Глава 22
С наступлением монсуна Аритомо отпустил рабочих, дав им наказ – вернуться лишь тогда, когда сезон дождей закончится. Приглядывать за садом остались только мы вдвоем. В перерывах между ливнями я подрезала деревья и убирала тот сор, что оставался после гроз. Работая бок о бок с Аритомо, я поняла, что наше с ним уединение от мира мне по душе.
По ночам, когда по крыше барабанил дождь, он делал мне татуировку. Завершив контур цветка хризантемы на моем плече, он продолжил работу, спускаясь по спине все ниже и ниже. Я велела поставить в комнате зеркало в полный рост. Вскоре тонкий черный эскиз его наколок контурными линиями покрыл мое тело. Точно так же создавал он и свой сад: на моей коже Аритомо воплощал свои рисунки, не нанося их прежде на бумагу. Ему приходилось ждать, пока в местах уколов образуется и отпадет корка, чтобы продолжить работу. Спина у меня кровоточила беспрестанно. Не раз он предостерегал меня от расчесывания мест уколов, опасаясь, что я испорчу рисунок до того, как кожа успеет зажить.
После каждого сеанса я отмачивалась в деревянной бочке, уйдя в воду по самый подбородок. От жара по лицу пот катился градом. Как-то, стоя в ванной после особенно долгого сеанса, я рассматривала спину в зеркало. Аритомо уже начал оттенять наколки тонами серого и голубого, они напоминали облачка дыма, навеянные мне на кожу.
Как только Аритомо убедился, что я уже притерпелась к боли, он стал работать над хоримоно гораздо дольше, сеансы длились до глубокой ночи, пока, как мне чудилось, лампа в нашей комнате не оставалась одной-единственной светящей в горах…
Температура на нагорье после заката солнца часто падала ниже десяти градусов, и хотя дожди монсуна сделали ночи прохладнее, мы с Аритомо часто после ужина сидели на веранде с бамбуковыми занавесками, закатанными под самый карниз крыши. Свет мы никогда не зажигали, предпочитая чувствовать сад в темноте.
Стоило птицам ток-ток выбить свою барабанную дробь, как закипел чайник на стоявшей на столе жаровне. Аритомо чайной ложечкой насыпал сухие листья в керамический заварной чайник. Держа в руках жестянку с чаем, он долго вглядывался в нее.
– Осталось всего еще на одну заварку.
– «Благоухание одинокого дерева»? Больше нет?
– Нет.
Аритомо закрыл жестянку, отставил ее в сторону и наполнил заварной чайник кипятком. Потом взболтнул воду в нем и выплеснул ее через край веранды на траву, оставив в воздухе пахучий туманный след. Вновь залил заварку горячей водой и налил мне чашку чая.
– Зачем ты всякий раз это делаешь? – спросила я. Мне всегда казалось это пустой тратой чая, а теперь и подавно.
– Надо удалять грязь с листьев, – ответил он. – У нас есть поговорка: «Первая заварка годится только для врагов».
– Ты сделал то же самое, даже когда я впервые пришла сюда. Не зная, враг ли я, – с улыбкой напомнила я.
– Да, я не знал.
Он даже не улыбнулся.
– Зато сейчас знаешь?
– У тебя чай остывает.
С каждым глоточком я чувствовала, как впитываю грусть, настоянную на этих чайных листьях. Когда моя чашка опустела, я предложила:
– Хочу прибавить еще один день к нашим сеансам. Можем устраивать их три или даже четыре раза в неделю.
– Вот ты и пристрастилась. Незачем смущаться. Так всегда бывает.
Это была правда: я уже ждала, чту нанесет он на мое тело, и даже стала находить удовольствие в боли, потому как в те часы, когда его иглы оставляли следы на моей коже, у меня в мозгу притуплялось ощущение окружающего мира. Я с тревогой думала, что будет, когда иголки вопьются в тело в последний раз, когда последняя из открытых пор окажется заполнена и запечатана тушью.
