Книга: Чужие сны и другие истории
Назад: «Словоизлияния Бреннбара» (1973) От автора
Дальше: «Пансион “Грильпарцер”» (1976) От автора
Пансион «Грильпарцер»
Мой отец работал в австрийском бюро туризма, и однажды матери взбрело в голову, что все мы должны сопровождать отца в поездках, целью которых был «туристский шпионаж». Так мать и мы с братом сделались участниками отцовских секретных миссий. В задачу входило посещать австрийские рестораны, отели и пансионы, с которыми сотрудничало бюро, и представлять отчеты, сообщая о пыли в номерах, грубости со стороны персонала, некачественной пище, самовольном сокращении ассортимента и так далее. Поэтому, куда бы мы ни приезжали, от нас требовалось создавать проблемы. Например, подражая чудачествам иностранных туристов, требовать в ресторане блюда, которые отсутствовали в меню. Или — среди ночи шумно плескаться в ванной, заявляя, что мы так привыкли. Мы возмущались, когда в аптечке гостиничного номера не было аспирина, а горничная не могла объяснить, как добраться до зоопарка. Мы должны были вести себя вежливо, но докучать персоналу отеля или пансиона своей привередливостью. Покинув место инспекции, в машине мы обо всем рассказывали отцу.
— Парикмахер у них никогда по утрам не работает, — жаловалась отцу мать. — Правда, мне посоветовали пару хороших парикмахерских, буквально в нескольких шагах от отеля. По-моему, все нормально, если не считать отсутствия парикмахерских услуг.
— Но руководство утверждало, что у них такие услуги есть, — отвечал отец и делал пометку в своем громадном блокноте.
Я был неизменным водителем нашей «секретной группы» и доносил обо всех «странностях», происходивших с нашей машиной.
— Мы специально поставили машину в гараж отеля и дополнительно заплатили за это. А сегодня, когда я ее забирал, я заметил, что пробег, судя по счетчику, увеличился на четырнадцать километров.
— Об этом я сообщу непосредственно руководству бюро, — заявлял отец, снова чиркая в блокноте.
— В туалете бачок течет, — вспоминал я.
— А мне вообще было дверь туда не открыть, — жаловался мой младший брат Робо.
— У тебя вечные нелады во всеми дверями, — напоминала ему мать.
— Этот отель класса С? — спрашивал я.
— Самое печальное, что нет, — отвечал отец. — Он до сих пор числится в классе В.
Какое-то время мы ехали молча, обдумывая аргументы для понижения классности отеля или пансиона. К этому мы относились очень серьезно.
— Думаю, нужно отправить письмо руководству бюро, — предлагала мать. — Обойтись без расшаркиваний, но и без излишних резкостей. Только факты.
— Я тоже склоняюсь к такому мнению, — подхватывал отец, любивший официальные встречи с руководством бюро.
— И не забудь сказать о том, что кто-то брал нашу машину, — напоминал я. — Это непростительное нарушение.
— Пап, скажи им, что яйца были недоваренные, — канючил Робо.
Ему в то время не исполнилось и десяти лет, поэтому его мнение всерьез не принималось.
После смерти деда в состав нашей «секретной группы» вошла бабушка, что сразу повысило уровень эффективности… точнее, придирчивости. Джоанна (так звали бабушку) обладала аристократическими замашками. Она привыкла останавливаться в отелях класса А, однако отцу чаще всего приходилось инспектировать отели и пансионы классов В и С. Такие места пользовались наибольшим спросом среди туристов. С ресторанами были свои хлопоты. Если спать без особого комфорта туристы еще соглашались, то в качественной еде были заинтересованы все.
— Я не позволю, чтобы на мне проверяли пищу сомнительного качества, — заявила нам бабушка. — Вы тут все четверо радуетесь бесплатным путешествиям. На самом деле вы платите очень дорогую цену. Прежде всего, вы никогда не знаете, в каких условиях вам придется ночевать. Американцам, может, и понравится местная экзотика в виде номеров без ванных комнат. Но я уже стара, и меня вовсе не очаровывает, когда нужно идти по длинному коридору в поисках места, где можно вымыть лицо и облегчиться. Естественно, меня это беспокоит, но мое беспокойство — лишь половина настоящих бед. В подобных местах можно легко подцепить какую-нибудь гадость. Я говорю не только о пище. Если кровать покажется мне подозрительной, клянусь, что я глаз не сомкну. И это еще не все. Не забывайте, что вы путешествуете с детьми. Они слишком юны и впечатлительны, а в подобных местах останавливается публика не с самыми лучшими манерами. Задумайтесь, как это повлияет на неокрепшие детские души.
