Четверг и школа
На следующий день был четверг. В это утро, перед тем как отправиться в школу, я сбегал за фургон и подобрал с земли два яблока с нашего дерева — одно для себя, другое для отца.
До чего же это здорово — идти и жевать яблоко со своего дерева. Конечно, это можно делать только осенью, когда фрукты созревают, но, что ни говори, не многим семьям так везёт. Может, одной на тысячу. Наши яблоки назывались «Кокс оранж пипин», и мне нравилось их название, почти так же, как и их вкус.
В восемь часов под лучами неяркого осеннего солнца мы шли в школу и хрустели яблоками.
Клинк… звенела папина железная ступня, опускаясь на твёрдую почву. Клинк… клинк… клинк…
— Ты взял денег, чтобы купить изюм? — спросил я отца.
Он опустил руку в карман и побренчал монетами.
— А Купер открыт в такую рань?
— Да, — сказал он. — Они открываются в восемь тридцать.
Мне очень нравились эти утренние прогулки в школу с отцом. Всю дорогу мы разговаривали. Правда, в основном говорил отец, а я просто слушал, но всё, что он говорил, было завораживающе интересным. Поля и леса, ручьи и реки и все существа, их населяющие, были частью его жизни. Он был механик по профессии, и механик первоклассный, но я уверен, из него мог бы выйти прекрасный натуралист, получи он хорошее образование.
Давным-давно я узнал от него названия деревьев, полевых цветов и различных трав, что растут в полях. И всех птиц также. Я узнавал их не только по их виду, но и по их голосам и песням.
Весной мы искали птичьи гнёзда, и, когда находили, отец поднимал меня на плечи, чтобы я мог заглянуть в них и рассмотреть яйца. Но дотрагиваться до них мне никогда не дозволялось.
Отец говорил, что гнездо с яйцами — одно из самых больших чудес на свете. Я думал так же, как он. Гнездо певчего дрозда, например, было выложено изнутри сухой глиной и отполировано как дерево, в нём лежало пять светло-голубых яиц с чёрными пятнышками. Гнездо жаворонка мы нашли однажды посреди поля, прямо в траве. Даже не гнездо, а неглубокая ямка с шестью маленькими коричнево-белыми яйцами.
— Почему жаворонки вьют гнёзда прямо на земле? Разве они не боятся, что их затопчет корова?
— Никто этого не знает. Но так они делают всегда. Вот соловьи тоже гнездятся на земле. Так же, как фазаны, куропатки и рябчики.
В одну из наших прогулок из живой изгороди выскочила ласка, и я тут же узнал много интересного об этом маленьком создании.
— Ласка — самая храбрая из всех животных. Мать до конца защищает своих детёнышей. Она никогда не убегает, даже от лисы, которая в несколько раз крупнее её. Она охраняет своё потомство из последних сил, пока лиса не убьёт её.
В другой раз я сказал:
— Послушай, папа, как трещит кузнечик.
— Это не кузнечик, мой дорогой, а сверчок. А ты знаешь, что они слушают ногами?
— Правда?
— Сущая правда. И у кузнечиков ушки находятся по краям живота. Им ещё повезло, потому что мириады насекомых на земле не только глухие, но и немые и живут в мире тишины.
В этот четверг по дороге в школу в ручье за живой изгородью заквакала лягушка.
— Дэнни, ты слышишь?
— Да.
— Это квакша зовёт свою жену. Раздувает подгрудок и издаёт такой вот звук.
— Что такое подгрудок?
— Свисающая кожа на горле. Квакша может надувать её, как шарик.
— А что происходит, когда жена его слышит?
— Она скачет к нему. Она счастлива, что её пригласили. Я расскажу тебе кое-что смешное об этих лягушках. Зачастую им так нравится собственный голос, что жёнам приходится несколько раз толкнуть своих мужей, чтобы те прекратили квакать и открыли им наконец свои объятия.
Я засмеялся.
— Не смейся слишком громко, — сказал отец, подмигивая мне. — Мы, мужчины, мало чем отличаемся от них.