– Хоримоно продвигается быстрее, чем я рассчитывал, – заявил Аритомо. – Через день-другой я начну заполнять рисунки цветом. Надеюсь, сможем управиться до того, когда кончится монсун.
– Похоже, ты торопишься закончить.
– Чрезвычайное положение подходит к концу. Сегодня еще одна область страны объявлена «белой».
– Ты говоришь так, будто тебя это огорчает.
– Во время Чрезвычайного положения все жили в подвешенном состоянии, – поделился Аритомо. – Мне часто кажется – мы на корабле, идущем куда-то на другой конец света. Воображаю себя в той пустоте, что находится между двумя иголками кронциркуля картографа.
– Эта пустота существует только на картах, Аритомо.
– На картах. И еще – в памяти. – Он подышал в сложенные горстью ладони. – Одна из странностей татуировок в том, что хари выводят наружу не только кровь, но еще и глубоко сокрытые мысли человека.
Он перевел взгляд на меня:
– Что ты на самом деле делала в лагере?
– Все, чтобы выжить.
– Это включало и работу на японцев?
Ночь пахнула холодом. Долго длилось молчание, прежде чем я нашла в себе силы ответить:
– Я поставляла сведения Фумио. Сообщала ему, кто готовится к побегу. Сообщила, кто соорудил радио и где оно спрятано. Я по-прежнему получала свою порцию оплеух, зато меня кормили лучше. У меня были лекарства. Юн Хонг узнала. Молила меня прекратить это. Я отказалась.
Сова скользнула мимо веранды тенью утраченной памяти.
– Я предала ее. Я бросила Юн Хонг там.
Аритомо дотянулся до жаровни и открыл заслонку. Держа печку на локтях, дунул в нее: искры лавиной ринулись в ночь.
Поначалу я подумала, что звуки пальбы донеслись из воспоминаний, постоянно пытавшихся пробиться в мои сны, но грохот не стихал. Когда я открыла глаза, хлопки крошечных разрывов неровно расходились по сторонам. Я села в кровати. Белесый свет в комнате подсказал, что сейчас около семи утра. Через полураздвинутые двери я увидела Аритомо внизу, за энгава, смотревшего в сторону плантации Маджубы. Одевшись, я вышла к нему. Тучи налились дождем, сильный ветер срывал листья с деревьев. Я не успела и рта открыть, как из-за угла выскочили четверо в форме цвета хаки. Ближайший к нам наставил на нас винтовку.
Аритомо, обойдя, встал впереди, прикрывая меня. Целившийся двинул его прикладом в скулу, от удара его голова дернулась в сторону.
Они разнесли весь дом, перевернули все шкафы, побили всю посуду на кухне. Я надеялась, что А Чону не причинили никакого вреда, потом вспомнила, что было воскресенье и его нет на плантации.
Удовлетворившись тем, что отыскали всю имевшуюся в доме провизию, К-Ты погнали нас пешком в Маджубу, выбрав тропу, которой так часто пользовалась я. Джунгли были наполнены зудом насекомых. Вскоре я различила между деревьями знакомые склоны, поросшие чаем. Металлические ворота в селении рабочих были распахнуты, мужчины вместе с семьями стояли коленопреклоненными на траве под охраной вооруженных К-Тов. Малайцы из «домашней гвардии» лежали лицами в землю, не двигаясь. Ниже по земляной дороге К-Ты выносили из кооперативного магазина мешки с рисом и коробки с консервами. Проходя мимо медпункта, мы увидели, как другие вояки набивали джутовые мешки лекарствами и перевязочными материалами.