Родители молча кивали.
— Почему ты гонишь, как на скоростном шоссе? — переключилась на меня бабушка. — Покрасоваться хочешь? Сбрось скорость.
Я послушно сбросил скорость.
— Вена, — вздохнула бабушка. — В Вене я всегда останавливалась в «Амбассадоре».
— Видите ли, Джоанна, этот отель не включен в список проверки, — осторожно напомнил ей отец.
— Разве тебя пошлют проверять приличное место? Я так думаю, что мы вообще не попадем ни в один отель класса А.
— Дело в том, что наша поездка охватывает преимущественно отели и пансионы класса В.
— Преимущественно? Как это понимать? Значит, мы все-таки остановимся хотя бы в одном отеле класса А?
— Нет. Нам придется остановиться в одном пансионе класса С.
— Это я люблю, — оживился Робо. — Там драки бывают.
— Могу себе представить, — поморщилась бабушка.
— Это совсем небольшой пансион, — сказал отец, будто величина пансиона оправдывала все остальное.
— Они подали заявление об изменении их класса с С на В, — добавила мать.
— Но туристы жаловались на них, — сказал я.
— Ничего удивительного, — тоном судьи произнесла Джоанна.
— И еще там… животные, — сболтнул я.
Мать сердито посмотрела на меня.
— Животные? — насторожилась Джоанна.
— Да, животные, — с упрямством идиота подтвердил я.
— Подозрение на наличие животных, — поправила меня мать.
— Да, и нечего выдумывать, — осадил меня отец.
— Какая прелесть! — всплеснула руками бабушка. — Подозрение на наличие животных. Как это понимать? Нас ожидают клочки шерсти на коврах? Зловонные кучки по углам? Вы забыли, что у меня астма и я мгновенно начинаю задыхаться в комнате, где побывала кошка?
— Жалоба касалась не кошек, — сказал я и тут же получил от матери сердитый толчок локтем.
— Тогда кто? Собаки? — насторожилась Джоанна. — Бешеные собаки! И одна из них вцепится в меня на пути к ванной.
— Нет, не собаки, — успокоил я бабушку.
— Медведи! — крикнул Робо.
— Робо, это только предположения, — отчитала моего брата мать.
— Дурацкая шутка, — поморщилась бабушка.
— Конечно дурацкая, — подхватил отец. — Ну какие медведи в пансионе?
— В письме говорилось о медведях, — напомнил я. — Естественно, в бюро туризма посчитали, что у писавшего не все в порядке с головой. Но затем пришло второе письмо, и тоже с жалобой на медведя.
В зеркале заднего обзора отец состроил мне свирепую физиономию. Однако я считал, что нужно заранее посвятить бабушку во все особенности нашего расследования. Во-первых, пусть не расслабляется, а во-вторых — этим я избавил нас от жалоб типа «Почему меня не предупредили?».
— Наверное, это не настоящий медведь, — разочарованно протянул Робо.
— Значит, человек в медвежьем костюме! — воскликнула Джоанна, — Это что еще за неслыханное извращение? Звериная натура, облаченная в звериную шкуру! Спрашивается, для чего? Здесь дети, а то бы я сказала, для чего. Я слыхала про такие штучки. Мне нужно взглянуть нa это своими глазами. Едем туда! Начнем с класса С, чтобы потом не портить себе настроение. Чем раньше, тем лучше.
— Но мы ведь даже не забронировали номера, — сказала мать.
— Конечно. Так мы бы дали им шанс проявить себя с самой лучшей стороны, — согласился отец.
Он никогда не раскрывал своим жертвам, что работает на бюро туризма, однако считал: бронирование — честный способ позволить персоналу подготовиться наилучшим образом.
— Нам незачем это делать, — отмахнулась бабушка. — В пансионе, где разгуливают люди в медвежьих шкурах, всегда полно свободных номеров. Уверена: постояльцы регулярно умирают там прямо в постели. От страха или чудовищного варварства безумца, нацепившего на себя вонючую медвежью шкуру.
— Может, это все-таки настоящий медведь, — с надеждой произнес Робо.
Слушая наш разговор, брат посчитал, что настоящий медведь — все же меньшее зло, нежели вампир в медвежьей шкуре, порожденный бабушкиным воображением. Настоящих медведей Робо не боялся, поскольку видел их лишь в зоопарке.
Соблюдая максимальную осторожность, я привел машину к темному перекрестку на пересечении улиц Планкен и Зайлергассе. Мы стали высматривать пансион класса С, хозяин которого метил классом выше.
