Вот уже семь лет миссис Газали лежит под присмотром врачей на своей кровати и видит сны. Стены палаты покрыты рядами зеленой и голубой плитки, между которыми вставлены мозаичные изображения святых, стилизованные под клейма византийских икон и выполненные еще в ту пору, когда Вифлеемская центральная больница находилась в ведении монахинь, а родственники пациентов беседовали с матушкой игуменьей. Но теперь это крыло называется просто особым, и лишь плитка на стенах и запах карболки напоминают о тех временах столетней давности, когда милосердие воздвигло этот приют для сумасшедших. Мэри лежит в самой дальней палате, а рядом с ней всегда сидит кто-нибудь, чтобы уловить признаки ее пробуждения или смерти. Некоторые сиделки отказываются от этой работы, другие же, напротив, сами на нее напрашиваются. Спящая миссис Газали похожа на святую. Ее милое лицо не искажено мирскими страстями, разбросанные по подушке рыжие кудри потихоньку растут, пока она спит. Их моет и стрижет старшая медсестра. Мэри одета в белое, и ее кожа кажется прозрачной, когда ее касаются солнечные лучи.

Сейчас рядом с ней сидит Норман Фишер, скучающий молодой санитар из главного крыла, до этого имевший дело лишь с теми, кого его коллеги называют шизиками. Эта работа является альтернативой армейской службы, которой он надеялся избежать как «отказывающийся по политическим или религиозно-этическим соображениям», но наткнулся на людей, еще сохранивших серьезность, присущую военному времени, и они дали ему шанс исправиться, предложив, на выбор, пойти либо в саперы, либо санитаром в психбольницу. Он подумал, что второе легче. Оказалось — труднее. Но вместе с тем и интересней, так что теперь он подумывает о карьере медбрата, поскольку есть много занятий и похуже, но нигде он не получит такой власти над людьми. Иногда здесь даже бывает забавно.

Мэри Газали начинает дышать чаще, как это всегда бывает, когда рядом с ней оказывается мужчина. «Она их боится, — считает сестра Кэти Додд, — но никто меня не слушает».

Норман Фишер принес с собой журнал комиксов — цветной, который можно достать только у тех, кто работает на американских базах. Эти комиксы — не чета черно-белым журнальчикам по три пенса за штуку, где историй-то хороших и не найдешь. Он не замечает в дыхании миссис Газали никаких перемен, потому что уже успел открыть номер «Мастер-комикса» и с видимым наслаждением начал читать «Встречу шерифов» с Уильямом Бойдом, он же Хопалонг Кэссиди. «Где-то в горах Твин-Ривер». «А ловко мы от них ускользнули после нашего последнего дела, Бронко». «Ага! Но сдается мне, что пора нам снова наведаться в городок, Чип!»

За окном этого крыла — огражденный стеной дворик, где в большом ящике из сосновых досок, покрытых слоем едкого креозота, сложены мусорные контейнеры; ящик накрыт просмоленной крышкой. Стена кирпичная, но сам дворик когда-то был садом, где проводила в размышлениях время матушка игуменья, и поэтому вдоль стены посажены кусты, и летом из окна ничего не видно, кроме златоцвета и лаванды. Старые растения сучковаты, неухоженны, но живучи и, кажется, будут расти здесь всегда. На приоткрытом окне натянута сетка от комаров. Не обращая внимания на аромат цветов, но уже слегка им одурманенный, Норман Фишер продолжает читать, шевеля губами. «Мне надо было раньше сообразить, прежде чем повернуться спиной к такой крысе, как ты. Но зато я знаю, чего ты заслуживаешь! БУМ! Раньше я никогда не видел таких мерзавцев в наших краях. Надеюсь, они не скоро здесь появятся!»

Норман читает медленно, смакуя развязку истории так, как иной смакует последнюю каплю вина. «Слушай, Хопалонг, окажи услугу. Если там, дома, узнают, что у вас с нами вышло, нам несдобровать. — Не беспокойся! Я не скажу ни слова. Мы, шерифы, должны держаться вместе». «Правду говорят, что ты классный парень!» (О новых удивительных приключениях знаменитого шерифа читайте в журнале «Хопалонг Кэссиди»! Ежемесячно, всего десять центов за номер). Норман переворачивает страницу и читает рекламу «Техники в иллюстрациях», а также рекламу знаменитых мичиганских гладиолусов (сто луковиц за доллар шестьдесят девять центов), прежде чем перейти к своей следующей любимой истории «Ниока — дитя джунглей и леопард». Дальше идут «Торговец Том», «Полковник Орн и Корни Кобб», потом снова рекламные объявления, затем «Дровосек» и «Новичок Фредди», а потом то, что Норман называет тягомотиной: две страницы текста — «Посвящение Блубстаттера» Рода Рида. И только после этого он начнет читать «Человека-пулю», «Летучего детектива» и «Медвежий Клык». Довершит его удовольствие «Капитан Марвел» — главный герой этого месяца. Норман, в отличие от большинства своих друзей, обожающих Супермена, — фанат Капитана Марвела. Кроме того, он предпочитает Лэша Лярю Хопалонгу Кэссиди, но приключения Лэша труднее достать.

