней»? Только прибамбасы другие? Да. Мм. Вполне обычные вообще-то. Да не на что тут смотреть. Пока-пока. — Она повернулась к Колетт. — Итак, если вы можете представить? — Она поводила указательным пальцем по рекламной листовке. — «Родней», как видите, украшен полосой декоративной штукатурки с орнаментом из морских узлов, а «Коллингвуд» — еще и иллюминаторами?
— Вместо окон?
— О нет, это всего лишь украшения.
— Они не будут открываться?
— Я проверю? — Она снова взяла трубку. — Привет! Да, хорошо. Мои леди — да, те самые — хотят знать, открываются ли иллюминаторы? Те, что на «Коллингвуде»?
Поиски ответа заняли некоторое время. Голос в ухе Эл спросил, ты в курсе, что Кэпстик ходил в море? Служил в торговом флоте, прежде чем заделался вышибалой.
— Колетт, — сказала она. И взяла ее за руку. — Похоже, Моррис встретил Кифа Кэтсика.
— Нет? — переспросила Сюзи. — Нет! Серьезно? У тебя тоже? В Доркинге? Похоже, это нашествие. Ну а что поделаешь? Живи и давай жить другим, вот мое кредо. Да. Сей секунд. Пока-пока.
Она положила трубку и вежливо отвернулась, свято веря, что подсмотрела момент лесбийской интимности.
— Какой еще Кит? — переспросила Колетт.
Элисон убрала руку.
— Нет, ничего. Все нормально.
Костяшки ее пальцев выглядели ободранными и синими от кровоподтеков. Везучие опалы застыли в своих оправах, тусклые и матовые, как струпья на подживающей ране.
Эл думала, что со строителями не поторгуешься, но Колетт убедила ее в обратном. Даже когда они договорились о базовой цене, на три тысячи ниже намеченной Сюзи, она продолжала давить, давить, давить, пока Сюзи не вспотела, пока ее не замутило и пока она не капитулировала перед требованиями Колетт — поскольку Колетт ясно дала понять, что пока она не закончит разговор, причем не получив все, что хочет, она продолжит и дальше отпугивать клиентов, что и проделывала, вытягивая шею, когда те поднимались по ступенькам, оглядывая их блеклыми глазами и отрывисто бросая: «Вообще-то Сюзи занята». Когда зазвонил телефон Сюзи, Колетт сняла трубку и рявкнула: «Да? Нет, не может. Перезвоните позже». Когда они, топая, спускались по лестнице и Сюзи заныла насчет упущенных покупателей, провожая их глазами, Колетт застегнула сумку, встала и сказала: «Я могу вернуться, когда у вас будет больше сотрудников — скажем, днем в субботу?» Сюзи немедленно засуетилась, увидев, как комиссионные уплывают из рук. Она стала любезной и покладистой. Когда Сюзи согласилась на смежную душевую во второй спальне, Колетт подписалась на встроенные шкафы. Когда Колетт засомневалась насчет двойной духовки, Сюзи предложила заменить ее многофункциональной моделью с микроволновкой. Когда Колетт — после длительных раздумий — согласилась на медные выключатели по всему дому, Сюзи так обрадовалась, что предложила бесплатный фонарь. А когда Колетт — потыкав клавиши калькулятора и пожевав губу — выбрала покрытие «под дерево» для кухни и подсобных помещений, Сюзи, потея в своей оранжевой шкурке, согласилась выстлать задний двор дерном за счет «Галеона».
Между тем Элисон плюхнулась на раскладной уголок. Я могу себе это позволить, думала она, вероятно, могу позволить. Бизнес идет в гору отчасти благодаря деловитости и блестящим идеям Колетт. Недостатка в клиентах нет, и, как говорит Колетт, надо вкладывать деньги, вкладывать на черный день. Моррис сидел в углу и отдирал от пола ковролин. Увлеченный своим занятием, он напоминал маленького ребенка: короткие ножки, выпяченное пузо, язык между зубами.
Она смотрела, как Колетт торгуется, как рубит воздух твердой ладошкой. Наконец она кивнула Эл, и та побрела вслед за подругой к машине. Колетт запрыгнула на водительское сиденье, снова вытащила калькулятор и подняла его так, чтобы Эл увидела дисплей.
Эл отвернулась.
— Скажи словами, — попросила она. Моррис наклонился вперед и ткнул ее в плечо. Парни идут, крикнул он. Ну и нахалюги! Я знал, что вы найдете меня, я так и знал, молодцы!
— Могла бы и поинтересоваться для приличия, — бросила Колетт. — Я нам штук десять сэкономила.
— Я знаю. Я просто не вижу, что на экране. Свет в глаза бьет.
— Гладкие потолки или из артекса? — пискляво спросила Колетт, изображая Сюзи. — Они думают, мы заплатим им за то, что они не будут рисовать загогулины на штукатурке!
— Наверное, выровнять штукатурку сложнее.
— Так она и сказала! А я говорю, гладкие должны быть стандартом! Тупая стерва. И кто только ее нанял такую.
Айткенсайд сказал, здесь жить нельзя. Здесь, блин, нет крыши над головой.
Дин сказал, Моррис, мы будем жить в палатках? Я как-то раз жил в палатке.
Моррис сказал, ну и как, тебе понравилось, приятель?
Дин сказал, дерьмо дерьмом.
Айткенсайд сказал, говоришь, эти их иллюминаторы не открываются, мать их? Знаете, Кифу это не понравится, это совсем не понравится Кифу.
— Великолепно, — сказала Эл. — Лучше не бывает. Мне по душе все, что не нравится Кифу. — Она протянула руку и сжала ледяные костлявые пальцы Колетт.
В то лето срубили березы и последние птицы улетели. Их песни сменил рев отбойных молотков, гудки экскаваторов, дающих задний ход, ругань подносчиков кирпичей и крики раненых, а лес уступил место искалеченному пейзажу котлованов и рвов, грязных рытвин и стоячих луж желтой воды, который через год, в свою очередь, сменится ослепительным изумрудом нового дерна, воем газонокосилок воскресным утром, звяканьем фургонов с мороженым, перестуком колес газовых мангалов по мостовой и вонью подгоревшего мяса.