— Нет места для парковки, — сказал я отцу, и он сразу сделал пометку в блокноте.
Я встал впритык к другой машине. Мы сидели в салоне и смотрели на узкое четырехэтажное здание пансиона, зажатого между кондитерской и табачным магазином.
— Видите? — обратился к бабушке отец. — Никаких медведей.
— И, надеюсь, никаких людей, — сказала она.
— Они приходят по ночам, — заявил Робо, с опаской оглядываясь по сторонам.
Внутри нас встретил герр Теобальд — владелец «Грильпарцера». Джоанну он сразу заставил насторожиться.
— Надо же! Совместное путешествие трех поколений! — воскликнул герр Теобальд. — Как в старые добрые времена, — добавил он специально для бабушки. — Да, в те времена, когда еще не нахлынула лавина разводов и молодежь не торопилась поскорее обособиться от родителей. Наш пансион — семейный. Очень жаль, что вы заранее не известили о своем приезде. Тогда бы я смог поселить вас всех вместе.
— Мы не привыкли спать в одном номере, — холодно изрекла бабушка.
— Что вы, я не это имел в виду, — снова воскликнул герр Теобальд. — Я хотел сказать, тогда бы я сумел разместить вас рядом.
Его слова явно испугали бабушку.
— Вы поселите нас в разных концах?
— Видите ли, в пансионе осталось лишь два свободных номера. И только в одном смогут поместиться родители с детьми.
— А их номер далеко от моего? — допытывалась Джоанна.
— Ваш номер — напротив туалета, — сообщил Теобальд, словно в этом был несомненный плюс.
Нас повели показывать номера. Бабушка с отцом замыкали процессию. Джоанна не скрывала своего презрения.
— Я совсем не так представляла себе жизнь в старости, — ворчала бабушка. — Поселить меня рядом с туалетом, чтобы всю ночь слышать шарканье ног!
— Обратите внимание на неповторимость каждого номера, — тоном музейного экскурсовода вещал Теобальд. — Вся мебель здесь принадлежит моей семье.
В этом мы не сомневались. Просторная комната, в которой предстояло ночевать нам четверым, была полна всевозможных безделушек. По шкафам и комодам можно было изучать тенденции венской мебельной моды. Никакой стандартизации, даже в дверных и ящичных ручках. Нам с Робо понравились медные краны умывальника и резная спинка кровати со стороны изголовья. Я видел, как отец мысленно упорядочивает свои наблюдения для последующего занесения в блокнот.
— Потом займешься, — одернула его бабушка. — Я хочу видеть свой номер.
И мы всей семьей послушно отправились за Теобальдом по изгибам длинного коридора. Отец, естественно, подсчитывал число шагов от нашего номера до туалета. Мы шли по вытертому серому ковру. По стенам были развешаны пожелтевшие фотографии конькобежцев. Меня особенно поразила форма коньков: спереди они загибались наподобие полозьев старых саней или туфель придворных шутов.
Робо, забежавший вперед, радостно возвестил об обнаружении туалета. Значит, мы добрались и до бабушкиного номера.
Ее номер встретил нас обилием фарфоровых безделушек, полированными стенками шкафов и намеком на плесень. Портьеры были влажными. На кровати, застеленной покрывалом, ровно посередине вздымался бугор, словно там прятался какой-нибудь тощий мальчишка.
Бабушка дождалась, пока герр Теобальд покинет номер. Управляющий выскочил оттуда со стремительностью пациента, которому врач сообщил о благоприятных анализах. Когда за ним закрылась дверь, бабушка спросила отца:
— Какие основания у этого пансиона рассчитывать на категорию В?
— Никаких. Только С.
— Они родились и умрут с категорией С, — сказал я.
— А я бы сказала, что им надо понизить категорию до Е или F, — заявила бабушка.
В тускло освещенной чайной комнате (обычное название столовых в пансионах) мужчина пел венгерскую песню. Он был в костюме, но без галстука.
— Это еще не значит, что певец — венгр, — успокаивал бабушку отец, но лицо Джоанны сразу приняло скептическое выражение.
— А по-моему, шансы не в его пользу, — тоном английской леди произнесла бабушка.
Она отказалась от чая и кофе. Робо съел кусочек торта и сказал, что ему понравилось. Мы с матерью курили одну сигарету на двоих. Мать избавлялась от этой вредной привычки, а я начинал ее приобретать. Между нами существовала договоренность: одному не выкуривать сигарету целиком.
— Наш знаменитый гость, — шепнул отцу герр Теобальд, указывая на певца. — Знает песни всех стран мира.