Ворота, защищавшие Дом Маджубы, были взломаны. Стены и входная дверь дома испещрены пулями, ставни сорваны с петель. По всей лужайке валялись искромсанные стрелиции. В самом доме желтый деревянный пол был усыпан осколками стекла, кусками штукатурки и дерева, которые хрустели под ногами. Свет вонзался внутрь сквозь сорванные ставни и порванные сетки. Воздух разъедал запах пороха, смешанный с другим зловонием: на полу в коридоре, рядышком, лежали, вытянувшись, риджбеки Бруллокс и Биттергаль, кровь из ран на их животах натекла целой лужей, залив им морды. В столовой мы увидели Магнуса и Эмили, стоявших на коленях. Когда мы вошли, они подняли головы, кровь стекала из раны на лице Магнуса. Чьи-то руки силой поставили нас на колени рядом с хозяевами дома. Из кухни в конце коридора до меня донеслись рыдания слуг.
– Я командующий Йап, – произнес человек с благородным лицом ученого.
«Уж не был ли он учителем, – подумала я, – до того, как выступил против правительства с оружием в руках?»
– Какого черта вам надо? – буркнул Магнус.
Один из К-Тов ударил его прикладом по голове. Магнус покачнулся на коленях, но удержался. К-Т замахнулся еще разок ударить его, но тут Эмили закричала:
– Перестаньте! Перестаньте!
– Вы – две чау-чабай, — выговорил Йап, переводя взгляд с меня на Эмили и обратно. – Одна замуж вышла за анг-мо, другая с японским чертом сношается.
Он щелкнул пальцами. Женщина из К-Т подтащила за волосы поближе к нам какого-то мужчину и пинком отправила его на колени. Все его лицо распухло, покрылось кровью и грязью.
Йап обратился к Аритомо:
– Один из ваших. Вот этот самый Иноки сражался в наших рядах с тех самых пор, когда его страна проиграла войну. Но вот теперь он желает сдаться, желает отправиться домой. – Командующий присел на корточки и приблизил лицо к лицу Аритомо. – В джунглях каких только странностей не наслышишься. Столько всего странного! Иноки поведал нам об украденном вами, джапами, золоте. Оно скрыто в этих горах, утверждает он. Так что мы даем ему шанс отыскать, где оно находится.
– Должно быть, плохи ваши дела, если вы стали верить в сказки, – сказал Аритомо.
Иноки на коленях подполз к Аритомо и заговорил с ним по-японски:
– Слухи, Накамура-сан, вы должны были их слышать… – Слова лились из него в грязном потоке страха и истерии. – Если вам что-то известно об этих слухах, расскажите этим людям! Прошу вас…
Аритомо отвернулся от него и поднял взгляд на Йапа:
– Я садовник, а не солдат.
– Золото Ямашиты.
Страх, растерянность и, возможно, желание убедить К-Тов, что он старался как мог, заставили Иноки перейти на английский:
– Это мы слышим. Много раз. Золото, Накамура-сан, которое генерал Ямашита красть. Золото Ямашиты. Да?! Да?..
– Полная чепуха, – пожал плечами Аритомо. – Просто сплетни.
Йап наставил пистолет на Иноки: японец принялся оседать на колени, не выпуская из сжатых пальцев рубашку Аритомо. Аритомо оставался недвижим, однако по-прежнему продолжал смотреть Йапу прямо в глаза. Командующий К-Тов, сохраняя на лице все то же выражение благородства, выстрелил Иноки в голову.
Эмили завопила. Кровь, плоть и осколки костей разлетелись по стульям и доскам пола столовой. Я почувствовала, как что-то теплое и мокрое налипло мне на лицо, но подавила в себе порыв смахнуть это. На кухне завывания слуг сделались истерическими. Сквозь звон в ушах я слышала, как какой-то человек орал на них, а вслед за криком последовали звуки тяжелых оплеух. Плачевный вой утих, перейдя в негромкие стоны.
Йап повел пистолетом, нацелив его на меня.
– Я знаю место, где джапы спрятали золото.
Все уставились на Магнуса. Эмили, тихонько вскрикнув, схватила его за руку.
– Магнус, не глупи, – сказал Аритомо.