Квартира в Уэксхэме досталась первым же заинтересовавшимся покупателям. Элисон гадала, не почувствуют ли они что-нибудь: бульканье Морриса в баке с горячей водой или бормотание в канализации. Но они, казалось, пришли в восторг и заплатили, не торгуясь.
— Это несправедливо, — возмущалась Колетт. — Ведь нашу квартиру в Уигтоне так никто и не купил. Даже когда мы сбавили цену.
Они с Гэвином отказались от услуг «Сиджвика» и обратились к другому агенту — желающих по-прежнему ноль. В итоге сошлись на том, что Гэвин оставляет квартиру себе и выкупает долю Колетт по частям. «Мы надеемся, что миссис Уэйнфлит соглашение покажется выгодным, — написал его адвокат, — поскольку, как нам известно, сейчас она проживает с партнером». Колетт нацарапала на письме: «Не с таким партнером!!!» Она написала это просто для собственного удовлетворения; Гэвина совершенно не касается, думала она, в какого рода партнерских отношениях она теперь состоит.
В день отъезда из Уэксхэма Моррис злобно брюзжал в углу.
— Как я могу переехать, — жаловался он, — если я дал друзьям этот адрес? Как Ник найдет меня, как мои старые приятели узнают, где меня искать?
Когда пришли грузчики, чтобы вынести сосновый буфет, он улегся на него, чтобы сделать еще тяжелее. Он просочился в матрац Эл и пропитал его волокна своим дурным настроением, отчего тот взбрыкнул и задрожал в руках грузчиков, которые от неожиданности едва не уронили его. Когда грузчики захлопнули кузов и влезли в кабину, то обнаружили, что все ветровое стекло забрызгано какой-то липкой зеленой жидкостью.
— Что за голуби у вас тут водятся? — спросили они. — Стервятники?
Поскольку «Коллингвуд» был самым навороченным проектом «Галеона», на нем было больше украшений, чем на любом другом доме Адмирал-драйв, больше орнаментов, всяких завитушек, больше фронтонов и резных перил — половина отвалится в первые же шесть месяцев, предсказала Колетт. Вниз по холму еще шла стройка, желтые машины долбили и клевали землю, их крепкие склоненные шеи причудливо изгибались, подобно шеям моделей динозавров. На ухабах подпрыгивали грузовики с пластиковой вагонкой «под дуб», связанной вместе, словно щепа для растопки. Сквернословящие мужчины в шерстяных шапках разгружали тонкие, как бумага, «кирпичные» панели, которые затем прикрепляли к голым строительным блокам; выгружали наклейки с якорными орнаментами и фальшивыми барельефами дельфинов и русалок. Гудки, рев и бурение начинались ровно в семь, каждое утро. Внутри дома обнаружилась пара ляпов: к примеру, некоторые дверные петли были приделаны зеркально, и камин в стиле Адама установили кривовато. Ничего такого, сказала Эл, что действительно ухудшает качество жизни. Колетт хотела ругаться и требовать компенсации, но Эл сказала, да ладно, плюнь на них, считай, что тема закрыта. Тема-то закрыта, возразила Колетт, а вот дверь входная не закрывается.
В день, когда обвалился потолок на кухне, она рванула в фургон, где Сюзи распродавала последние дома. Она закатила скандал; клиенты пулями рванули по машинам, считая, что удачно отделались. Но когда она оставила Сюзи в покое и похлюпала обратно наверх, пробираясь между грудами тротуарных плиток и трубами, то обнаружила, что дрожит. «Коллингвуд» стоял на вершине холма, его иллюминаторы таращились на соседей глазами слепца.
И это теперь моя жизнь, подумала она. Как я смогу найти мужчину? В Уэксхэме была пара молодых холостяков, которых она частенько встречала у мусорных баков. Один никогда не смотрел ей в глаза и только хрюкал, когда она здоровалась с ним. Другой чертовски походил на Гэвина и вертел ключи от машины на указательном пальце; один вид его будил в Колетт ностальгию. Но мужчины, поселившиеся на Адмирал-драйв, были женатыми отцами двоих детей. Программисты, системные аналитики. Они водили минивэны, похожие на маленькие квадратные домики на колесах. Они носили куртки на молниях с накладными карманами, которые жены выбирали для них в почтовых каталогах. Уже мелькал почтальон, месил грязь, таская плоские коробки с этими самыми куртками, и забрызганные белые фургоны колесили по ухабам, доставляя прибамбасы для домашних компьютеров. По выходным они выбирались на улицу в своих куртках и воздвигали игрушечные домики и детские горки из разноцветного пластика. Они едва ли вообще были мужчинами, по крайней мере в понимании Колетт; они были покорными кастратами, ползущими на карачках под тяжестью ипотечного долга, и она презирала их с ледяной и всеобъемлющей злобой. Иногда по утрам она стояла у окна спальни и смотрела, как мужчины уезжают, как они осторожно втискивают свои тупорылые машины в грязные колеи; она смотрела и надеялась, что они попадут в аварию на МЗ, влетят аккуратно и фатально в зад впереди идущего автомобиля. Она хотела полюбоваться на вдовушек, сидящих у дороги, обмазывающих себя грязью и воющих.
«Коллингвуд» до сих пор пах краской. Когда она вошла в дом и сбросила туфли, запах пробрался ей в горло и смешался с привкусом соли и мокроты. Она поднялась в свою комнату — вторая спальня, 15 на 14 футов, личный душ, — хлопнула дверью и плюхнулась на постель. Ее узенькие плечи дрожали, она сдвинула колени, сжала кулаки и вдавила их в виски. Она рыдала довольно громко, в надежде, что Эл услышит. Если Эл откроет дверь спальни, решила Колетт, она бросит в нее что-нибудь — не бутылку, конечно, а что-нибудь вроде думки, но думок в комнате не было. Я могла бы бросить в нее подушку, подумала она, но подушку не бросишь как следует. Я могла бы бросить книгу, но книг тоже нет. Она осмотрелась по сторонам, ошеломленная, разочарованная, глаза ее, полные слез, слепо шарили в поисках чего-нибудь, что можно бросить.