— Во всяком случае, венгерские знает, — сказала бабушка, однако впервые за все это время улыбнулась.
К бабушке обратился мужчина невысокого роста, гладко выбритый, но с иссиня-черным оттенком на впалых щеках (свидетельство быстро растущей бороды). На нем была чистая белая рубашка (хотя и пожелтевшая от времени и стирок), а брюки и пиджак не составляли костюмную пару.
— Что вы сказали? — переспросила бабушка.
— Я говорил, что рассказываю сны.
— Рассказываете сны? Значит, вам они снятся?
— Да, они мне снятся, и я их рассказываю, — с оттенком таинственности произнес мужчина.
Певец вдруг оборвал песню и тоже включился в разговор.
— Любые сны, какие захотите узнать, — сказал бабушке певец. — Он их вам расскажет.
— Я вообще не хочу знать ни про какие сны, — ответила бабушка.
Она с недовольством глядела на темные волоски, торчавшие из распахнутого воротника рубашки певца. Толкователя снов бабушка подчеркнуто не замечала.
— Как вижу, вы женщина рассудительная и не станете придавать значения всякому приснившемуся вам сну.
— Конечно не стану, — бросила ему бабушка.
На моего отца она метнула весьма красноречивый взгляд, говоривший: «Во что ты меня втравил?»
— Но один ваш сон я знаю, — сказал толкователь и закрыл глаза.
Певец пододвинул стул, и мы вдруг увидели, что он сидит почти рядом с нами. Робо уселся к отцу на колени, хотя давно уже вышел из такого возраста.
— В большом замке, — начал толкователь, — одна женщина лежала в постели со своим мужем. Они оба спали, как вдруг, посреди ночи, женщина проснулась. Она совершенно не понимала, что разбудило ее, но никакой сонливости не ощущала. Она была бодра, словно давно уже находилась на ногах. Сама не понимая откуда, но она знала, что и ее муж тоже проснулся и лежит с открытыми глазами.
— Надеюсь, сон вполне подходит для детских ушей, — хихикнул герр Теобальд, но на него никто не обратил внимания.
Бабушка сложила руки на коленях и уткнулась глазами в пол. Мать держалась за отцовскую руку.
Я сидел рядом с толкователем снов. От его пиджака пахло так, будто этот человек работал в зоопарке.
— Итак, женщина и ее муж лежали с открытыми глазами и слушали звуки, доносившиеся из темноты. Они совсем недавно сняли этот замок и еще не успели его обследовать. Звуки раздавались со стороны двора, двери которого супруги никогда не запирали. Туда постоянно приходили крестьяне из близлежащей деревни, а деревенским ребятишкам позволялось кататься на тяжелой створке ворот. Но все это бывало днем. Кто же мог потревожить супругов ночью?
— Может, медведи? — спросил Робо, но отец выразительно прижал к губам палец.
— Они услышали лошадей, — ответил ему толкователь.
Бабушка, которая до сих пор сидела с закрытыми главами и, казалось, дремала, вздрогнула и выпрямилась.
— Они услышали дыхание лошадей и удары их копыт. Лошади никак не могли успокоиться. Муж протянул руку и коснулся плеча жены.
«Ты слышишь? Лошади», — сказал он.
Женщина встала с постели и подошла к окну. Двор был полон конных солдат. Но откуда они взялись? На всадниках были латы! Они не поднимали забрала шлемов, и потому голоса их звучали глухо и неясно, как радио, когда станция плохо слышна. Лошади перебирали ногами, отчего доспехи всадников клацали…
Пока что рассказ толкователя снов казался мне историей из детской книжки. Может, герр Теобальд решил таким образом нас позабавить? Бабушка вновь закрыла глаза.
— Во дворе замка была старая, растрескавшаяся чаша фонтана. Вместо воды ее заполняли сухие листья и прочий сор. Однако в свете луны женщина увидела: чаша полна воды. Воды было столько, что она переливалась через край, и лошади жадно пили ее. Рыцари держались настороженно и все время поглядывали на темные окна замка. Они чувствовали себя незваными гостями. Только лошади, истомленные жаждой, заставили воинов въехать в чужой двор и устроить этот краткий привал.
В лунном свете блестели большие щиты рыцарей. Женщина постояла еще немного, затем вернулась в постель, прижалась к мужу и застыла.
«Кто это там?» — спросил он.
«Лошади», — ответила она.
«Так я и думал. Они съедят все цветы».
«А кто строил этот замок?» — спросила женщина.