Внутренний мир Нормана населен летающими героями, задиристыми ковбоями и их врагами с алчными физиономиями. Его пантеон включает Грозу Шпионов, Мэри Марвел, Коммандо-янки, Золотую Стрелу, Ибиса Непобедимого, Роки Лейна и Монта Хейла. Он страстно мечтает когда-нибудь поехать в Америку, где комиксы с приключениями его героев печатаются в неограниченном количестве. А пока у него есть еще два журнала кроме этого.

Пока Норман мечтает, миссис Газали лежит на своей белой гладкой постели и видит сны. Чистейший запах лаванды проникает через окно и заполняет палату. Ей снятся Солнце и люди, которые живут на нем, нежные призрачные создания, способные совершать на Землю лишь краткие визиты, поскольку там для них слишком холодно, даже в самом ядре. Они хотят, чтобы Мэри присоединилась к ним, манят ее, улыбаются. Она не может двинуться с места и качает головой. Мерль Оберон, в черном бархатном платье, с темными локонами, ниспадающими на ее белые плечи, с двумя нитками жемчуга на шее, с жемчугами и золотом в ушах, пытается отвести миссис Газали к солнечным людям, но ничего не выходит. Сейчас это невозможно.

Мерль нежна и внимательна как никогда, но даже она не в силах помочь. Миссис Газали словно заморожена. Это горний мир. Что-то вроде огромного парка, полного цветов. В парке она видит детей, но их лица неразличимы. Они смеются, и она уверена, что они счастливы, но в то же время этот парк слишком обычен для того, чтобы быть раем. Мерль касается руки миссис Газали. Она не должна идти туда, где сидят женщины в доспехах, легко и беззаботно о чем-то беседуя. Одна из них — Жанна д'Арк, другая сильно похожа на маркизу де Помпадур, но, поскольку одета не в костюм пастушки, сказать наверняка невозможно. Все они сменили наряды на железные доспехи и собрались на Войну. Они так добры к миссис Газали, что она заплакала и почувствовала себя беспомощной. Когда она идет дальше, Мерль Оберон остается ее единственной проводницей. Иногда появляются Кэтрин Хепберн или Луиза Райнер, Элизабет Бергнер, Джанет Гейнор, но только Мерль знает солнечных людей. Она их посредница. Вот лес с гигантскими разноцветными лилиями, туда ведет ее Луиза Райнер. Вот тихое, спокойное озеро с желтым песком — любимое местечко Джанет Гейнор. Здесь миссис Газали встречается со своими друзьями. Джанет Гейнор принимает лучших актрис Голливуда, элиту. В снах миссис Газали редко появляются мужчины. Ей совсем не хочется просыпаться.

Напевая песенку далеких времен, Мерль Оберон ведет миссис Газали по белым улицам прочь от мерзкого запаха. Если кто-то звал кого-то сквозь густую рожь и кого-то обнял кто-то, что с него возьмешь… И все опять спокойно.

«Что ты делала?»

«Пыталась освободить скворца. Он завяз в мазуте. Горела свалка, шины расплавились. Я вспомнила, как у бабушки вспыхнула духовка и она обожгла запястье. Птица погибла. Это было летним днем, где-то около Кингз-Кросс, во время каникул. Вот почему птицы теперь так часто сгорают на лету, конечно, только в моем воображении. Это река, Мерль?»

«Она несет свои волны к Ладгейтской площади. О чем ты хотела мне рассказать?»

«Ни о чем особенном».

Они стоят на Холборнском виадуке, держась за руки, и смотрят вниз.

«Вода чистая, как колокольный звон, правда? Я часто приходила сюда покупать книги. С тех пор многое изменилось, но к лучшему».

«Раз ты спрашиваешь, я поведаю тебе свою невероятную историю! Ты знаешь, как меня зовут. Я МИСТЕР АТОМ! Слушай внимательно, ибо моя история касается ТЕБЯ! Моя судьба связана с твоей так, как и не приходило в голову доктору Лэнгли, когда подарил мне жизнь однажды летним утром… » Это город тяжелого пота, тумана и зелени. Жилец миссис Даксбери — черный, но меня это не касается. Боб участвовал в мероприятиях по противовоздушной обороне.