Но бесполезно. Эл не шла — ни чтобы утешить ее, ни для чего-то другого. Колетт знала, что ее подруга избирательно глуха. Она слушала духов и голос жалости к себе, приносящий весточки из детства. Она слушала клиентов, ведь это помогало выуживать у них деньги. Но она не слушала своего ближайшего соратника и помощника, человека, который вставал вместе с ней по ночам, когда ей снились кошмары, подругу, которая заваривала ей чай серыми рассветами, — о нет. У нее не было времени для женщины, которая верила ей, не требуя доказательств, и отказалась ради нее от карьеры организатора мероприятий, не было времени для той, что возила ее вдоль и поперек по стране, даже не пикнув, и таскала ее неподъемный чемодан, когда отваливались чертовы колесики. О нет. Для женщины, которая носила ее чемодан, набитый огромными жирными платьями, несмотря на то что у самой больная спина.
Колетт не унималась, пока не проплакала две красные борозды на щеках и не заработала икоту. Ей стало стыдно. С каждым спазмом диафрагмы она чувствовала себя все более жалкой. Колетт испугалась, что Элисон надоест притворяться глухой и она наконец услышит ее рыдания.
Внизу Эл веером раскинула перед собой колоду Таро. Карты лежали рубашкой вверх, и когда Колетт появилась в дверном проеме, Эл лениво сдвигала их вправо по девственной поверхности их нового обеденного стола.
— Что ты делаешь? Ты жулишь.
— Мм? Это не игра.
— Но ты подтасовываешь, ты запихиваешь их обратно в пачку! Пальцем! Ты жулишь!
— Это называется «мытье карт», — объяснила Эл. — Ты плакала?
Колетт села напротив.
— Погадай мне.
— Точно плакала. Наверняка.
Колетт промолчала.
— Могу я чем-то помочь?
— Я не хочу об этом говорить.
— Может, тогда поболтаем о пустяках?
— Если хочешь.
— Я не умею. Начинай ты.
— Ты что-нибудь придумала насчет сада?
— Да. Он мне нравится как есть.
— Что, просто дерн?
— Пока да.
— Я думала, может, вырыть пруд.
— Нет, дети. Соседские дети.
— А что с ними?
— Сдвинь карты.
Колетт сдвинула.
— Дети в состоянии утонуть даже в двух дюймах воды.
— Находчивые создания.
— Сдвинь еще раз. Левой рукой.
— Может, мне поискать насчет ландшафтного дизайна?
— Ты не любишь траву?
— Ее надо подстригать.
— Разве ты не можешь это делать?
— С моей спиной — нет.
— С твоей спиной? Ты никогда на нее не жаловалась.
— Ты не давала мне возможности.
— Еще сдвинь. Левой рукой, Колетт, левой. Что ж, я тоже не могу. У меня тоже больная спина.
— Правда? С каких это пор?
— С детства.
Меня тащили, подумала Элисон, по жесткой земле.
— Я думала, все уже прошло.
— Почему?
— Я думала, время все лечит.
— Но не спины.
Рука Колетт зависла.
— Выбери семь карт, — велела Эл. — Передай их мне. — Она положила карты. — А твоя спина, Колетт?
— Что?
— Проблемы со спиной. Откуда?
— Из Брюсселя.
— Серьезно?
— Я таскала раскладные столы.
— Очень жаль.
— Почему?
— Я уже нарисовала такую чудную картину, а ты все испортила. Я подумала, может, Гэвин поставил тебя в какую-нибудь необычную сексуальную позу.
— Как ты могла это представить? Ты же не знаешь Гэвина.
— Его лица я не представляла. — Элисон начала переворачивать карты. Везучие опалы мерцали зеленым. — Колесница, перевернутая, — сообщила Элисон.
— Так что мне делать? С садом?
— Девятка мечей. О боже.
— Мы можем подстригать газон по очереди.
— Я никогда этого не делала.
— Ладно, с твоим весом всяко не стоит. Еще удар хватит.
— Колесо Фортуны, перевернутое.
— Когда мы только познакомились, в Виндзоре, ты сказала, что я встречу мужчину. На работе, так ты сказала.
— Я же не говорила, когда именно.
— Но как я могу встретить на работе мужчину? Я же работаю только на тебя. И не собираюсь западать ни на Ворона, ни на прочих уродов.
Эл потрясла рукой над картами.
— Очень много старших арканов, сама видишь. Колесница, перевернутая, что-то мне не нравится думать о том, что она даст задний ход… Ты послала Гэвину открытку с новым адресом?
— Да.
— Зачем?
— На всякий случай.
— Не поняла?
— Что-то может прийти мне. И он переправит. Письмо. Посылка.
— Посылка? И с чем же?
Эл слышала стук — стук в раздвижные стеклянные двери внутреннего дворика. Она до смерти перепугалась. Подумала: Боб Фокс. Но это оказался всего лишь Моррис, запертый в саду; она видела, как шевелятся его губы за стеклом. Она опустила глаза, открыла карту:
— Отшельник, перевернутый.
— Твою мать, — выплюнула Колетт. — По-моему, ты специально перевернула их, когда мешала. Мыла их.
— Какой странный расклад! Все эти мечи, лезвия, — Эл посмотрела на подругу. — Разве что они намекают на газонокосилку. Вполне может быть, как по-твоему?
— Не спрашивай меня. Ты у нас мастер.
— Колетт… Кол… не надо плакать.
Колетт положила локти на стол, уронила голову и завыла.
— Я попросила погадать мне, а ты говоришь о чертовых газонокосилках. По-моему, тебе вообще на меня наплевать. День за днем я занимаюсь твоими налогами. Мы никогда никуда не выходим. Мы никогда не делаем ничего интересного. Тебе нет никакого дела до моих профессиональных навыков, и все, что я слышу, — это как ты треплешься с мертвецами, которых я не вижу.
Элисон мягко сказала:
— Прости, если кажется, что я не ценю тебя. Я помню, я знаю, какой была моя жизнь, когда я была одна. Я помню и ценю все, что ты делаешь.
— Да прекрати ты. Прекрати болтать. Вести себя профессионально.
— Я пытаюсь быть милой. Я всего лишь пытаюсь…
— Об этом я и говорю. Быть милой. Быть профессиональной. Для тебя это одно и то же. Я в жизни не встречала человека лицемернее тебя. Можешь не притворяться передо мной. Я слишком близко. Я знаю, что происходит. Ты прогнила насквозь. Ты ужасный человек. Ты даже не вполне нормальна.