– И где же оно? – спросил Йап.
– В Голубой долине. В нескольких милях к северу от реки.
– Откуда тебе это известно?
– Слышал от полковника Хаяши. Когда-то мы вместе охотились. Он рассказал мне про золото. Даже ткнул пальцем в один холм – показал где. Там же они зарыли и оружие, карабины, пистолеты, пулеметы. Только я не знаю, золото ли это Ямашиты или кого другого.
– Сам ты никогда это золото не искал? – поинтересовался Йап.
– Да ладно, с какой стати?! Парень был пьян в стельку! И вообще всегда нес чушь всякую.
– Магнус… – начал Аритомо.
Какой-то человек заскочил на кухню и зашептал Йапу на ухо. Йап выслушал, насупился, потом прикрикнул:
– Ты… – он махнул пистолетом в сторону Магнуса. – Встань, старик!
С трудом разгибаясь, Магнус поднялся на ноги. Эмили вцепилась в него, стеная и бешено тряся головой. Я схватила ее за руку, но она вырвалась, саданув при этом меня локтем по лицу. Магнус обнял ее, что-то забормотал ей, и она безвольно повисла у него на руках. Поцеловав, он мягко отстранил ее. Взглянул на Аритомо, потом на меня. Эмили стояла, застыв на месте с повисшими по бокам руками, пока террористы уходили из дома, забрав с собой Магнуса.
Вдруг Эмили очнулась и выбежала из входной двери, мы с Аритомо бросились следом за ней. Минут через пятнадцать после того, как К-Ты ушли, со стороны дороги донесся заунывный вой сирен. Не успели полицейские вылезти из машин, как она уже кричала:
– Они взяли Магнуса! В Голубую долину повели.
Мне свело мышцу на ноге, через секунду все тело било дрожью, как в лихорадке. Аритомо увел меня обратно в дом, усадил на стул в коридоре.
– Дыши, – сказал он, растирая мне спину широкими, крепкими движениями. Прошло несколько минут, и я перестала дрожать. Он достал свой носовой платок и вытер им мне лицо.
– Магнус… он правду говорил про золото? – спросила я.
– Хаяши был пьяницей – в этом он был прав. Он и вправду ходил с Магнусом на охоту… разок-другой. А что до того, спрятано ли золото в Голубой долине, так это Хаяши, будь он пьяным, будь он трезвым, открыл бы Магнусу в самую последнюю очередь. Магнус со своими приятелями много лет те места обшаривали.
В дом вошли полицейские, и я узнала субинспектора Ли.
Он рассказал мне, что один из рабочих плантации увидел группу напавших на Маджубу террористов, добежал до шоссе и на попутном грузовике добрался до Танах-Раты. Полиция допросила каждого, кто во время нападения находился в доме. Двух заместителей управляющего и сборщицу чая К-Ты зарубили до смерти. Бунгало Харпера было разграблено, но сам он проводил ночь у жены одного оловодобытчика в Танах-Рате.
Стража-гурку нашли привязанным к дереву колючей проволокой, ему в грудь был всажен его же кривой кинжал курки.
Страхи Эмили и общая паника росли с каждым часом.
– Почему вы все еще здесь? – кричала она Ли. – Какие меры принимаете, чтобы отыскать моего мужа?
– Патрули королевских йоркширцев уже прочесывают горы вокруг Маджубы и Голубой долины, – ответил Ли, имея в виду Собственный Е. В. Короля Йоркширский полк легкой пехоты. – Мы предпринимаем все, что в наших силах, миссис Преториус.
Как только полицейские ушли, Эмили закрыла дверь и повернулась к нам с Аритомо:
– Магнус мне говорил, что ты платил К-Там, чтоб они держались подальше от Югири. Нет, даже не смей делать вид, будто не понимаешь, о чем я толкую! Ты слышишь меня? Не смей!
– Маджуба входила в сделку, – сказал Аритомо. – Они наплевали на договор, Эмили. Соглашение разорвано.