Норман Фишер проводит время за комиксом. Теперь пошли сплошь истории про капитана Марвела. «Эйнштейн сказал, что материя — это и есть энергия. Теперь, используя энергию, я создам материю… Я дам своему творению мозг, я наполню его стальные вены жизнью! Атомный луч трансформирует его в…. З-3-З-З-з-з-з-З-З-З-З-з-з-з-з-З-З-З-З-з-з-з-з-3-3-3-3 БУМ… Я родился из катастрофы. Лэнгли ошибся. Мое рождение было внезапно, а не в ходе трансформации… »

Норман отрывается от страницы, чтобы взглянуть на миссис Газали. Она кажется ему мертвой, но, конечно, она дышит, только незаметно, словно впала в зимнюю спячку, как барсук.

«Ну что, милая, тебе полегче?» — Мерль перебирает свое ожерелье по бусинке, давая понять, что ей пора уходить.

«Да, спасибо, — говорит миссис Газали. — Не хочу, право, тебя задерживать. Мы скоро увидимся, я уверена».

«Конечно. А вот и лодка».

Мерль сбегает по ступенькам Холборнского виадука и ждет на бетонном пирсе, пока подойдет ярко раскрашенная барка. На такой лодке королева Елизавета уплывала в Кент, а Мария Стюарт готовилась к казни. Миссис Газали ходила на все фильмы, в которых снималась Мерль: «Алый первоцвет», «Частная жизнь Генриха VIII», «Фоли-Бержер», «Темный ангел» и «Детский час». Когда Патрик уезжал, она все время проводила в кино. Лодка пропадает из виду, тает в тумане, быстро наплывающем со стороны Темзы. Повернувшись, она видит, что другая сторона Виадука ярко освещена солнцем, а в отдалении грудой лежат кирпичи, сломанная мебель, люди в касках и темной форме пытаются пробраться через завалы. Ей пора уходить.

Вверх по Холборну со стороны собора Святого Павла двигается пышная, будто парад лорд-мэра, процессия. Верхом на белых и гнедых со светлыми гривами конях, подняв знамена, едут девы в серебряных и золотых доспехах, прижимая локтем снятые шлемы: все они пострижены коротко, как Жанна д'Арк. Их развевающиеся плащи украшены алой нитью, синим и ярко-желтым королевскими гербом из лилий. Они едут с непоколебимым достоинством, словно это не король Артур очнулся от вечного сна, словно впереди войска скачет Джиневера, наследница Боудики и ее дочерей. Англию Спасут Женщины. Был такой военный плакат.

На тротуаре лежит желтая кукла, и миссис Газали не знает, успеет ли она перебежать улицу и поднять куклу, но процессия уже перед ней, и она машет рукой. Некоторые девы улыбаются ей, проезжая мимо, но у большинства взор устремлен вперед. Они спешат на бой. В медной колеснице едет Глэдис Пич. Она на сносях, и ей нельзя сражаться, но тем не менее она держит копье и шлем, как и все. Миссис Газали думает: а пошла бы она сама в добровольцы? Она отводит взгляд в сторону, туда, где поверх ярких маленьких ручейков, текущих внизу как ртуть, высится собор Святого Павла. «Если Господь спас святого Павла, почему он не смог спасти моего Патрика и мою… » Громко звучат трубы, так громко, что она затыкает уши.

«Кто-то может остаться в завалах!.. » СГАЗАМ! Когда Билли Батсон произносит волшебное слово — Сгазам, — раздается раскат грома, сверкает молния и появляется КАПИТАН МАРВЕЛ, самый могущественный смертный на земле! «Билли прав! Я рад, что он позвал меня!» Процессия проезжает мимо, и миссис Газали переходит опустевшую улицу, чтобы подобрать куклу, но, похоже, кто-то другой уже сделал это, и теперь она стоит у окрашенной железной балюстрады и смотрит туда, где, к северу и западу, город превращается в золотую страну маленьких деревушек. Она видит перед собой сельский край, шпили церквей, поблескивающие на солнце. С той стороны Виадука, что обращена к Ладгейт-Хилл, возвышается теперь стена тумана. Миссис Газали идет следом за процессией вверх по Холборну, в сторону «Гэмэджиз» и красных башен «Пруденшл», как обычно, подмечая, что сегодня, должно быть, воскресенье, потому что на улицах ни души и все магазины закрыты. Она жалеет, что не попросила Мерль остаться с ней, но стоит ей завернуть за угол Хаттон-Гарден, появляется Кэтрин Хепберн, сама красота.

«Надеюсь, ты не жалеешь себя, Мэри».

«Конечно нет».

Они обнимаются. У них с Кэтрин одинаковые прически, одинаковые свободные блузы, юбки с разрезом, высокие сапожки: словно они только что ездили верхом. Солнце теплое. Миссис Газали не боится его, поскольку знает, что его нежные обитатели не могут причинить ей никакого вреда.