У школьных ворот мы расстались, и отец пошёл покупать изюм. Дети втекали в школьные ворота и направлялись по дорожке к главному входу. Я присоединился к ним, но шёл молча, ни с кем не разговаривая. Ведь я хранитель великой тайны, а одно неосторожное слово может испортить величайшую в мире экспедицию за фазанами.
Наша маленькая деревенская школа располагалась в одноэтажном доме. Над входной дверью в каменную кладку была вмурована плита с надписью:
«Эта школа была построена в 1902 году в честь коронации Его Величества короля Эдуарда VII».
Я читал эту надпись, наверное, тысячу раз. Она так и лезет в глаза, когда подходишь к школе. Думаю, для того её туда и повесили. Но до чего же скучно каждый день читать одно и то же, и я частенько думал, как было бы здорово, если бы на этом месте каждый день появлялась новая надпись, по-настоящему интересная. Мой отец мог бы придумать что-нибудь замечательное. Каждое утро он мог бы писать мелом на гладкой серой плите что-нибудь вроде:
«Вы знаете, что маленькая жёлтая клеверная бабочка катает свою жену у себя на спине?»
На следующий день:
«У гуппи есть забавная привычка. Когда он влюбляется, то покусывает объект своей любви за брюшко».
Или:
«Вы знаете, что бабочка Мёртвая голова умеет пищать?»
И ещё:
«У птиц почти отсутствует обоняние, но у них хорошее зрение, и они любят красный цвет. Им нравятся красные и жёлтые цветы, но не голубые».
А возможно, однажды он вынул бы свой кусочек мела и написал:
«У некоторых пчёл языки в два раза длиннее, чем они сами. Поэтому они могут собирать нектар с цветков, у которых очень узкие длинные бутоны».
Или:
«Спорим, вы не знаете, что в некоторых знатных английских домах дворецкий до сих пор гладит газеты, прежде чем положить их перед хозяином во время завтрака».
В нашей школе обучались около шестидесяти мальчиков и девочек в возрасте от пяти до одиннадцати лет. У нас были четыре классные комнаты и четверо учителей.
Мисс Бердси преподавала в начальном классе — учила пяти-шестилетних детей. Она была очень милой. В ящике её стола хранилась коробка с анисовым драже. Каждому, кто хорошо отвечал на уроке, она давала по одному драже, и счастливчик мог сосать его прямо на уроке. Весь смысл в том, что анисовое драже нельзя жевать. Его нужно держать под языком, пока оно не растает само собой, и тогда у вас во рту останется маленькое коричневое зёрнышко. Это и будет анис. И когда вы раскусите зёрнышко, то почувствуете его потрясающий вкус. Отец рассказал мне, что собаки обожают анис. Когда не могут найти лис, охотники разбрасывают анис на несколько миль вокруг и пускают охотничьих собак. Те идут на запах, потому что обожают анис. Этот способ охоты известен как охота с анисовой приманкой.
Семи- и восьмилетних детей учил мистер Коррадо. Он тоже был хорошим. И очень старым, лет за шестьдесят. Но это не помешало ему влюбиться в мисс Бердси. Мы догадывались об этом потому, что он давал ей лучшие порции мяса, когда приходила его очередь дежурить в столовой. И когда она ему улыбалась, он в ответ улыбался во весь рот, обнажая не только передние зубы, но и все остальные.
Учитель по имени капитан Ланкастер занимался с десятилетними и одиннадцатилетними детьми, включая и меня. Иногда его называли Ланкерс. Это был ужасный человек. С огненно-рыжими торчащими волосами, коротко подстриженными усиками того же цвета и огненной натурой. Огненно-рыжие волоски торчали из его ноздрей и ушей. Во времена войны с Гитлером он служил в армии и был капитаном. Поэтому до сих пор называет себя именно так, а не просто мистером Ланкастером. Мой отец говорит, что это глупо. Миллионы людей, принимавших участие в войне, ещё живы, но большинство из них стараются забыть об этом кошмаре, тем более о своих паршивых армейских званиях. У капитана Ланкастера был зверский характер, и мы его боялись. Обычно он сидел за столом и следил за нами своими светло-голубыми, почти бесцветными глазами, отыскивая какой-нибудь непорядок. Он сидел и сопел, словно собака, обнюхивающая кроличью нору.