Замок был древним, и супруги знали об этом.
«Карл Великий», — сонным голосом ответил муж.
Он заснул, а женщине не спалось. Она лежала, слушая шум струящейся воды. Ей казалось, что вода течет не только в чаше фонтана, но и по всему замку, словно в подземелье имелось несколько ключей, питавших фонтан. В спальню долетали приглушенные голоса рыцарей. Солдаты Карла говорили на мертвом наречии. Они явились сюда из восьмого века, и это были франки. Их голоса казались женщине такими же мрачными, как и их эпоха.
Женщина еще долго лежала без сна, дожидаясь, когда всадники покинут двор. Она не боялась, что они вдруг спешатся и явятся в замок. Скорее всего, они куда-то направлялись и остановились в знакомом месте, чтобы напоить лошадей. Женщина чувствовала: пока слышится плеск воды, ей нельзя вмешиваться в происходящее. Когда она засыпала, солдаты Карла все еще находились во дворе.
«Ты не слышала ночью шум воды?» — спросил у нее утром муж.
Конечно же, она слышала. Но из окна супруги увидели, что чаша фонтана суха и забита листьями, а цветы стоят нетронутыми. Все знают, что лошади любят полакомиться цветами.
Супруги спустились во двор.
«Как странно, — удивился муж. — Ни следов лошадиных копыт, ни навозных куч. Должно быть, эти лошади нам просто приснились».
Женщина ничего не сказала мужу ни про солдат, ни про то, что двоим людям вряд ли может присниться совершенно одинаковый сон. Не напомнила она ему и про притупленность его обоняния, обычную для заядлых курильщиков. Он никогда не чувствовал запах варящегося супа. А запах лошадей, еще сохранявшийся в свежем утреннем воздухе, был тем более недосягаем для его носа…
Пока они жили в этом замке, женщина еще дважды видела солдат. Или они ей снились. Но муж больше не просыпался. Оба раза это происходило внезапно. Однажды женщина проснулась с привкусом металла во рту, как будто язык дотронулся до чего-то древнего и металлического: поверхности меча, нагрудной пластины, кольчуги или ножных лат. Солдаты Карла прискакали снова, но теперь за окнами была поздняя осень. От фонтана поднимался густой туман, а лошади были покрыты инеем… В последний раз женщина заметила: солдат стало меньше, чем прежде. Возможно, кто-то погиб в сражениях, а кого-то доконала зима. Лошади сильно отощали. Сами рыцари больше напоминали живые доспехи в седле. Лошадиные морды покрывали наросты льда, похожие на продолговатые маски. И люди, и животные дышали с заметным трудом.
Толкователь снов сделал паузу. Возможно, это был конец его рассказа или он хотел сказать что-то важное.
— Муж этой женщины в дальнейшем умер от воспаления дыхательных путей. Но в тот момент, когда она видела сны, она еще об этом не знала.
Бабушка вскинула голову и вдруг дала толкователю пощечину. Робо испуганно сжался, а мать перехватила ее руку. Певец поспешно вскочил на ноги. Было непонятно: то ли случившееся испугало его, то ли он готов встать на защиту толкователя. Однако тот лишь поклонился бабушке и покинул мрачную чайную комнату. Казалось, у них с Джоанной было заключено некое соглашение: важное, но не доставлявшее обоим никакой радости. Отец что-то записал в своем блокноте.
— Вот такая история, — сказал герр Теобальд и натужно рассмеялся.
Потом он взъерошил Робо волосы, чего мой брат терпеть не мог.
— Герр Теобальд, мой отец умер от воспаления дыхательных путей, — сказала ему мать.
— Боже мой, — всплеснул руками управляющий. — Простите меня, meine Frau, — сказал он бабушке, но Джоанна не пожелала с ним говорить.
Мы повели бабушку ужинать в ресторан класса А, однако и там она почти не притронулась к еде.
— Тот человек — венгерский цыган и наверняка якшается с нечистой силой.
— Мама, успокойся, — сказала ей наша мать. — Откуда ему знать об отце?
— Он знает больше, чем ты, — огрызнулась бабушка.
— Шницель здесь превосходный, — сказал отец, пометив в блокноте. — Вино из Гумпольдскирхен великолепно с ним сочетается.
— Телячьи почки тоже вкусные, — сказал я.
— И яйца здесь умеют варить, — добавил Робо.
Бабушка молчала до тех пор, пока мы не вернулись в пансион «Грильпарцер». Только сейчас мы заметили, что дверь туалета не достает до пола на целый фут, если не больше. Мне сразу вспомнились двери в американских туалетных кабинах и двери салунов в ковбойских фильмах.