Они с Кэтрин под руку идут к беломраморной Оксфорд-стрит, на широкий бульвар. «Выпьем по чашечке кофе на Бонд-стрит».

Миссис Газали думает о желтой кукле, ибо Кэтрин обладает глубоким знанием мира и почти так же добра, как Мерль. Миссис Газали с удивлением глядит на вечернее небо. Мужчины на крышах, похоже, совершают какой-то ритуал. На них свободные златые одеяния, как у священников, их движения размеренны, а в руках металлические сосуды, и она хочет спросить Кэтрин, не друиды ли это готовятся приветствовать закат, как до прихода римлян? Кэтрин не замечает ничего необычного и спешит мимо площади и безмолвных универсальных магазинов к Мраморной арке, перекрывающей всю Оксфорд-стрит. Мрамор блестит, словно покрытый водой. Она никогда не видела ничего более грандиозного. Будучи не вполне уверенной, бывала ли она здесь когда-либо прежде, миссис Газали испытывает легкое беспокойство, но это чувство исчезает, когда Кэтрин начинает напевать мелодию:

«Лондон здорово изменился с тех пор, как я сюда приехала», — говорит Кэтрин.

«Изменился, — соглашается Мэри Газали, — По крайней мере, кое в чем изменился. А кое-что осталось прежним, таким, как я всегда себе представляла. Ты ведь знаешь, мне не разрешалось уезжать далеко от Клеркенуэлла. Бабушка брала меня с собой за покупками и тому подобное, но у нас не было никаких причин заглядывать в город. Мы не могли себе это позволить, потому что никого там не знали. Но я все равно часто ездила в кино. Но потом я переехала в Тоттнем, когда вышла замуж. Это очень далеко отсюда».

«Только не плачь, — говорит Кэтрин ласково. — С Тоттнемом связано много приятного. Вы когда-нибудь были в парке отдыха? А на спортплощадке? Ты думала, что там будет безопаснее. И Патрик так думал. Вы не могли знать заранее».

«От нашего решения ничего не зависело. То есть не думаю, что я могла что-то изменить. Или хотела что-то менять. Я и сейчас не хочу, Кэтрин. Я просто не хочу, чтобы некоторые вещи происходили».

Оторвав взгляд от комикса, Норман Фишер прислушивается: ему показалось, что пациентка издала слабый звук. Ее губы не шевелятся, ресницы недвижны. Но он опять слышит тот же звук, будто муха жужжит вдалеке, и может поклясться, что звук исходит от нее, из самых ее глубин. Неожиданно для самого себя он готов проявить добросовестность. Дама начинает ему нравиться, и он понимает, почему люди любят сидеть около нее. По крайней мере, с ней никаких забот.

Сидеть с ней — неутомительное занятие. А то в главном крыле пациенты порой так разойдутся, что сил нет. Он подходит к окну, все еще думая, что, может быть, пчела запутались в сетке, но нет. Он наклоняется к ней, приближая губы к ее лицу:

— Привет, милая. Ну как ты?

Он снова усаживается с комиксом. «Какая трагедия!Доктор Лэнгли — один из ведущих ученых в мире. Его эксперимент, кажется, не удался. Лэнгли еще дышит! Но он ужасно пострадал! Ему немедленно нужна медицинская помощь!»

«Ты должна собраться, Мэри, — говорит Кэтрин. — Взгляни в будущее. Ты можешь многого добиться».

Миссис Газали вспоминает смущенный страх и отчаяние других женщин, оказавшихся в ее положении: например, Джоан Кроуфорд. Джоан из-за своего честолюбия потеряла любовь детей, друзей, мужей и оставалась озлобленной, несчастной, одинокой. Как назывался этот фильм? «Расплата»?

Сидя на маленьких хромированных стульчиках, Мэри Газали и Кэтрин Хепберн пьют кофе в уличном кафе на суматошной Бонд-стрит. Их никто не замечает, все заняты покупками, врываются в одну дверь и выскакивают в другую. Продавцы всем учтиво кланяются. Мэри узнает постоянных клиентов. На Бонд-стрит приезжает только богатая публика. Она хочет попасть в «Печеного угря» на Клеркенуэлл-роуд, куда так любила ходить с дедушкой и где можно было попросить столько пюре, сколько захочешь. Она втыкала сосиски в пюре, чтобы они выглядели как в ее любимых комиксах «Чипе» и «Радуга», где победитель в конце концов наедался до отвала, но сосиски были нарисованы неправильно и треугольные куски торта никогда не составлялись в полукруг. В детстве миссис Газали постоянно пыталась заставить природу подражать искусству. Многие посетители «Печеного угря» хорошо знали ее дедушку и часто спрашивали у него совета.