Повисло молчание. Элисон взяла карты и потерла каждую влажным кончиком пальца. Через какое-то время она сказала:
— Я вовсе не собиралась заставлять тебя стричь лужайку.
Молчание.
— Честно, Кол, не собиралась.
Молчание.
— Я могу немножко побыть профессионалом?
Молчание.
— Отшельник, перевернутый, означает, что вашу энергию можно пустить в лучшее русло.
Колетт шмыгнула носом.
— Так что нам делать-то?
— Позвони в какую-нибудь фирму. Узнай расценки. На стрижку газона, скажем, раз в две недели, на все лето. — Улыбаясь, она добавила: — Полагаю, они пришлют мужчину.
А псам было бы хорошо в саду, мелькнуло в ее голове. И улыбка Эл поблекла. Она гнала от себя эту мысль, но перед глазами стоял пустырь за домом матери в Олдершоте.
Колетт взяла на себя обязанность связаться с постоянными клиентами Эл и сообщить им о переезде. Она изготовила симпатичные сиреневые визитки с новыми контактными данными, которые они раздавали на следующей крупной спиритической ярмарке. В ответ они получали чужие карточки.
— Думаю, вы не откажетесь от капельки Власти Богини, — сказала женщина в поношенном свитере, выгружая свои пожитки из видавшего виды фургона. — Вы захотите настроиться на Путь.
Когда они увидели ее во второй раз, она нацепила парик, лифчик с поролоном, заломила сорок фунтов и назвалась Шивон, хиромантом и ясновидящей.
— Хочешь, приеду и сделаю тебе фэн-шуй? — предложила Мэнди Кафлэн. — Здорово, что теперь ты живешь ближе к Хоуву.
Кара закатила глаза.
— О нет, ты до сих пор предлагаешь фэн-шуй? Как можно так тормозить? Я учусь на консультанта по васту. Этой науке пять тысяч лет. Значит, так, демон падает на землю, и надо проверить, куда обращена его голова и куда указывают ноги. Потом рисуешь мандалу. И по ней определяешь, как строить дом.
— Ты немного опоздала, — усмехнулась Эл. — Дом уже построен, и мы переехали в него.
— Ничего, все равно пригодится. На готовый дом можно наложить сетку. Но это для продвинутых. Я пока не дошла до этого уровня.
— Что ж, загляни, когда дойдешь, — сказала Эл.
Эл сказала, я не хочу, чтобы соседи знали, чем мы занимаемся. Где бы я ни жила, я держалась подальше от соседей, я не хочу, чтобы толпа народа просила меня погадать им по чайным пакетикам. Я не хочу, чтобы они являлись к нам на порог и говорили, знаете, что-то не сбылось ваше предсказанье-то, верните деньги. Я не хочу, чтобы они следили за мной и комментировали каждый мой шаг. Я не хочу выставлять свою жизнь напоказ.
Застройка шла неравномерно: по краям дома выросли быстрее, чем заполнилась середина. Они смотрели на соседние участки, что напротив соснового леса, и любовались, как домовладельцы выбегают на улицы, ну или на будущие улицы, спасаясь от утечек газа, потопов и осыпающейся каменной кладки. Колетт заварила чай соседям из «Битти», когда у тех, в свою очередь, обрушился потолок на кухне. Эл была занята с клиенткой.
— Вы сестры? — спросила Мишель, стоя на кухне и покачивая ребенка вверх-вниз на бедре.
Колетт широко распахнула глаза:
— Сестры? Нет.
— Вот видишь, Эван, — сказала она мужу. — Я же тебе говорила, что никакие они не сестры. Мы думали, может, одна из вас здесь на время. Думали, может, помогает другой устроиться.
— Это мальчики или девочки? — спросила Колетт.
— Мальчик и девочка.
— Ага. А кто из них кто?
— Вы работаете дома? — спросил Эван. — По договору?
— Да. — Он ждал. Колетт нервно добавила: — В области коммуникаций.
— «Бритиш телеком»?
— Нет.
— Я совсем запуталась, — пожаловалась Мишель. — Сейчас так много разных тарифов, и не знаешь, что выбрать. Как мне дешевле всего позвонить бабуле в Австралию?
— Я в этом не разбираюсь, — сказала Колетт.
— А чем занимается ваша — ваша подруга?
— Прогнозами, — сообщила Колетт. Ей вдруг начала нравиться игра.
— На метеостанции, да? — спросил Эван. — В Брэкнелле, я угадал? Чтобы выехать на М-три, нужно пройти все круги ада. Не знали, поди, когда дом покупали? Пробка в три мили каждое утро. Надо было получше изучить обстановку, а?
Оба ребенка завопили. Взрослые наблюдали, как из «Битти» вышел по колено мокрый рабочий с ведром.
— Я подам в суд на засранцев, — пообещал Эван.
Позже Колетт спросила у Эл:
— Как ему вообще пришло в голову, что мы сестры? Сводные — еще куда ни шло. И то с огромной натяжкой.
— Люди не слишком наблюдательны, — добродушно заметила Элисон. — Не обижайся на них, Колетт.
Колетт не сказала Элисон, что соседи считают, будто она работает на метеостанции. По кварталу пошли слухи, и вскоре соседи уже кричали ей: «Слушайте, этот дождь, мне уже не смешно! Может, в следующий раз постараетесь?» Или просто усмехались, махнув рукой: «А! Смотрю, вы опять обмишулились».
— Похоже, я стала местной знаменитостью, — сказала Эл. — Бог его знает почему.
— Да потому, что ты толстая, — объяснила Колетт.
В канун Пасхи Мишель высунула голову из-за забора и спросила у Эл, что им взять с собой на выходные в Испанию.
— Простите, — ошеломленно возмутилась Эл, — но погоду я не предсказываю.
— Да, но неофициально, — умоляла Мишель. — Вы должны знать.
— Не для протокола, — лебезил Эван.
Колетт оглядела Мишель. Она снова беременна или просто распустилась?
— Оденьтесь потеплее, вот мой совет, — сказала она.