— Как хорошо, что я воспользовалась туалетом в ресторане, — сказала бабушка. — Что у них тут за двери? Постараюсь выдержать ночь. Не желаю, чтобы все видели мои ноги!
Мы пошли в свой номер. Там отец спросил у матери:
— Я что-то путаю или твои родители действительно когда-то арендовали замок?
— Это было вскоре после их женитьбы и до моего рождения. Тот замок назывался Катцельдорф. Я видела фотографии.
— Так вот почему ее рассердил рассказ венгра, — усмехнулся отец.
— А в коридоре кто-то ездит на велосипеде, — вдруг сказал Робо. — Я видел, как проехало колесо.
Дверь нашего номера тоже была несколько выше уровня пола.
— Робо, ложись спать, — велела ему мать.
— Оно ехало и скрипело, — не унимался Робо.
— Спокойной ночи, ребята, — сказал отец.
— Если вам можно разговаривать, нам тоже можно, — заявил я.
— Тогда говорите между собой и не лезьте в разговоры взрослых.
— У меня глаза закрываются, — зевнула мать. — Довольно разговоров.
Мы нехотя подчинились и, наверное, даже уснули. Не знаю, сколько продолжался мой сон, но его прервал локоть брата. Робо заявил, что ему нужно в туалет.
— Так иди. Ты же знаешь, где он.
Робо ушел, оставив дверь приоткрытой. Я слышал, как он шел, похлопывая рукой по стене. Вернулся брат на удивление быстро.
— Там кто-то есть.
— Ну и дождался бы, пока туалет освободится, — сказал я.
— Свет не горел, но я все равно видел: там кто-то сидит. В темноте.
— В таком туалете и я бы сидел без света.
Однако Робо взбудоражило не то, что кто-то сидел в туалете впотьмах, он уверял меня, что видел под дверью не ноги, а… руки.
— Руки? — переспросил я.
— Ну да. Вместо ног — руки. Расставлены, как ноги.
— Хватит мне голову морочить! — не выдержал я.
— Идем со мной. Сам увидишь.
Зная, что брат не отстанет, я пошел вместе с ним. В туалете было пусто.
— Они ушли, — вздохнул Робо.
— Не они, а кто-то ушел на руках. — «Если ты мне не соврал», — мысленно добавил я. — Иди, писай.
Робо зашел в туалет и, не зажигая света, угрюмо помочился. На обратном пути, когда мы почти дошли до двери нашего номера, нам попался невысокий человек — такой же смуглый, как толкователь снов. Даже одежда его была похожа. Он улыбнулся нам. Человек этот шел… на руках.
— Видел? — шепнул мне Робо.
Мы вошли в номер и плотно закрыли дверь.
— Что там такое? — сонным голосом спросила мать.
— Какой-то человек ходит на руках, — ответил я.
— И писает на руках, — добавил Робо.
— Класс С, — пробормотал во сне отец.
Ему часто снилось, как он делает пометки в своем гигантском блокноте.
— Утром поговорим. Ложитесь, — потребовала мать.
— Обыкновенный акробат, — сказал я брату. — Увидел, что ты еще мальчишка, вот и решил тебя позабавить.
— А откуда он это видел, когда был в туалете? — резонно возразил Робо.
— Да угомонитесь вы оба! — шикнула на нас мать.
Но угомониться не получилось, поскольку в следующее мгновение мы услышали пронзительный бабушкин крик.
Мать накинула свой красивый зеленый пеньюар, отец надел халат и очки. Я натянул брюки прямо на пижаму. Робо ничего надевать не стал, а бросился по коридору к туалету.
Из-под туалетной двери выбивалась полоса света. Бабушка находилась внутри и, словно сигнальное устройство, вопила через равные промежутки времени.
— Мы здесь! — крикнул я.
— Мама, что случилось? — спросила ее наша мать.
Мы все остановились напротив двери, в широкой полосе света. Мы видели розовато-лиловые бабушкины шлепанцы и ее фарфорово-белые лодыжки. Услышав наши голоса, она перестала кричать.
— Я еще в постели услышала странное перешептывание, — сказала бабушка.
— Это были мы с Робо, — успокоил ее я.
— Потом все стихло. Я почувствовала, что нужно пойти в туалет. Свет я зажигать не стала. Я сидела очень тихо. И вдруг я услышала и увидела колесо.
— Колесо? — переспросил отец.
— Мимо двери несколько раз проехало колесо, — утверждала Джоанна. — Сначала в одном направлении, потом в обратном. И так — раза три.