— Что скажешь насчет трех-тридцати, Альф? На кого ставишь, на Арсенала или Виллу? А на Джо Луиса ставишь что-нибудь?

Дедушка всегда давал взвешенный ответ. По субботам его окружали человек десять, а то и больше. Зажатая в углу со своим стаканом газировки, она с удовольствием наблюдала за таинственной компанией мужчин. Иногда дедушка доставал газету и огрызком карандаша быстро ставил галочки напротив колонок и так же быстро записывал какие-то цифры.

— У него дар, — сказал один человек другому.

— У твоего дедушки настоящий дар! — говорили и ей. — Он никогда не пролетает.

— Я не пролетаю, потому что никогда не ставлю собственные деньги.

Дед был высокий, худой, с абсолютно седыми волосами. Он носил белую рубашку, черный жилет и брюки. А пиджак надевал очень редко. Зимой, перед тем как повести ее в «Печеного угря» и насладиться своим любимым рыбным заливным, он надевал пальто. Он говорил, что рыба полезна для его здоровья, что она поддерживает его.

— Только так, Мэри, ты никогда не проиграешь. Если тебе когда-нибудь доведется играть, деточка, играй всегда на чужие деньги. Я видел, как слишком многие проигрывались в пух и прах. И никогда не пытался зарабатывать себе на жизнь, играя на бегах. Тогда я был бы похож на девицу, которая думает, что если она будет гулять направо и налево, то рано или поздно ей повезет. Проигравших всегда больше, чем победителей, деточка. Это жизнь.

Он редко сидел с другими мужчинами в пабах, хотя часто с удовольствием распивал бутылочку «гиннеса» дома, на пару с бабушкой, обычно в обед, но иногда и перед сном.

— Он у нас лучше всех! — говорила бабушка Мэри, в общем-то несклонная расточать похвалы.

В гостиной ее маленького домика на дубовом столе с вырезанными по краю столешницы дубовыми листьями лежала красная бархатная скатерть. Еще там были кухня и кладовка и туалет во дворе. Наверху находились три комнаты. В одной спали дедушка с бабушкой, в другой она, а в третьей — жилец, мистер Маррабл, который приехал из Уэльса. На стенах были обои с большими темными розами, на лестнице — добротная ковровая дорожка, и всегда сильно пахло пчелиным воском.

«Ты витаешь в облаках, — говорит Кэтрин. — Тебе не нравится кофе?»

«Мне немного неловко, — отвечает миссис Газали. — Здесь слишком шикарно. Хотя очень мило с твоей стороны, что ты привела меня сюда. Но лучше бы мы пошли в „Кавар-динз“, что в Холборне. Там лучший в Лондоне кофе. Люди специально съезжаются туда отовсюду, даже издалека».

«Не смущайся, Мэри. Сколько тебе лет?»

«Семнадцать. А может, восемнадцать».

«У тебя красивая грудь».

«Бабушка всегда хотела, чтобы я немного поправилась. Но это не так просто».

«Глупости».

Кэтрин ловит такси, и они едут через Риджентс-парк, где табуны африканских зебр провожают их взглядом. Миссис Газали кажется, что за кустом рододендрона крадется лев. Огромные птицы хлопают крыльями над ее головой. Эти птицы такие большие, наверное доисторические. Когда она была совсем маленькой, дедушка водил ее в зоопарк по особым случаям, и тогда она каталась верхом на слоне Джамбо. А иногда и на верблюде. У них были особые седла, на которых могли разместиться сразу шестеро ребятишек. Но раньше там было больше животных. Может быть, хищники съели всех травоядных? Она помнит, как дедушка предсказывал, что это случится. Он сказал, что открытый зоопарк, без клеток, — это глупость. Кто-то рычит на нее сверху. Она поднимает голову, но солнце слепит ей глаза.

Нормана клонит в сон, и он хотел бы подремать, да боится, что миссис Газали вдруг очнется или, наоборот, задохнется, а обвинять будут его.