Мистер Снодди, наш директор, преподавал в самом старшем классе. Его все любили. Это был маленький полный мужчина с большим красным носом. Из-за этого носа я всегда жалел его. Нос был таким большим и таким воспалённым, что казалось, вот-вот взорвётся и разнесёт в клочки самого мистера Снодди.
Мистер Снодди всегда приносил с собой в класс стакан воды и отпивал из него маленькими глоточками во время урока. По крайней мере, все думали, что это стакан с водой. Все, кроме меня и моего лучшего друга Сидни Моргана. Мы знали правду, и вот как мы её выяснили. Мой отец чинил машину мистера Снодди, а я всегда приносил ему в школу счета, чтобы не платить за почтовую пересылку. Однажды во время перемены я пошёл в его кабинет отдать ему счёт, и Сидни Морган увязался за мной. Не специально, просто так получилось. Когда мы зашли, то увидели, как мистер Снодди, склонившись над столом, наполняет свой знаменитый стакан жидкостью из бутылки с этикеткой «Гордон джин». При виде нас он аж подпрыгнул.
— Нужно стучаться, когда входите, — сказал он, отодвигая бутылку за кипу книг.
— Извините, сэр, — сказал я. — Я принёс вам счёт от отца.
— Ах, да. Очень хорошо. А ты зачем пришёл, Сидни?
— Ни за чем, сэр. Просто так.
— Тогда уходите, оба, — сказал мистер Снодди, продолжая держать руку на бутылке. — Давайте идите.
В коридоре мы договорились, что никому не расскажем о том, что увидели. Мистер Снодди всегда был добр к нам, и в благодарность за это мы решили сохранить его секрет в тайне.
Единственный человек, которому я о нём всё же поведал, был мой отец. Выслушав меня, он сказал:
— Ничуть не виню его, Дэнни. Будь я женат на миссис Снодди, я бы пил что-нибудь покрепче джина.
— Папа, а что бы ты пил?
— Яд, — ответил отец. — Она жуткая женщина.
— Почему жуткая? — спросил я.
— Настоящая ведьма. И тому есть доказательство. У неё на ногах по семь пальцев.
— Откуда ты знаешь? — удивился я.
— Мне сказал доктор Спенсер, — ответил отец и, чтобы сменить тему разговора, спросил: — Почему ты никогда не приглашаешь к себе Сидни Моргана?
С тех пор как я начал ходить в школу, отец постоянно предлагал мне пригласить к нам ребят на чай или ужин. И каждый год на мой день рождения он говорил: «Дэнни, давай устроим вечеринку. Напишем всем приглашения, а я схожу в деревню и куплю шоколадных эклеров, пончиков и большой торт со свечами».
Но я всегда отвечал «нет». И никогда не приглашал к себе друзей ни после школы, ни на уик-энд. Не потому, что у меня их не было. У меня было очень много хороших друзей, и лучшим из них я считал Сидни Моргана. Не знаю, может, если бы я жил с ними на одной улице, а не за несколько миль в стороне, всё было бы иначе. Хотя не уверен. Честно говоря, настоящая причина заключалась в том, что мне было очень хорошо с моим отцом.
Кстати, в этот четверг, когда отец оставил меня у ворот школы, а сам пошёл покупать изюм, со мной приключилась довольно неприятная история. Началось всё на первом уроке, который проводил капитан Ланкастер. Он продиктовал нам уйму чисел, которые мы должны были перемножить в наших тетрадках. Я сидел вместе с Морганом в последнем ряду, и мы оба упорно трудились над заданием. Капитан Ланкастер восседал за столом и подозрительно наблюдал за классом своими водянистыми глазами. Даже с последнего ряда я слышал, как он сопит и урчит, словно собака у кроличьей норы.
Сидни прикрыл рот ладонью и очень тихо прошептал в мою сторону:
— Сколько будет девятью восемь?
— Семьдесят два, — так же шёпотом ответил я.
Палец капитана Ланкастера тут же нацелился мне прямо в лицо.
— Ты! — закричал он. — Встать!