Отец поморщился и покрутил пальцем у виска.
— Кому-то не мешает сменить колесики, — прошептал он, но мать сердито на него посмотрела.
— Тогда я включила свет, и колесо сразу уехало, — завершила свой рассказ бабушка.
— Я же вам говорил: кто-то катается по коридору на велосипеде, — подхватил Робо.
— Ты хоть помолчи, — одернул его отец.
— Это был не велосипед, — возразила бабушка. — Я видела только одно колесо.
Отец снова завертел пальцем у виска.
— Интересно, сколько колесиков у нее не хватает, — прошипел он.
Наша мать влепила ему затрещину, отчего очки сползли к уху.
— А потом кто-то подошел и заглянул под дверь, — продолжила хронику происшествий бабушка. — Вот тогда я закричала.
— Почему? — удивился отец.
— Потому что я увидела не ноги, а руки. Мужские руки с волосатыми пальцами. Он расставил их на ковре. Должно быть, он подглядывал за мной.
— Нет, бабуля, все куда проще, — встрял я. — Он просто стоял на руках.
— Не говори глупости, — одернула меня мать.
— Какие глупости? Мы видели человека, который шел на руках, — сказал Робо.
— Никого вы не видели, — заявил отец, забыв, что мы — не малыши.
— Видели, папа, — сказал ему я.
— Мы сейчас весь пансион на ноги поднимем, — спохватилась мать.
Послышался шум спускаемой воды. Дверь туалета открылась, и оттуда вышла сокрушенная бабушка. От ее прежней величественной позы практически ничего не осталось. Поверх ночной сорочки на бабушке были надеты халат на халате. Со своей длинной шеей и мертвенно-бледным лицом она напоминала потревоженную гусыню.
— Это был тот злодей, — шепотом произнесла бабушка. — Он — страшный колдун.
— Тот, кто подглядывал за тобой? — спросила мать.
— Тот, кто рассказал мой сон.
По бабушкиной морщинистой щеке скатилась слезинка.
— Это был мой сон, а он рассказал всем. Мало того, что он вообще узнал про мой сон… Понимаете? Мой сон — про рыцарей Карла. Только я одна должна была это знать. Я видела тот сон до твоего рождения, — сказала она нашей матери. — А этот мерзкий злодей, этот страшный колдун рассказал его всем, как газетную сплетню.
— Но ведь он не сказал ничего оскорбительного для тебя, — напомнила бабушке мать.
— Я даже твоему отцу не рассказывала про сон. Я не знаю, был ли это сон или что-то другое. И вдруг — все эти страшные люди, которые ходят на волосатых руках и ездят на своих дьявольских колесах… Моей кровати вам хватит, — заявила родителям бабушка. — Я буду спать вместе с мальчиками.
Никто не спорил. Мы довели бабушку до номера. Там она улеглась на родительскую кровать. Ее лицо среди горы подушек слегка блестело. Она была похожа на мокрого призрака, если такие существуют. Робо, которому расхотелось спать, лежал и смотрел на нее.
Думаю, вряд ли Джоанна хорошо спала. Скорее всего, ей опять приснился тот сон о смерти. Она вновь видела окоченевших солдат Карла Великого и их доспехи, густо покрытые инеем.
Надо же! Быть возле туалета и не зайти туда. Ругая себя за непредусмотрительность, я встал, поскольку больше не мог терпеть. Меня провожали округлившиеся глаза Робо.
В туалете снова кто-то был. Свет не горел, однако возле двери стоял прислоненный к стенке уницикл, как называли одноколесные велосипеды. Владелец этой цирковой игрушки находился с внутренней стороны двери, почему-то не зажигал света, зато постоянно дергал ручку сливного бачка. Совсем как ребенок, не понимающий, что воде нужно дать набраться.
Я подошел ближе. На этот раз никто не стоял на руках. Теперь я увидел ноги, не достававшие до пола. Странные ноги. А точнее — лапы. Крупные лапы, сочлененные с короткими волосатыми ногами. Ноги были медвежьими, только ступни не имели когтей. Медвежьи когти не убираются внутрь, как кошачьи; будь у этого медведя когти, я бы их увидел. Следовательно, туалет сейчас занимал либо извращенец в медвежьем обличье, либо одомашненный медведь с удаленными когтями. Судя по сопению, все-таки медведь, испорченный жизнью бок о бок с людьми. Человек, какую шкуру ни нацепи, не мог бы так пахнуть. Значит, медведь. Настоящий медведь.