Отложив комикс, Норман снова подходит к окну, надеясь, что ветерок освежит его, но воздух оказывается тяжелым, жарким. Оставив дверь нараспашку, он выходит в соседнюю комнатку, наливает в раковину воды и ополаскивает лицо. Опять услышав тихий звук, возвращается в палату. Кажется, миссис Газали чуть повернула голову и приоткрыла губы. Норман глядит во все глаза и прислушивается, но ее дыхание не изменилось. Его взгляд падает на журнал. Яркие синие, красные и желтые цвета комикса подчеркивают изящество ее совершенной левой руки с серебряным кольцом на пальце. Она как будто только что родилась, взрослой и невинной. Какой-то миг она кажется ему чудом, но Норман видит разницу между реальностью и фантастическим миром комиксов. Он может отличить психически здорового человека от психически нездорового. Из-за этой способности он полезен для больницы, и у него есть все шансы сделать здесь карьеру. В отличие от многих других санитаров он не боится сумасшедших. Считается, что в конце концов здесь сходят с ума все, кроме таких, как Норман, у кого есть иммунитет. Он возвращается к окну, чтобы полюбоваться цветами на стене и вдохнуть запах лаванды. Он зевает, ковыряет в носу мизинцем. Холодная вода не помогла одолеть сонливость, и он опять усаживается на свое место. «РЯДОМ С ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМ РАЗЪЕЗДОМ… УХ! УХ!» «Я силен, да! Но что мне делать со своей силой? ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС!»

Они добрались до серых и оранжевых шпилей вокзала Кингз-Кросс.

«Здесь я тебя оставлю. — Кэтрин наклоняется, чтобы поцеловать ее. — Я собираюсь за город, со Спенсером. Но я навешу тебя, когда вернусь. Какие у тебя планы?»

«О, я, наверное…» Миссис Газали начинает плакать. Кэтрин прижимает голову Мэри к своему плечу и проводит рукой по затылку:

«Ну, ну, Мэри! Выше нос, девочка моя. Ты выздоровеешь. Тебе нужно только разработать план, вот и все».

Мэри не может остановить плач.

«Мой поезд отходит, — говорит Кэтрин. — Мне нужно идти. Сегодня это единственный поезд в Бостон».

Успокаиваясь, миссис Газали стоит на тротуаре и смотрит, как Кэтрин быстро идет к узким аркам и скрывается в темноте. Миссис Газали оборачивается и видит другие арки, ведущие к Грейз-Инн-роуд. Она направляется к средней из них, слыша отдаленный радостный возглас. Арка превращается в колоннаду, пересекающую старое церковное кладбище. Лишь этим путем можно попасть на улицу. Стертые, грязные могильные плиты. Время — вечер, слегка туманный, теплый, самое любимое ее время, особенно на этом церковном кладбище, заросшем густым кустарником и сучковатыми деревьями, где большие мраморные ангелы на могилах обещают вечный покой в загробной жизни. Глядя сквозь корявые вязы, окружающие особенно причудливую могилу, она вдруг замечает желтое пятно и понимает, что снова напала на след куклы, но тропинки образуют столь сложный лабиринт, что ей приходится достаточно долго пробираться к могиле, за которой, как ей кажется, лежит кукла. Оказавшись наконец под вязами, она осознает, что потерялась. Желтая кукла исчезла, но высокие кружевные металлические ворота кладбища оказались почему-то гораздо ближе. Пройдя сквозь них, она оказывается на Грейз-Инн-роуд и идет в сторону церкви Сент-Джуд, домой.

Норман удивлен. История закончилась, так и не начавшись. Последние странички сообщают, что капитан Марвел сам читает последние новости о своих подвигах. Он переводит взгляд на свою подопечную: ему показалось, что она улыбнулась. Потом пожимает плечами, удивляясь собственной глупости, и возвращается к капитану Марвелу, приключения которого, к его радости, еще продолжаются. Тем временем за окном появляется дворник с двумя жестяными баками на скрипучей тележке. Он поднимает крышку мусорного ящика и начинает перекладывать его содержимое в свои баки. С преувеличенным отвращением Норман зажимает нос пальцами: фу!

Радуясь, что оказалась на знакомой территории, миссис Газали боковыми улочками срезает путь с Теобальдз-роуд, которая каждый день выглядит по-разному: суббота — это день букинистических лавок и похода с дедушкой в «Печеного угря», воскресенье — день чтения или вылазки в зоопарк, еще какой-нибудь особой прогулки. По понедельникам у бабушки стирка, а на ужин она готовит мясо с большими картофелинами. По вторникам она помогает миссис Китчен отобрать журналы и газеты, за которыми приезжает грузовик из госпиталя. По средам сидит с младшим ребенком мистера и миссис Лейборн, пока они ходят в кино. За это они всегда дают ей два, а если припозднятся, то и все шесть пенсов. По четвергам нужно выполнять домашние задания за неделю, чтобы в пятницу утром мистер Мейнкастл собрал их и проверил за выходные. По пятницам они ходят в кинотеатр «Кингз-Кросс», а потом покупают картошку в лучшем в городе магазинчике Уильяма Роя Хеймера «Жареная рыба» на Лезер-лейн. Миссис Газали хочет точно знать, какой сегодня день. Кажется, еще идут школьные каникулы. Свернув на Хаттон-Гарден, она понимает, что идет не в том направлении, куда нужно, и решает вернуться на Клеркенуэлл-роуд, срезает путь через Уорнер-стрит, мимо почты за Феникс-Плейс, и затем с некоторым облегчением понимает, что через несколько минут окажется на Калторп-стрит, но все еще спрашивает себя, что же она позабыла? «Я вас предупредил! А теперь я покажу вам свою силу — ТАК!» «А-А-А-Х-Х!»