— Я, сэр?
— Да, ты, болтливый маленький идиот.
Я встал.
— Ты разговаривал! — пролаял он. — О чём ты говорил? — Он кричал на меня, словно на роту солдат на плацу. — Давай рассказывай!
Я стоял и молчал.
— Ты отказываешься отвечать мне? — заорал он.
— Пожалуйста, сэр, — сказал Сидни. — Это я виноват. Я спросил у него кое-что.
— Неужели? Спросил? Встать!
Сидни встал рядом со мной.
— И что же ты у него спросил? — Голос капитана Ланкастера стал менее громким и оттого более опасным.
— Я спросил его, сколько будет девятью восемь?
— И я полагаю, ты ему ответил? — Капитан Ланкастер никогда не называл нас по именам. Всегда только «ты», «мальчик», «девочка» или что-нибудь в этом роде. — Так ответил ты или нет? Говори же.
— Да, сэр, — сказал я.
— Значит, вы сжульничали оба.
Мы молчали.
— Жульничество — любимое занятие шалопаев и хулиганов! — проговорил он.
Со своего места я видел, как весь класс замер, напряжённо глядя на капитана Ланкастера. Никто не смел пошевелиться.
— Можете лгать, мошенничать и свинячить у себя дома. Здесь я этого не потерплю.
На меня вдруг накатила волна безрассудной ярости, и я закричал в ответ:
— Я не обманщик!
В классе воцарилась зловещая тишина. Капитан Ланкастер задрал подбородок и уставился на меня своими водянистыми глазами:
— Ты не только обманщик, но и нахал, — тихо проговорил он. — Ты очень наглый мальчик. Подойдите сюда оба.
Шагая к доске, я уже точно знал, что сейчас произойдёт. Я много раз видел, как это было с другими — и мальчиками, и девочками. Но сам я никогда не попадался. Хотя каждый раз я содрогался.
Мистер Ланкастер встал и подошёл к высокому книжному шкафу, стоящему слева от доски. Он достал с верхней полки эту ужасную палку. Она была белой, как кость, очень длинная и очень тонкая, и напоминала трость, предназначенную для опоры при ходьбе.
— Ты первый, — сказал он, указывая на меня палкой. — Вытяни левую руку.
Мне не верилось, что этот человек намеренно и хладнокровно собирается причинить мне боль. Я вытянул левую руку вперёд ладонью вверх. Я смотрел на розовую, испещрённую линиями ладошку и не мог представить, что сейчас с ней может что-то произойти.
Длинная тонкая палка взметнулась в воздух и с коротким хлопком, похожим на ружейный выстрел, опустилась на мою ладонь. Я услышал сначала звук удара, а пару секунд спустя почувствовал боль. Никогда в жизни мне не было так больно. Будто кто-то приложил к моей руке раскалённую кочергу и сильно прижал её к ней. Помнится, я схватил правой рукой свою покалеченную левую руку и зажал её между ног. Я всё сжимал и сжимал её, словно боялся, что она распадётся на кусочки. Я сдержался и не закричал, но по щекам у меня катились слёзы.
Где-то рядом со мной послышался тот же ужасный звук. Я понял, бедняга Сидни получил свою порцию.
О эта пылающая, страшная боль в руке! Почему она не проходит?
Я взглянул на Сидни. Как и я, он корчился от боли, сжимая между ног свою руку и гримасничая от боли.
— Садитесь на место. Оба! — приказал капитан Ланкастер. — И больше никакого обмана! — напутствовал нас ужасный голос. — И без наглости!
Мы проковыляли обратно к своему столу и сели. Все склонили головы над учебниками, как прихожане в церкви, творящие молитвы.
Я посмотрел на свою руку. По всей ладони до самой кисти тянулся безобразный красный след. Я пошевелил пальцами. Они шевелились, только сильно болели. Я покосился на Сидни. Он бросил на меня быстрый извиняющийся взгляд и снова уткнулся в тетрадь.
Когда я вернулся домой после школы, отец работал в мастерской.
— Я купил изюм, — сказал он, увидев меня. — Принеси мне, пожалуйста, кувшин с водой.