Обстановка на шоссе зависит от погоды не меньше, чем обстановка на море. У движения есть свои приливы и отливы. Асфальт мерцает перламутром или темнеет влажной бездной. Рассвет застает их на далеких бензоколонках, где желтый свет льется в маслянистую муть, и сбившиеся в стайку птицы следят за ними сверху. На М40, недалеко от Хай-Вайкомб, пустельга парит в восходящем потоке, устремляется вниз, чтобы выхватить пищащую мелюзгу из жесткой травы вдоль обочин. Сороки прохаживаются среди сбитых автомобилями зверушек.
Они колесят: Орпингтон, Севеноукс, Чертси, Раннимид, Рейгейт и Саттон. Они едут на восток от плотины через Темзу, где кемпинги теснятся среди высоток и чайки кричат над поймой реки, где холодный ветер несет с собой вонь сточных вод. Там прожектора и бункеры, гравийные карьеры и склады, развязки, заставленные сигнальными конусами. Там невыразительные ангары с табличками «Сдается», там шины катятся в запущенные поля. Колетт жмет на газ. Они мчатся мимо автомобилей, водруженных на другие автомобили, застывших в маслянистом соитии. Мимо новостроек, в точности похожих на их новостройку. «Смотри, иллюминаторы», — говорит Эл. Их слуховые окна и полукруглые балкончики выходят на приземистые холмы из прессованного лондонского мусора. Они мчатся мимо елочных ферм и собачьих ферм, мимо скотных дворов, заваленных отбросами. На заборах из рабицы висят изображения слюнявых псов — для тех, кто не читает по-английски. Таблички раскачиваются на ветру, кабели хлещут по безбрежному небу. Радио Колетт настроено на сводку о ситуации на дорогах: затор у Треллик-Тауэр, безнадежная пробка на Кингстонской объездной. Сознание Эл скользит через разделительную полосу. Она видит, как отливают серебром, подобно доспехам рыцарей Таро, стены пакгаузов. Она видит мусоросжигательные печи, нефтяные цистерны, газохранилища, электрические подстанции. Автостоянки. Бытовки, тоннели, подземные переходы и эстакады. Промзоны, научные городки и рынки.
Мир за стеклом — это мужской мир. Все, что она видит, построено мужчинами. Но на каждом повороте, на каждом перекрестке женщины ждут решения своей судьбы. Они заглядывают глубоко в себя, в свои утробы, где формируется и созревает плод, где в хрустале возникают образы, где ногти тихо щелкают по рубашкам карт и рисунки взлетают вверх: Правосудие, Умеренность, Солнце, Луна, Мир.
На бензоколонках вертятся камеры, пялятся на очереди за рыбой с картошкой и холодными студенистыми чизкейками. Снаружи на столбах висят предупреждения — никаких разносчиков, коробейников, коммивояжеров и нелегальных торговцев. Свободно странствующих мертвецов почему-то никто не опасается. Камеры следят за входами, но ни одна из них не увидит Цыгана Пита.
— Никогда не знаешь, что спровоцирует их, — говорит Эл. — Понимаешь, их уже целая банда. И их становится все больше. Меня это беспокоит. Я не говорю, что это меня не беспокоит. Просто во всем этом есть один хороший момент — Моррис не таскает их домой. Они исчезают до поворота на Адмирал-драйв. Он ему не нравится, видишь ли. Говорит, это неправильный дом. Ему не нравится сад.
Они возвращались из Саффолка; или, во всяком случае, из какого-то места, где люди еще не утратили аппетит, поскольку они тащились аккурат за фургоном с надписью «Знаменитые пирожки, булочки и пирожные Райта».
— Ты только посмотри, — засмеялась Эл и прочитала надпись вслух. И тут же подумала, ну зачем я это сделала? Совсем из ума выжила. Они же теперь заявят, что проголодались.
Моррис ухватился за пассажирское сиденье и принялся трясти его, приговаривая:
— Убил бы за пирожок.
— Не отказался бы от булочки, — сообщил Цыган Пит.
— А мне, пожалуйста, пирожное, — попросил юный Дин со своей обычной вежливостью.
— Что, подголовник опять расшатался? — спросила Колетт. — Или это ты ерзаешь? Боже, умираю от голода, остановимся на заправке.
Дома Колетт жила на витаминах и женьшене. Она была вегетарианкой, хотя позволяла себе бекон и куриные грудки без кожи. Но в пути они ели что могли и где могли. Они ужинали в стилизованных пабах Биллерикея и Эгхема. В Вирджиния-Уотер они ели начос, а в Броксбурне — жирные куски теста, которые пекарь именовал бельгийскими булочками. На заправках они ели мокрые сэндвичи с морепродуктами, а когда пришла весна, сидели на скамейках на пешеходных улочках маленьких городков вдоль Темзы и аккуратно обгрызали по краям теплые корнуолльские пирожки. Они ели запеканки с брокколи и тремя сырами прямиком из супермаркета и лотарингские пироги из оптовых магазинов с жилистыми кусочками ветчины, розовой, как обваренные младенцы, и хрустящие кусочки курицы, и лимонный мусс, который напоминал им пену для чистки ковров. «Мне нужно съесть что-нибудь сладкое, — сообщила Элисон. — Подзарядиться. — И добавила: — Кое-кто считает, что паранормальные способности — это шик. Они чертовски ошибаются». Тебя в чистоте держать — и то непросто, подумала Колетт, какой уж тут шик. Она отбывала срок в торговых центрах, караулила у примерочных кабинок размером с будку часового, занавески в которых никогда не задергивались как следует. Из других кабинок раздавались скрипы и вздохи; в воздухе витал запашок отчаяния и ненависти к себе. Колетт поклялась отвести подругу в бутики, но Эл было не по себе в дорогих магазинах. Однако она не лишена была некоторой гордыни — любую обновку Эл перекладывала в пакет из магазина, предназначенного для женщин нормального размера.
— Мои тело и дух должны быть восприимчивы и спокойны, — сказала она. — Если за это приходится платить капелькой лишнего веса, что ж, так тому и быть. Я не могу настраиваться на мир иной и одновременно скакать козой на аэробике.
Моррис спросил:
— Макартура не видели, он мой приятель, и Кифа Кэпстика, он приятель и Кифа тоже? Макартура не видели, он мой приятель, и носит вязаный жилет? Макартура не видели, у него всего один глаз, не видели его, моряк откромсал ему мочку уха в драке, так он говорит? Как он потерял глаз? Ну, это совсем другая история. Он валит все на моряка, но, между нами, мы-то знаем, что он врет. — И Моррис гнусно хохотнул.