Захваченный чтением, Норман не уверен, послышалось ли ему, что миссис Газали застонала, или он себе это вообразил. «Я видел! Ты убийца! Я с тобой разделаюсь!» «О БОЖЕ МОЙ ! Так ты, наверное, и есть робот доктора Лэнгли!» «ЗОВИ МЕНЯ МИСТЕР А ТОМ!»

Норман не торопится перевернуть страницу.

Миссис Газали оглядывается. Она видит, как туман поднялся над знакомыми красными крышами Клеркенуэлл-роуд и Холборна. Не приблизился, но поднялся выше, заслонив солнце. Остановившись, чтобы перевести дыхание, она решает, что глупо нырять в туман отсюда, где все так ясно и светло, и одновременно чувствует, что не должна идти на Калторп-стрит и что она правильно поступит, если вернется на Виадук. Может быть, армия дев в венецианской парче и блестящих доспехах ждет ее там, за туманом, и призывает в свои ряды? Она закрывает глаза, ей становится одиноко. Ей нужны ее подружки, но подружки никогда не приходят на Калторп-стрит, да и дедушки там больше нет. А может, и бабушки нет тоже? От ужаса ее бьет дрожь, глаза вновь наливаются слезами, и она закусывает нижнюю губу, сильно прижимает язык к нёбу, напрягает горло и содрогается: никто не должен знать, что она плачет. Усилием воли остановив слезы, она может обмануть теперь любого прохожего, но ее охватывает непонятная скорбь. Когда туман поднимается еще выше, она начинает подозревать, что это и не туман вовсе, а дым от пожара, от очистительного огня, через который она обязана, набравшись духу, пройти, чтобы унять боль и слезы. Унять навсегда.

На пустой улице, без единого лица в окнах, на пустой улице своего детства миссис Газали дрожит и приказывает себе: не плакать! Она поворачивает в обратную сторону. На ее ногах сапоги для верховой езды, точь-в-точь такие, как у Кэтрин Хепберн. Пересиливая себя, шаг за шагом она идет в сторону дыма. Ее ноздри заполняет запах — довольно приятный, похожий на гарь осенних листьев. Не торопясь, миссис Газали идет опять на Клеркенуэлл-роуд, на Хаттон-Гарден, и вниз, к перекрестку, от которого начинается Виадук. Она идет и оплакивает кого-то, но не может вспомнить кого, убивается из-за того, что призраки не хотят ей больше являться. Слезы льются рекой. Ее трясет от неизбывного горя. Она не утирает слез, хотя они скатываются по щекам и падают на грудь, и она знает, что они наверняка зальют ее красивую шелковую блузку. Она задыхается, измучена, но должна дойти до Виадука, до дыма, скрывающего весь Старый Лондон, стеной встающего над собором Святого Павла, городским судом и колонной Монумента. Что же это горит? Сити? И поэтому она плачет?

Она чувствует слабость, потому что дым вытягивает из воздуха кислород, и она начинает кашлять, в горле кисло, как тогда, когда у нее в больнице вырывали гланды, и жалко, что на ногах не удобные туфли, а эти высокие сапоги, в которых так трудно идти.

«Я никогда ничего не хотела выбирать, — говорит миссис Газали, — но все говорили мне, что я должна. Я переехала в Тоттнем ради ребенка».

Сотрясаясь от рыданий, она поворачивает прочь от дыма и бежит, бежит, все уверенней, пока опять не оказывается там, где светит солнце. Это Сохо-Сквер. Она садится на скамейку, достает из сумки хлеб и начинает кормить маленьких птичек, отгоняя нахальных прожорливых голубей. Однажды она сидела на Сохо-Сквер с Патриком. Они тогда только что посмотрели «Унесенных ветром». Картина произвела на нее волшебное впечатление. По случайному совпадению со стороны Греческой улицы на площадь выходит Мерль Оберон и машет рукой. В ее голосе слышна забота.

«Я беспокоилась, куда ты делась. С тобой все нормально?»

«Мне было немного нехорошо, но теперь все в порядке. Может, просто месячные?»

«Понимаю». Мерль сменила свое черное бархатное платье на розовое хлопчатобумажное, с плечиками. На ней маленькая летняя шляпка с вуалью и белые теннисные туфли. Присев рядом с миссис Газали, она снимает белые перчатки и опускает руку в бумажный пакет. Достает корку черствого хлеба, кладет ее на колени и начинает кидать крошки крохотным синичкам.