Она сделала шаг в сторону Аритомо:
– Я хочу… – голос ее надломился.
Она ухватилась за спинку стула, вскинула голову к Аритомо. И, старательно выговаривая каждый слог, произнесла:
– Я хочу, чтобы мой муж вернулся. Я заплачу им, сколько они запросят. Просто скажи им, чтобы мне вернули Магнуса.
На западной границе Югири я смотрела вслед Аритомо, который забрался на поросший папоротниками склон и скрылся в пятнистой тени джунглей. Я попробовала было пойти за ним, но он не пустил меня.
Я села ждать на корень дерева.
Вернулся он часа два спустя, рубашка его потемнела от пятен пота, руки и лицо покрывали сочащиеся кровью царапины. Я встала в ожидании, что он заговорит, скажет мне, что Магнус жив-здоров и уже на пути домой.
– Ушли, – сказал он. – Лагерь брошен.
Отчаянье овладело мной…
– Тебе придется сообщить Эмили, что ты его не нашел.
На обратном пути к Маджубе мы прошли мимо дома Аритомо. Куски поломанной мебели и разбитых ваз, порванные книги устилали весь газон около него.
Неужели только сегодня утром заявились К-Ты в Югири, в этот дом? Что-то наполовину скрытое в куче хлама привлекло мой взгляд. Я подошла, подняла. Рисунок тушью Лао Цзы был выломан из рамки и порван пополам. Аритомо взял его и долго разглядывал.
– Если бы Йап наставил пистолет на меня, что бы ты сказал, если б Магнус не заговорил? – спросила я, не отрывая глаз от разорванного рисунка.
Последовавшее молчание показалось мне невыносимым.
Потом Аритомо произнес:
– Сказал бы ему то же самое, что и прежде: золото Ямашиты – всего лишь слух.
Его внимание, как мне казалось, было приковано к рисунку. Может быть, наши взгляды даже были устремлены в одну точку на нем.
Ответ его меня огорчил, но я приняла его как должное: ничего другого он сказать не мог. Мы оказались в гуще войны, где логике и разуму не место.
– Спецслужба мне сообщила, что это Магнус платил К-Там, чтоб те не трогали Маджубу.
Он утомленно закрыл глаза, потер веки большим и указательным пальцами.
– Магнус – человек благородный, Юн Линь. Всегда им был. Он отказался даже обсуждать эту идею, когда я заговорил об этом с ним.
– Зато ты платил этим мерзавцам…
– Я не мог допустить, чтобы кто-то мешал мне работать в саду, – произнес он. – Не мог.
– Никакой сад того не стоит.
– К тому же это значило, что и ты под защитой, – прибавил Аритомо. – Тебя могли бы убить, когда в ту ночь К-Ты заявились к тебе. Останься тут. Прибери дом. Мне надо повидать Эмили. – Он вернул мне порванный рисунок. – И положи это на мой стол.
Патрули королевских йоркширцев не нашли никаких следов Магнуса или террористов. В джунгли направили еще больше войск, их повели ибаны– следопыты из Саравака. Плантаторы и друзья Магнуса составили поисковые отряды, но ливни свели на нет все их усилия.
Как только погода на время прояснялась, тут же в небе появлялись самолеты «дакота», кружили над горами, пролетали над самыми верхушками деревьев. Смонтированные на их крыльях громкоговорители на мандаринском китайском и малайском языках обещали амнистию и награды за возвращение Магнуса живым и невредимым. Я по телефону дозвонилась до Фредерика и рассказала, что произошло.
– Попробую добиться отпуска и приехать, – пообещал он.
Я положила трубку, потом снова сняла ее и позвонила отцу.
– С тобой все в прядке? – спросил тот. – Я пытался связаться с тобой.
– Ты слышал, что случилось?
– Твой брат рассказал мне об этом сегодня утром.