Наступила весна, и из садоводческой фирмы прислали мужчину. Грузовик высадил его вместе с газонокосилкой и с грохотом укатил. Колетт подошла к двери, чтобы дать ему указания. Бессмысленно ждать этого от Эл.
— Единственно, я не знаю, как ее включать? — Он стоял, засунув палец под шерстяную шапку; словно, подумала Колетт, подавая ей некий тайный знак.
Она уставилась на него.
— Вы не знаете, как включать газонокосилку?
— На кого я похож в этой шапке?
— Затрудняюсь сказать.
— Как по-вашему, похож я на каменщика?
— Понятия не имею.
— Да их тут полно, они строят стены. — Он показал. — Вон там.
— Вы насквозь промокли, — сообщила Колетт, наконец заметив это.
— Да, она не бог весть что такое, эта кофта, куртка, парка, — согласился мужчина. — Лучше бы я надел что-нибудь флисовое.
— Флис промокает.
— И полиэтиленовый плащ, плащ поверх.
— Вам виднее, — холодно сказала Колетт.
Мужчина потащился прочь. Колетт захлопнула дверь.
Через десять минут зазвенел звонок. Мужчина натянул шапку на глаза. Он стоял на коврике, под навесом, с него текло ручьями.
— Так как насчет включить ее? Можете?
Колетт смерила его взглядом. С отвращением она заметила, что из ботинок у него торчат большие пальцы и теребят дырки в мысках.
— Вы уверены, что разбираетесь в этом деле?
Мужчина покачал головой.
— Никогда не имел дела с газонокосилками, — признался он.
— Тогда почему они прислали вас?
— Вероятно, надеялись, что вы меня научите.
— С чего они так решили?
— Ну, вы такая миленькая.
— Довольно, — рявкнула Колетт. — Я звоню вашему начальству.
Она хлопнула дверью. Эл стояла наверху лестницы. Она вздремнула после общения с осиротевшей клиенткой.
— Кол?
— Да?
— Это мужчина? — Ее голос был неразборчивым и сонным.
— Насчет газона. Дебил редкостный. Даже не умеет включать газонокосилку.
— И что ты сделала?
— Сказала, чтоб валил ко всем чертям, и собираюсь позвонить им, нажаловаться.
— Что это был за мужчина?
— Тупой.
— Молодой, старый?
— Не знаю. Я не смотрела. Мокрый. В шапке.
Летом они колесили по сельской местности, окутанной ядовитыми парами пестицидов и гербицидов и сладкими облаками над золотыми полями рапса. Слезы ручьями из глаз, сухость и стянутость в горле; Эл роется в сумке в поисках леденцов с антисептиком. Осенью она видела полную луну, пойманную в сети футбольного поля, опухшую, с синяками на физиономии. Сидя в пробке, она смотрела, как женщина устало тащится с пакетами продуктов, сгибаясь под ветром. Она смотрела на гнилые деревянные балконы, на лондонские кирпичи с потеками сажи, на зимнюю плесень, покрывшую груду садовых кресел. Изгиб дороги, паузы у светофоров позволяли прикоснуться к чужой жизни, заглянуть в окна офиса, где мужчина в мятой рубашке прислонился к картотечному шкафу, такой близкий, как будто знакомый; пока фургон задом выезжает на дорогу, ты колеблешься, ты медлишь и за эти несколько секунд успеваешь сродниться с дядькой, скребущим лысину в освещенном проеме гаража.
В конце поездки приходится бороться со всякой ерундой, беспорядочно звенящей в эфире. Надо купить новый диван. Ты ужасно упрямая. Предполагается, что Моррис — своего рода привратник, он должен представлять духов, выстраивать их в очередь, прикрикивать, чтоб не смели говорить все разом. Но он, похоже, впал в длительную депрессию, с тех пор как они переехали на Адмирал-драйв. Все ему было не так, и он бросил хозяйку на растерзание двойникам Дианы и Элвиса, которые дразнили и мучили ее, а также всяким мелкотравчатым покойникам, которые врали, юлили и говорили загадками. Зрители задавали все те же набившие оскомину вопросы: например, есть ли секс в мире ином?
Хохотнув, она отвечала:
— Я знаю одну очень талантливую пожилую леди-медиума, и вот что она говорит: она говорит, в мире ином просто море любви, но никакого баловства.
Это вызывало смех. Зрители расслаблялись. Конечно, на самом деле они не надеялись получить ответ на этот вопрос. Но однажды, когда они вернулись домой, Колетт спросила:
— Ну так все же есть ли секс в мире ином? Мне плевать, что там говорит миссис Этчеллс, я хочу знать, что говоришь ты.
— У большинства не хватает частей тела, — ответила Эл. — Как отрезало. Но есть исключения. Некоторые, довольно гнусные, духи представляют из себя, ну, одни гениталии. Другие, те просто… те любят смотреть, как мы это делаем.
— Что ж, значит, от нас им веселья не много, — заключила Колетт.
Зимой с пассажирского сиденья Эл глядит на освещенные окна школы. К стеклам прикреплены детские рисунки, они смотрят в класс, но Эл видит спины треугольных ангелов с треугольными, обсыпанными блестками крыльями. Прошли недели после Рождества, новый год давно наступил, а картонные звезды все свисают с окон, и полиэтиленовые снежинки равнодушно и бессмысленно падают между стекол. Зима и опять весна. На А12, по направлению к Ипсвичу, бурно цветут фонари, их оболочки трескаются, они раскрываются, словно стручки, и из металлических чашечек лучи света бьют в небо.
Однажды, ранней весной, Элисон выглянула в сад и увидела Морриса, забившегося в дальний угол, — он рыдал или притворялся, что рыдает. Сад не нравился Моррису по следующей причине: если выглянуть в окно, то не увидишь ничего, кроме травы и забора, ну и самого Морриса, конечно.