«А что ты сегодня делала?»

«Разве мы не виделись сегодня?»

«Нет, милая. Последний раз мы встречались в воскресенье».

«Кажется, я была в зоопарке с Кэтрин. Мы видели льва. А ты работала?»

Мерль явно не хочет говорить о том, как она провела день. Она вздыхает, наслаждаясь покоем. Издалека, со стороны Оксфорд-стрит и Чаринг-Кросс-роуд, доносится шум транспорта, но здесь они словно в прошлом столетии.

«Мне нравится эта статуя Карла Второго. А тебе? Интересно, он и вправду был такого роста? Неужели все короли низенькие? Знаешь, я встречалась с Эдуардом Восьмым. Я имею в виду герцога Виндзорского. Он был исключительно хорош собой, но ростом едва ли выше меня. И брат его такой же. В журналах они кажутся такими высокими! Может, это монтаж, как в кино?»

«Я не знаю. — Миссис Газали обескуражена. Хотя она уже привыкла к тому, что королевским семейством возмущаются, ей не приходилась слышать, чтобы о царственных особах отзывались с таким небрежным презрением. — Мой дедушка считает, что по ним виселица плачет».

«О нет. Это было бы ужасно! О ком тогда грядущие поколения будут писать исторические драмы? Представь, что у нас останутся одни диктаторы. Вот ужас-то будет. «Эдуард Восьмой» звучит почти как «Генрих Пятый», но не хотела бы я играть в «Трагедии о Чемберлене»!»

«Дедушка говорит, что они владеют половиной всего капитала в стране и что, если они отдадут деньги, с голодом будет покончено. Он говорит, пусть лучше они накормят шахтерские семьи».

Такой разговор не по душе Мерль, и миссис Газали меняет тему:

«Тебе не кажется, что это чудесное лето будет длиться вечно?»

Мерль улыбается и кидает крошку воробышку.

Золотое сияние поднимается с улиц. Миссис Газали чувствует запах кофе и духов.

«Солнечные люди! — Она удивлена. — Зачем они прилетели в Сохо?»

«Я думаю, они приехали на автобусе», — отвечает Мерль.

Миссис Газали стремится загладить обиду, которую могла нанести ненароком:

«Наверное, хотят побродить по магазинам».

«Все может быть».

Мерль слегка поворачивает голову и смотрит прямо в лицо миссис Газали. В глазах Мерль слезы. Миссис Газали понимает, что неверно истолковала настроение подруги. Они обнимаются, успокаивая друг друга.

«Что случилось? Что с тобой? — Тут миссис Газали понимает, что и ее глаза наполняются слезами. — Что случилось, Мерль? О моя дорогая!»

«Мой ребенок умер, — Мерль глубоко вздыхает. — Моя дочь умерла, едва родившись. Я хотела, чтобы ты присмотрела за ней. Но она умерла».

Потрясенная, миссис Газали не знает, что сказать. «Мерль!»

Читая подпись к последней картинке, Норман испытывает глубочайшее удовлетворение. Он уверен, что так даже лучше.

Миссис Газали и Мерль Оберон идут, держась за руки, по узким улица Сохо, где солнечные люди пьют вино, заказывают еду и напитки в кафе и спокойно занимаются своими делами. Их очертания расплывчаты, но у всех ласковое выражение лица. Некоторые из них узнают миссис Газали и с удовольствием здороваются с ней, но они с Мерль не останавливаются и пересекают Шафтсбери-авеню. Час пик, улица запружена транспортом. Все спешат домой. Женщины проходят через Лестер-Сквер и Чаринг-Кросс-роуд к Вильерс-стрит. Наконец они оказываются у скверика перед входом в метро. На эстрадной площадке маленький серебряный оркестр играет «Землю надежды и славы», ее любимую мелодию. Мерль до боли сжимает руку миссис Газали. Они не останавливаются в сквере, но переходят через серую улицу к набережной Темзы и оказываются у обелиска Игла Клеопатры, вывезенного Нельсоном из Египта. Смотрят на жемчужную воду.

«Итак, люди! Это последнее послание мистера Атома из его подземной свинцовой тюрьмы! Надеюсь, вы примете его всерьез! Ибо мистер Атом — это такая угроза миру, которой никому не дано избежать».

Норман переходит к рекламе пшеничных хлопьев.

Река начинает течь быстрей, ее волны играют перламутром. Со стороны моста Ватерлоо движется яркая флотилия. На мачтах развеваются красные, золотые, синие и белые знамена. Мерль еще крепче сжимает руку миссис Газали. «Я должна покинуть тебя, дорогая».

«Я не заблужусь», — отвечает Мэри Газали.