– Хок может что-то сделать для поисков Магнуса? Уверена, у него есть информаторы и контакты среди К-Тов.
– Я спрошу его. Темплер бросил на эти поиски все имеющееся в его распоряжении. – Отец помолчал немного. – Кстати, я еду в Лондон с делегацией по Мердека. Завтра улетаем.
– Тебя долго не будет?
– Месяц. Может, дольше. Зависит от того, как пойдут встречи и консультации. Пока все выглядит многообещающе. Никому не говори, но, возможно, мы дождемся независимости в течение пяти лет.
– Кто о маме заботится?
– Слуги. И Хок, разумеется.
– Есть какие-то улучшения?
– Нет. Все по-прежнему. Ты переехала в Дом Маджубы? – произнес он с надеждой.
– Составляю Эмили компанию.
– Понимаю. Передай ей, что мы все молимся за то, чтобы Магнус вернулся невредимым.
Уже после того, как разговор прекратился, до меня дошло, что отец не попросил меня уехать с Камеронского нагорья.
Почему-то это меня расстроило.
Риджбеков вынесли из дома, завернули в лист резины и положили во дворе, но Эмили не разрешала их хоронить. Вонь стояла ужасная, и А Ян, самый старый и суеверный из слуг, умолял меня сделать что-нибудь.
– Магнус захочет это сделать сам, когда вернется домой, – заявила Эмили, когда я заговорила с ней.
Я взглянула на нее:
– Конечно же, Эмили.
От вони уже некуда было деваться. Когда Фредерик приехал из Куала-Лумпура, я уговорила его помочь мне перенести Бруллокса и Биттергаля на нижнюю террасу. Там, в дальнем углу, где деревья не давали увидеть нас из дома, мы вырыли в земле две ямки и похоронили собак.
– Все собиралась спросить у Магнуса, откуда он взял для них имена, – сказала я, утрамбовывая лопатой землю.
– Псов? Это из сказки. Мой отец рассказывал, когда я был мальчишкой. Бруллокс и Биттергаль – это два чудовища из Карру, которые поедали детей. Он пугал меня ими, когда я себя плохо вел. – Фредерик тронул ногой земельный холмик. – Бедняги.
Снова пошел дождь.
– Пойдем в дом.
Мы обсушивались у огня в гостиной, когда услышали, как в кабинете зазвонил телефон. Кто-то поднял трубку. Я глянула на Фредерика, и мы вышли в коридор. Прошло несколько минут, дверь кабинета открылась. Эмили глянула на нас так, будто понятия не имела, кто мы такие и что делаем в ее доме. Понемногу смятение в ее глазах улеглось.
– Его нашли, – сказала она.
Пройдя по изгибу дорожки, я увидела Аритомо, стоявшего на коленях у живой изгороди из канн. Я остановилась. Опытной рукой он выдергивал и извлекал из земли растение, пальцы его были проворны, как губы оленя, обирающие с ветки молодые листочки. Я мысленно вернулась к нашей первой встрече, когда я увидела его на стрельбище из лука и подумала: он – бьющееся сердце сада. Без него все здесь рано или поздно пошло бы прахом…
Он поднял голову и с трудом поднялся на ноги. Я предложила ему руку, обеспокоенная тем, как он вдруг резко стал выглядеть старше.
– Магнус мертв, – сообщила я.
Его лицо, да и все тело, сникло. Он выронил смятые канны, стряхнул с рук кусочки листьев и лепестков.
Я рассказала ему, как один овощевод-китаец, возвращаясь из Ипоха, заметил что-то лежавшее в траве на обочине дороги. Не останавливая грузовик, он поехал прямо в полицейский участок в Танах-Рате. Пока я говорила, нахлынули слезы, но я держала глаза открытыми. Аритомо обнял меня и притянул к себе. Так мы и стояли долго-долго, среди стеблей цветов, которые он сорвал и отбросил.
Похороны состоялись в субботу днем.
