Глава 1
Это был маленький городок на маленькой речке возле мелкого озера в дальнем уголке одного из штатов Среднего Запада. Не так уж много было кругом деревьев, чтобы городок совсем было не видать. Зато и домов было не так уж много, чтобы за ними не было видно леса. В городке было полно деревьев. И вдоволь сухой травы и опавшей листвы – ведь на дворе уже стояла осень. И вдоволь заборов, по которым так здорово бегать, и дорожек, чтобы раскатываться по льду, а еще – громадный овраг, чтобы кубарем скатываться вниз или перекликаться с кем-то на то-о-ом берегу. И в городке было полным-полно…
Мальчишек.
И это было под вечер, накануне Дня Всех святых.
В домах все двери крепко затворены от сквозняков.
И весь городок залит до краешка негреющим солнцем.
Но вдруг – дня как не бывало.
Откуда ни возьмись выползли из-под каждого дерева ночные тени и все заполонили.
Во всех домах за запертыми дверьми поднялась кутерьма, беготня на носочках, мышиные шорохи, крики шепотом, замелькали летучие огоньки.
За одной такой дверью тринадцатилетний Том Скелтон остановился и прислушался.
Снаружи ветер гнездился в каждом дереве, подкрадывался по всем дорожкам сразу, незримый, как кошка-невидимка.
Тома Скелтона пробрала дрожь. Всякому ясно, что ветер нынче совсем особенный и темнота необыкновенная – потому что настает Канун Дня Всех святых. Кажется, что все вокруг вырезано из мягкого черного бархата или из золотого, из оранжевого бархата. Дымок поднимается из тысяч труб клубами – точь-в-точь как плюмажи на упряжке в похоронной процессии. Из кухонных окон сочится двойной аромат, хорошо различимый: вот свежие тыквы, только что взрезанные, сочные, а вот пироги с тыквенной мякотью.
Крики за запертыми дверьми становились все отчаянней, а тени мальчишек метались за окнами. Еще не натянув до конца свои костюмы, размазывая по щекам жирную краску: вон там горбун, а вон – великан-недомерок. Все еще продолжался штурм и грабеж чердаков, замки сбивали, а древние бабушкины сундуки потрошили в поисках маскарадных нарядов.
Том Скелтон облачился в свой костяной доспех.
Он улыбался во весь рот, прилаживая позвоночник, грудную клетку, коленные чашечки – белые, нашитые на черный бархат.
«Вот повезло-то! – подумал он. – Удачное имя тебе досталось! Том Скелтон! Прямо к празднику! Тебя ведь все дразнят Скелетом! Значит, что тебе лучше всего надеть?»
Костюм Скелета!
Бам! Восемь входных дверей с грохотом захлопнулись.
Восемь мальчишек разом великолепными прыжками преодолели цветочные бордюры, перила, живые изгороди, кусты – и приземлились каждый на своем накрахмаленном морозцем газоне. На всем скаку, на бегу, они заворачивались в простыню или поправляли наспех нацепленную маску, натягивали диковинные, как шляпки невиданных грибов, шляпы или парики, орали во все горло вместе с ветром, толкавшим в спину, так что они неслись еще быстрее, во всю прыть, какой славный ветер, ах ты! – выругав страшным мальчишечьим проклятием маску за то, что она съехала, или зацепилась за ухо, или закрыла нос, сразу заполнившись запахом марли и клея, горячим, как собачье дыхание. А может, просто дать волю бьющему через край восторгу – просто быть живым, бежать куда-то в этот вечер, набирая полную грудь воздуха и во все горло вопя, вопя… вопяяя а!
Все восемь мальчишек столкнулись на одном перекрестке.
– А вот и я: Ведьма!
– Обезьяночеловек!
– Скелет! – сказал Том, едва не выпрыгивая от радости из своих костей.
– Горгулья!
– Нищий!
– Сам мистер Смерть!
Блям! Они столкнулись и отлетели как мячики, никак не могли сразу распутаться, разобраться в веселой неразберихе рук и ног, под уличным фонарем. Фонарь на перекрестке раскачивался под ветром, гудя, как соборный колокол. Плиты уличного тротуара превратились в доски пьяного корабля, уходящего из-под ног, то поглощаемые тьмой, то выныривающие на свет. Каждая маска скрывала мальчишку.
– Ты кто? – ткнул пальцем Том Скелтон.
– Не скажу! Тайна! – крикнула Ведьма петушиным голосом.
Все покатились со смеху.
– А это кто?
– Мумия! – крикнул мальчишка, запеленутый в пожелтевшие от старости тряпки и похожий на сигару, ковыляющую на одном кончике по ночной улице.
– А ты?
– Да некогда же! – завопил Некто, Скрытый за Таинственным Облачением из Расписанной Марли. – Сласти или страсти-мордасти!
– Урра-а!
С воем, визгом, воплями они неслись, как счастливые бесенята, куда угодно, только не по дорожкам, перелетая через кусты и приземляясь почти на спину перепуганным собакам, которые улепетывали с визгом.
Но вдруг они словно натолкнулись на что-то среди всего этого визга, хохота, лая, на полном скаку – словно гигантская ладонь ночи и ветра – предчувствия беды – накрыла их и остановила.
– Шесть, семь, восемь…
– Не может быть! Считай снова!
– Четыре, пять, шесть…
– Нас должно быть девять! Кого-то нет!
Они принюхивались друг к другу, как перепуганные зверята.
– Где Пифкин?
Как они догадались? Ведь все они скрывались за масками… И все же – и все же.
Они почуяли, что его с ними нет.
– Пифкин! Да он же тыщу лет не пропускал Канун! Вот ужас-то! Бежим!
Круто развернувшись, они побежали собачьей побежкой, рысцой, вдоль по мощенной камнем улице, словно листья, гонимые ураганом.
– Вот его дом!
Они встали как вкопанные. Дом-то и вправду Пифкина, только вот не хватает в окнах тыквенных голов, на крыльце – кукурузных снопов, маловато призраков, глазеющих сквозь темные стекла в самой высокой мансарде.
– Ой, – сказал кто-то, – а вдруг Пифкин заболел?
– Без Пифкина праздник – не праздник!
– Не праздник! – простонали все.
Тут кто-то бросил дикое яблочко в дверь дома. Оно тюкнуло еле слышно – будто кролик лягнул дверь лапкой.
Они стояли и ждали, невесть от чего погрустневшие, как в воду опущенные. Все их мысли были о Пифкине и о празднике, который может превратиться в гнилую тыкву с погасшей свечкой внутри, если только – если Пифкин не выйдет.
Где же ты, Пифкин? Выходи! Спасай наш Праздник!