Они заплатили лишку, чтобы задний двор смотрел на юг. Но в то первое лето свет бил в стеклянные двери, и им пришлось повесить тюль, чтобы спастись от солнца. Моррис проводил дни, обмотавшись этими занавесками, ему было плевать, светит на него солнце или яркая луна. После визита идиота в шапке они купили собственную газонокосилку, и Колетт, причитая, подстригала лужайку; но в клумбах копаться я не собираюсь, заявила она, и ничего сажать не буду. Эл сперва смущалась, когда соседи останавливали ее, предлагали вырезки из журналов о разбивке сада и советовали телепередачи со знаменитыми садоводами, которые ее, несомненно, заинтересуют. Они считают нас паршивыми овцами, думала она; мало того что извращенки, так еще и не соорудили ни пруда, ни даже веранды. Моррис жаловался, что приходится проворачивать свои гнусные делишки у всех на виду. Приятели, говорил он, смеются над ним, кричат: «Ать! Ать! Ать! Моррис на параде! Марш левой, марш правой… Выйти из строя, Моррриссс, пошел, блин, вкалывать на кухне и лизать дамам туфли».
Эл усмехнулась ему в лицо: «Тебя мне только не хватало на кухне». Нет уж, подумала она, только не среди наших стерильных рабочих поверхностей «под гранит». Ни щели, ни угла, и в двойной духовке из нержавеющей стали особо не спрячешься — если, конечно, не хочешь поджариться. В доме матери в Олдершоте у раковины стояла допотопная деревянная сушилка, вонючая, заплесневелая, сырая на ощупь. Для мертвого Морриса она, естественно, стала домом. Он забирался в волокна губки и лежал там, влажно дыша, вдыхая через нос и выдыхая через рот.
Впервые обнаружив это, она не смогла заставить себя вымыть посуду. Спустя три дня мать заявила: «Я доберусь до тебя, юная леди», и помчалась за ней с пластиковым шнуром для белья. Решая, избить ли ей дочь, связать или, может, повесить, Эмми покачнулась и упала. Элисон вздохнула и перешагнула через нее. Она взялась за конец шнура и дернула, фут за футом, дюйм за дюймом, вытягивая его из безвольной руки Эмми. После чего отнесла веревку на улицу и водрузила на место, зацепив за крюк, вбитый в кирпичную стену, и косой столб, утопавший в траве.
В сумерках луна поднималась над Олдершотом. Шнур был жесткий, и завязанные неумелой девичьей рукой узлы тут же ослабли. Несколько духов, трепеща, опустились на веревку и с визгом упорхнули прочь, когда она провисла и закачалась под их ногами. Глумясь, Эл бросила камень им вслед. Тогда она была совсем еще ребенком.
Поначалу Моррис высмеивал новый дом:
— Шикарная хата, правда? Вы здорово прибираетесь за мной, гусыни.
Потом начал угрожать ей:
— Я тебя уничтожу, наглая сука. Я тебя прикончу. Я тебя прожую и выплюну. Однажды ночью я загляну к тебе, и утром от тебя останутся только драные подштанники. Не думай, что я не делал этого раньше.
— Кого? — спросила она. — Кого ты прикончил?
— Глорию, например. Помнишь ее? Рыжую шлюху.
— Но ты тогда был жив, Моррис. Кто угодно может убить человека ножом или топором, но как ты проделаешь это своими призрачными руками? Твоя память слабеет. Ты забываешь, что к чему. Ты слишком долго шатался по свету. — Она говорила с ним грубо, как мужчина с мужчиной, как Айткенсайд мог бы говорить. — Ты таешь, приятель. И быстро таешь.
Тогда он принялся уговаривать ее:
— Мы хотим вернуться обратно в Уэксхэм. Уэксхэм — такое милое местечко. Нам нравилось ездить в Слау, потому что мы могли отправиться на собачьи бега, туда, где они раньше были. Нам нравилось, что там можно устроить бой, но теперь шиш, никаких больше драк. Тут нет ни кусочка земли, чтобы устроить петушиный бой. Юный Дин любит лямзить машины, но черта с два их теперь слямзишь, сраные ублюдки понавесили сигнализаций, а Дин не умеет отключать сигнализации, он всего лишь ребенок, не научился еще. Донни Айткенсайд говорит, мы никогда не найдем Макартура, если останемся в этих краях. Он говорит, мы никогда не уломаем Кифа Кэпстика поселиться здесь, Киф, он любит поскандалить и пошуметь. — Моррис начал скулить и хныкать. — Допустим, я получил посылочку. И где мне ее хранить, мою посылочку?
— Какую еще посылочку? — спросила Эл.
— Допустим, я получил товар? Допустим, я получил груз? Допустим, я должен покараулить пару коробок или ящиков. Чтобы помочь своим друзьям. Никогда не знаешь, когда приятель придет к тебе и скажет, Моррис, Моррис, старина, ты бы не мог присмотреть за этой штукой ради меня, не спрашивай меня ни о чем, чтобы мне не пришлось врать?
— Тебе? Да ты, кроме вранья, ничего в жизни и не слышал.
— И если это случится, где мне положить их? Ответь мне, детка.
— Может, попросту скажешь ему «нет»? — предложила Элисон.
— Скажу ему «нет», скажу «нет»? Разве так поступают с друзьями? — возмутился Моррис. — Если старая жердь попросит тебя, последи за этой коробкой ради меня, разве ты откажешь ей, разве ты скажешь, Колетт, подруга, нет, не могу?
— Не исключено.
— Но что, если Ник попросит тебя? Что, если старый Ник собственной персоной придет к тебе с предложением, что, если он скажет, я беру тебя в дело, подруга, доверься мне и не ошибешься, что, если он скажет, от разговоров мало проку, что, если он скажет, я не забуду, что ты помогла мне?
— Какое мне дело до Ника? Я и пальцем ради него не пошевелю.
— Да такое, что Ник не спрашивает, он приказывает. Такое, что Ник подвешивает тебя на дереве и стреляет по коленям, я видел, как он это делал. Такое, что Нику нельзя сказать «нет», если не хочешь остаться калекой. Я видел, как он карандашом выдавил человеку глаз. Выдавил бы, если б глаз там еще был.
— Так вот что случилось с Макартуром? Ты сказал, у него всего один глаз.
Лицо Морриса приобрело глумливое, недоверчивое выражение.