Я сбегал в фургон, взял кувшин и до половины наполнил его водой. Отнёс в мастерскую и поставил на скамью.
— Открывай пакеты и высыпай изюм.
Это была ещё одна прекрасная черта характера моего отца. Он не пытался один сделать всю работу. Было ли это что-то трудное, например установка карбюратора на мотор, или такой пустяк, как размачивание изюма в воде, он всегда позволял попробовать сначала мне, а сам стоял и смотрел на меня, готовый в любую минуту прийти на помощь. И сейчас я открыл пакет под его взглядом.
— Эй! — воскликнул он, хватая меня за левое запястье. — Что с твоей рукой?
— Ничего, — сказал я, сжимая руку.
Он заставил меня разжать кулак. Через всю ладонь, как ожог, пролегла длинная пунцовая отметина.
— Кто это сделал? — закричал отец. — Капитан Ланкастер?
— Да, папа, но ничего страшного.
— Что случилось? — Отец чуть не до боли сжал мою кисть. — Расскажи мне подробно, что произошло?
Пока я рассказывал, он держал мою кисть в руке, и его лицо постепенно становилось всё бледнее и бледнее. Я видел, как в нём закипает опасная ярость.
— Я его убью! — прошептал отец, когда я закончил рассказ. — Клянусь, я убью его! — Его глаза метали молнии, все краски сбежали с его лица. Я никогда раньше не видел отца таким.
— Папа, забудь!
— Я никогда этого не забуду, Дэнни! Ты не сделал ничего плохого, и у него нет никакого права бить тебя. Значит, он назвал тебя мошенником?
Я кивнул.
Отец сорвал с крючка на стене пиджак и надел его.
— Куда ты идёшь?
— Я иду домой к капитану Ланкастеру и задам ему хорошую трёпку.
— Папа, пожалуйста, не надо. Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Я должен.
— Нет! — закричал я, вырывая руку. — Пожалуйста, не делай этого! Потом мне будет ещё хуже. Пожалуйста, папа!
— Но я должен, — не сдавался отец.
— Нет! — крикнул я, повисая у него на руке. — Пожалуйста, не надо!
Отец колебался. Я взял его за руку. Он молчал, краска гнева медленно сползла с его лица.
— Это возмутительно! — сказал он.
— Бьюсь об заклад, когда ты ходил в школу, тебе тоже доставалось.
— Конечно, доставалось.
— И я уверен, твой отец не пытался задать трёпку учителю, который несправедливо с тобой обошёлся. — Отец смотрел на меня и молчал. — Я прав, папа?
— Да, Дэнни.
Я отпустил его руку, помог ему снять пиджак и повесил его на крючок.
— А теперь я замочу изюм, — сказал я. — И не забудь: завтра я сильно простужусь и не смогу пойти в школу.
— Всё правильно.
— Нам нужно набить порошком две сотни изюминок, — напомнил я.
— А, да, конечно.
— Думаю, мы справимся, — сказал я.
— Сильно болит? — спросил отец. — Твоя рука?
— Нет, совсем немного.
Я думаю, мой ответ удовлетворил его. В течение этого дня и вечером он время от времени посматривал на мою руку, но разговоров об этом больше не заводил.
В этот вечер он не рассказывал мне никаких историй. Он сидел на краю моей кровати, и мы толковали о том, что будем делать завтра в лесу мистера Хейзла. Этот разговор так взволновал меня, что я потом долго не мог уснуть. Должно быть, и отец разволновался, потому что, когда он лёг в свою койку, я слышал, как он ворочается и тяжело вздыхает. Ему тоже не спалось.
Около половины одиннадцатого отец поднялся и хотел поставить чайник.
— В чём дело, папа?
— Ни в чём, — ответил он. — Можем же мы устроить ночную фиесту?
— Конечно, давай устроим.
Он зажёг лампу под потолком, открыл банку тунца и сделал великолепные бутерброды. А ещё приготовил шоколад для меня и чай для себя. Затем мы снова заговорили о фазанах и о лесах мистера Хейзла.
Уснули мы очень поздно.
Назад: «Спящая красавица»
Дальше: Пятница