Плантаторы с семьями, рабочие, люди, знавшие его, съехавшиеся с нагорья и со всей страны, – все собрались на лужайке террасы, где когда-то Магнус устраивал свои браай. Соболезнующие письма пришли со всей Малайи, в том числе от Верховного комиссара и его жены. Из Лондона прислал телеграмму мой отец, он просил меня вручить Эмили пек кхим — белый конверт с деньгами для семьи почившего.
Во время траурной службы я стояла рядом с Аритомо. Раз-другой касалась его руки, но он смотрел в одну точку – куда-то далеко. Он как будто окаменел. Я боролась со слезами, гнала их обратно, когда в последний раз для Магнуса зазвучала музыка Вебера из «Вольного стрелка».
«Толпами ходят в небе тучи…»
Магнуса похоронили в саду за Домом Маджубы, рядом с могилой дочери. Аритомо ускользнул с поминок. Краешком глаза я видела, как он уходил, но не пошла за ним.
Он вернулся в Дом Маджубы в тот же вечер с большой картонной коробкой, щуря глаза от усталости. Внутри коробки лежали сделанные им три бумажных фонарика, побольше, чем те, что он готовил для Эмили к Празднику середины осени, и все они были плотно закрыты сверху. Он разъяснил, что мне предстоит сделать, потом повернулся и медленно побрел обратно домой.
Посреди поминального застолья Эмили встала и вышла из столовой. Я направилась было за ней, но она покачала головой, слезы стекали из ее глаз по щекам. Фредерик коснулся моей руки, и я села обратно за стол.
Позже мы нашли ее за роялем: она сидела, понуро склонившись над ним. Пальцы двигались над клавишами, словно она пыталась вспомнить ноты музыкального произведения, которое исполняла. Когда мы вошли, она глянула на нас, а потом опять уставилась в клавиши.
– Нам хочется, чтобы вы взглянули кое на что, – сказала я, но она даже виду не подала, что услышала меня.
Давила в молчании на клавиши, исторгая нестройные звуки.
– Всего на несколько минут, Эмили, – произнес Фредерик. – Пожалуйста.
Она медленно поднялась, и мы помогли ей выйти на террасу за домом, пройти до самой балюстрады. Роса пахла резко и свежо. Луны не было. Далеко под нами огоньки в бунгало и домиках придавали смутную форму хребтам и долинам. Я зажгла принесенные Аритомо фонари, свечи высветили морщинки на рисовой бумаге. Выбрав один фонарь, я высоко подняла его, заливая сиянием наши лица.
В долинах из тьмы выступило больше огоньков, кое-где они сходились, как светящиеся семена, одинокие или далеко отошедшие друг от друга – их было так много, что все невозможно пересчитать.
– Что происходит? – спросила Эмили.
– Это фонарики, такие же, как и эти, – объяснила я. – Их сделал Аритомо. В память о Магнусе.
Фонарик дернулся у меня в руке. Я отдала его Эмили. Фредерик взял еще один. Я взялась за последний и взглянула на часы.
Ровно в восемь часов произнесла:
– Отпускайте, Эмили.
Она ненадолго смежила веки, потом отпустила фонарик. Тот несколько секунд повисел в воздухе, а затем стал, покачиваясь, подниматься вверх, в темень, словно фосфоресцирующая медуза. По всем долинам бесчисленные фонарики, высвободившись, побегами света прорастали сквозь темноту. Мы с Фредериком отпустили свои фонарики одновременно, и я почувствовала его руку близко над своей. В Югири над темными бесформенными кронами деревьев всплыл одинокий огонек, который верховые ветры быстро уносили прочь. Эмили, на щеках которой сияли слезы, приветствовала его легким кивком головы.
Вскоре некоторые из фонариков залетели в облака, мерцая, словно зарницы. Другие уплывали все дальше и дальше, уносимые ветром в далекие горы. Я молча пожелала, чтоб они никогда не упали на землю.