— Не надо строить из себя целку, — сказал он. — Ты, злобная шлюха. Ты прекрасно, блин, знаешь, как он остался без глаза. — Ворча, он направился к дверям в сад и обмотал голову занавеской. — Выламывается передо мной, строит из себя целку, хрена лысого, так я тебе и поверил. Расскажи это Дину, расскажи дурачку какому-нибудь, может, он тебе и поверит, а я тебе не верю. Я был там, подруга. Ты заявляешь, моя память слабеет. Но со мной все в порядке, я тебе говорю. Это с тобой, похоже, что-то не так. Я, блин, никогда не забуду, как его глаз брызнул во все стороны. Такое не забывается.
А он как будто напуган, подумала Эл. Перед тем как лечь спать, она помедлила у двери Колетт (вторая спальня, отдельный душ). Она хотела бы сказать, иногда мне одиноко и — печально, но факт — мне нужно, чтобы рядом был кто-то живой. А Колетт живая? Ну, почти. Она ощутила разверзшуюся пропасть внутри, невосполнимую пустоту утраты, как если бы дверь в ее солнечном сплетении распахнулась в пустую комнату или на сцену, ждущую начала пьесы.
В день, когда Моррис заявил, что уходит, она немедленно принялась разносить потрясающую весть.
— Его отзывают, — сказала она. — Правда здорово?
Улыбка не сходила с ее лица. Она словно бурлила изнутри.
— О, просто чудесно, — согласилась Мэнди по телефону. — В смысле, это прекрасная новость для всех, Эл. Мерлин сказал, что у него лопнуло терпение, и Мерлен тоже. Твой Моррис отвратительно вел себя с ним, он ужасно расстроил меня в ночь похорон Ди. С тех пор я никак не могу отмыться. Что ж, полагаю, ты тоже?
— Как по-твоему, он не шутит? — засомневалась Эл, но Мэнди уверила ее, что нет.
— Настало его время, Эл. Его тянет к свету. Он не сможет устоять, клянусь. Пора ему вырваться из порочного круга преступлений и завязать с омерзительным поведением. Он пойдет вперед. Вот увидишь.
Колетт на кухне собиралась пить кофе без кофеина. Эл сказала ей, Моррис уходит. Его отзывают. Колетт выгнула брови и спросила:
— Кто отзывает?
— Не знаю, но он говорит, что поступил на курсы. Я посоветовалась с Мэнди, она считает, это значит, что он переходит на высший уровень.
Колетт барабанила пальцами и ждала, пока закипит чайник.
— Это значит, больше он не будет нас доставать?
— Он клянется, что уходит сегодня.
— Надеюсь, это курсы с предоставлением жилья?
— Думаю, да.
— И надолго он уходит? Он вернется?
— Понятия не имею. Но вряд ли он вернется в окрестности Уокинга. Духи обычно не возвращаются. Я никогда о подобном не слышала. Когда он приблизится к свету, он сможет… — Она озадаченно смолкла. — Сможет сделать то, что делают они все, — наконец сказала она. — Не знаю. Растаять. Испариться.
Чайник, щелкнув, выключился.
— А все эти люди, о которых он говорит, — Дин и остальная шайка-лейка на заднем сиденье нашей машины — они тоже растают?
— Насчет Дина не знаю. Он не кажется особо развитым. Но да, по-моему, именно Моррис привлекает их, а не я, так что уйдет он — уйдут и они все. Понимаешь, возможно, тому Моррису, что мы знали, пришел конец. Однажды это должно было случиться.
— И что дальше? Как это будет?
— Ну, это будет тихо. Мы сможем немного отдохнуть, я смогу спать по ночам.
— Отодвинься, пожалуйста, — попросила Колетт, — а то я холодильник не могу открыть. Ты ведь не отойдешь от дел, правда?
— Если я отойду от дел, на что я буду жить?
— Мне нужно только молоко. Спасибо. Но как же быть с духовным проводником?
— Другой появится со дня на день. Или твоего одолжу.
Колетт чуть не уронила пакет молока.
— Моего?
— Разве я тебе не сказала?
Колетт, похоже, была в ужасе.
— Но кто он?
— Не он, а она. Морин Харрисон, так ее зовут.
Колетт залила молоком всю псевдогранитную столешницу и тупо смотрела, как оно стекает на пол.
— Кто это? Я ее не знаю. Я не знаю никого с таким именем.
— А ты и не должна. Она умерла еще до твоего рождения. На самом деле я далеко не сразу нашла ее, но ее бедная старинная подружка без конца околачивалась вокруг и спрашивала насчет Морин. Так что я подумала, отчего бы не сделать доброе дело и не соединить их вновь. Ладно, я должна была тебе сказать! Должна была упомянуть об этом. Ну и что с того? Это ничего не меняет. Слушай, расслабься, она не причинит тебе вреда, она всего лишь одна из тех старушек, что вечно теряют пуговицы от кофт.
— А она может меня видеть? Она смотрит на меня сейчас?
— Морин, — ласково позвала Эл. — Ты здесь, милая?
В буфете звякнула чашка.
— Она там, — показала Эл.
— Она может видеть меня в спальне по ночам?
Элисон пересекла кухню и принялась вытирать разлитое молоко.
— Колетт, сядь, у тебя шок. Я налью тебе еще чашку.
Она снова вскипятила чайник. Но выхолощенный кофе не поможет справиться с шоком. Она стояла, глядя на пустой сад. Когда Моррис действительно уйдет, подумала она, надо будет выпить шампанского.
Колетт спросила, откуда Морин Харрисон родом, а когда Эл ответила, что откуда-то с севера, искренне удивилась, как будто заиметь духовного проводника из Аксбриджа было бы намного естественнее. Эл невольно заулыбалась. Подумай о хорошем, сказала она, внося кофе; она положила на блюдце несколько шоколадных печений, чтобы начать праздновать. Подумай о хорошем, ведь тебе мог достаться тибетский монах. Она представила перезвон храмовых колокольчиков в «Коллингвуде».
В гостиной было непривычно мирно. Она пристально уставилась на тюлевые занавески, но тело Морриса не выпирало из-под них и не валялось, распростертое, на полу. Никакого Айткенсайда, никакого Дина, никакого Цыгана. Она села.
— Ну вот и все, — сияя, сказала она. — Нас осталось двое.
Она услышала стон, скрип, металлический скрежет; хлопнула крышка почтового ящика — это ушел Моррис.
