22

Мудрый Куга смог быстро приспособиться к миру снов. Легко уснув, он погрузился в сновидение – и вот уже сражается с чудищами.

Словно символ духовного взлета, он взбирается по подвесной лестнице и оказывается высоко над городом. С небесной выси окидывает взглядом бурлящие ночные кварталы, где хаос достиг апогея. Но стоило ему миновать это сновидение, как он обрел свободу действий и контроль над своим телом. И вот, очистившись духом, Куга с улыбкой противостоит злу. Его тело выросло в несколько раз.

Перекресток сотрясается от сирен патрульных машин. Куга видит, как угрожают прохожим сциапод и Грило, а звездообразное чудище Хаборим сводит с ума водителей и, скрестив пальцы в символическом знаке, монотонно повторяет Шива-сутры. Чудища, злобно глядя на Кугу, сгорая, исчезают.

Дымчатая реальность скрадывает пространство, границы сна не существует. Это не ночь, но уже и не день. Сквозь чересполосицу света и тьмы, будто в световых судорогах стробоскопа, сквозь вздымающиеся мостовые, над которыми колышутся, точно резвясь, дома, и на фоне кутерьмы машин, людей и чудовищ, чьи блики напоминают отражения экрана на стекле кинобудки,- Паприка, а вместе с ней и Дзиннай, отбиваясь, мчатся в поисках зримой реальности. Они знают, что этой зримой реальности нет нигде. И это не может их не беспокоить. Разве отсутствие зримой реальности не повод для различных беспокойств? И разве это не тот мир, где побеждают лишь те, кто способен беспрепятственно пересекать его границу? В руке Дзинная возникает пистолет; Паприка подозревает – откуда-то из прошлой жизни. Защищая ее, Дзиннай время от времени вонзает нож в шеи настигающих их Грило. Они стремятся попасть к ней домой – где, они надеются, спасительный туннель в реальность.

Перед их глазами вырастает величественный собор. Они знают: это западня. Внутри их встретит бессознательное сумасшедших – впрочем, их собственное бессознательное тоже там будет. Дзиннай и Паприка не колеблясь взбегают по лестнице к собору. Двери собора распахнуты – точно разинутая пасть. Собор будто зловеще манит их внутрь.

– Мерзавец!

Дзиннай снова и снова палит, целясь внутрь этой пасти. Лестница под ними ходит ходуном – и вдруг собор исчезает, а Паприка поднимается по лестнице своего дома. Дзинная рядом нет.

Паприку тревожит, что Морио Осанай не появляется ни в снах, ни в реальности с того мига, как его в облике молодого самурая скосила пуля инспектора Убэ. Кто знает, может, в ней пробудилась любовь к нему, подогреваемая жалостью к красивому и трагичному, словно бы тисненому, образу молодого самурая?

Табличка, выгнутая так, будто расплавилась и вот-вот потечет, указывала на пролет между четырнадцатым и пятнадцатым этажами. Неужели Паприку привели сюда мысли об Осанае? Она бежит по коридору к его квартире. Он у себя в спальне. Голый лежит на кровати, уставившись в потолок. Взгляд безжизненный, словно Осанай утратил ключевую часть собственного «я».

– Не переживай. Вот увидишь, она вернется,- склонившись над беднягой, говорит теперь Ацуко Тиба.- Твоя суть. Ну же, Осанай! Ты такой милашка!

Осанай смотрит вверх, на Ацуко. Его глаза – будто обсидиановые дыры, они манят ее, и Ацуко невольно прижимается к его щеке.

– Бедный мальчик!

– Тиба-сан. У меня нет ощущения реальности,- равнодушно говорит Осанай, и Ацуко теряется в догадках.- И ты способна любить меня лишь таким.

«Хочешь сказать, что я в состоянии любить только за это? Может, и так. А может, потому, что сама причастна ко злу. И мы с тобой, как два падших ангела, не в силах устоять перед тем прекрасным, что в нас есть». Они обнялись. И ласкали друг друга, распаляемые муками совести. Ацуко не заметила, как оказалась нагой. Комнату скрадывает синева, будто они погружаются на сумрачное дно моря. Ацуко застилает собой Осаная, как морская звезда поглощает свою добычу – наутилуса. Конечности будто немеют. Она предвкушает, как в момент всплеска ее настигнут конвульсии. «Бес! Неужто в меня вселился бес? В мою душу и плоть. Допустим, нет. Тогда что?»

– Это не так,- говорит Сэйдзиро Инуи.- Вижу, ты считаешь, будто бог и дьявол – две разные ипостаси, добро и зло – противостоящие друг другу идеалы, а человек – зыбкое существо между ними?

«Откуда он за нами наблюдает? Где говорит? Из этой комнаты? Или с экрана телевизора?» Но под напором страсти Ацуко не в силах даже оглядеться.

– Нет, не так. Добро и зло противостоят человеку двумя гранями единого целого. А бог и дьявол – лишь религиозные сущности, противопоставленные ничтожному мирскому здравому смыслу и нравственности, мещанству и разуму.

Сэйдзиро Инуи возник сбоку. Он лежит голышом на кровати, положив руку на плечо Осаная, и беседует с Ацуко. Это уже ее не удивляет. Смущает другое: обычно речь Инуи во сне абсурдна, слова – невнятны, а сейчас она все слышала прекрасно, отчетливо понимала смысл и не могла сомневаться в их разумности.

– Верно, ты должна была знать это с самого начала. И добро, и зло едины в наших снах. Именно поэтому мы трепетно памятуем о зле. И именно поэтому разного рода зло находит отклик в душах людей – сродни божеству. Добро благодаря злу. Бог благодаря дьяволу.

С треском выломав дверь, в комнату вваливается Тацуо Носэ. За ним – суперинтендант Ямадзи и два инспектора.

– Он здесь! Сэйдзиро Инуи здесь! – кричит во все горло суперинтендант.

Инуи огрызается яростным рыком и поднимается во весь рост. В следующий миг, словно ее подменили – уже не Ацуко Тиба и уже не нагая,- им кричит Паприка, едва овладевшая мастерством сиюминутного жертвования чувственностью и логикой сна.

– Хватайте! Это реальный Инуи. У него на голове МКД. Я видела.

Голый Инуи, раздувшись, заполнил собою пространство. Из-под потолка он громогласно велит Носэ и его спутникам:

– Ну-ка, все расходитесь по своим снам! Каждый в свое подсознание. В свой страх.

– Не слушайте его. Не бойтесь,- кричит Паприка.

Но она опоздала: Носэ уже поддался внушению Инуи. «Ну и дела. Где это я?» Под ногами у Носэ – арматура строящегося здания. «Вот же черт! Бьет в самое слабое место. Инуи, чтоб тебя! Откуда он узнал, что я боюсь высоты?»

Но Инуи здесь ни при чем – Носэ перенесся сюда сам. Под ногами шаткая балка, до горизонта раскинулся город, а прямо внизу – частные домики. Железная поперечина, словно стараясь его уронить, вьется под ногами, петляя то влево, то вправо. Носэ отчаянно вопит. Пытается ухватиться за ближайший столб, но, когда вот-вот дотянется рукой, столб ускользает от него. Этот ужас – в нем самом. Пошатываясь, Носэ что есть силы кричит:

– Спасите! Эй, кто-нибудь! Паприка! Паприка!

Он плачет. Стоит упасть – смерть. Настоящая. Похожая на сон, но все же – реальная. Какая жуткая, недопустимая реальность.

Паприка на помощь не придет.