Я попятился и уперся спиной в дверь бывшего бабушкиного номера, где по другую сторону двери притаился мой отец, ожидавший новых нарушений спокойствия. Он резко дернул за ручку, и я буквально влетел в номер, испугав отца и испугавшись сам. Мать сидела в постели, с головой укутавшись пуховым одеялом.
— Я его поймал! — крикнул отец.
— Пап, это я. В туалете засел медведь.
Мы с отцом вышли в коридор. Отец шумно захлопнул дверь. Воздушная волна опрокинула прислоненный к стене уницикл, и тот ударился в дверь туалета. Дверь открылась. Оттуда вывалился медведь. Шумно дыша, он подошел к своей игрушке.
— Грауф, — пробурчал медведь, как мне показалось, с вопросительной интонацией.
— Дуна, где ты? — послышался из глубины коридора женский голос.
— Харф! — отозвался медведь.
Мы с отцом слышали шаги приближающейся женщины.
— Ну что, Дуна? Ишь, неугомонный! Дня тебе мало для упражнений? Всех постояльцев распугаешь!
Медведь промолчал.
Отец открыл дверь номера.
— Только никого не впускай, — из-под одеяла потребовала мать.
К нам подошла красивая женщина лет пятидесяти. Медведь, успевший забраться на уницикл, сразу подъехал и положил лапу ей на плечо. Голову женщины покрывал ярко-красный тюрбан. На ней было длинное платье, напоминающее занавеску. Казалось, женщина просто завернулась в кусок ткани. Высокую грудь женщины украшало ожерелье из медвежьих когтей. Длинные серьги касались плеч. Одно плечо было обнажено, и мы с отцом оба зацепились глазами за большую родинку на нем.
— Добрый вечер, — сказала отцу женщина (хотя была уже ночь). — Извините, если мы вас потревожили. Дуна опять взялся за свое. Ему запрещено упражняться по ночам, но он так любит работать.
Медведь что-то пробормотал и уехал. Он великолепно держался на своем уницикле, но ехал весьма небрежно, задевая лапами фотографии конькобежцев. Женщина слегка поклонилась отцу и пошла вслед за своим питомцем, на ходу поправляя рамки.
— Что за странное имя? — спросил я.
— Ничего странного, — ответил отец. — На разных языках Дунай называется по-разному. Немцы называют реку «Донау», а венгры — «Дуна».
В моей семье иногда забывали, что Дунай течет и по территории Венгрии и что венгры могут любить реку ничуть не меньше австрийцев.
— Так это настоящий медведь? — все еще скрываясь под одеялом, спросила мать.
Объяснений отца я не слышал, поскольку закрыл дверь их номера. Я понимал: утром герру Теобальду придется ответить на множество вопросов, и тогда все события минувшего вечера и ночи потеряют ореол таинственности.
Прежде чем вернуться в наш номер, я вспомнил, зачем сюда шел. В туалете еще пахло медведем. Я опасался, что там весь унитаз в медвежьей шерсти, но мои опасения не подтвердились. На своем, медвежьем уровне Дуна пользовался туалетом очень аккуратно.
— Я видел медведя, — шепотом сообщил я младшему брату.
Робо даже не шевельнулся. Он спал на бабушкиной кровати. Джоанна, однако, не спала.
— Солдат становилось все меньше и меньше, — сказала она. — В последний раз их было всего девять. Чувствовалось, они сильно оголодали. Наверное, когда погибал их товарищ, его лошадь забивали на мясо и съедали. На дворе было холодно. Мне очень хотелось им помочь, но это было невозможно. Нас разделяли века. Я знала: им всем суждено погибнуть, но не сразу. Постепенно, и это было ужаснее всего.
Я слушал, не перебивая.
— Когда они пришли в последний раз, фонтан замерз. Рыцари мечами и длинными пиками ломали лед на куски. Потом они разожгли костер, подвесили над ним котел и побросали туда лед. Они развязывали свои седельные сумки и вынимали кости. Множество костей, которые они бросали в котел. Но солдатский суп мало чем отличался от воды. Я видела: большинство костей были обглоданы начисто. Не знаю, чьи это были кости. Может, оленей или кроликов. Может, кабаньи или лошадиные. Я гнала от себя мысль, что там могут оказаться и кости их павших товарищей.
— Спокойной ночи, бабушка, — сказал я, когда она замолчала.
— А этого медведя ты не бойся, — сказала она.
Утром мы пришли в чайную комнату, где увидели герра Теобальда и всю компанию его странных гостей, испортивших нам вечер и ночь. Отец изменил своему правилу и решил сообщить хозяину истинную цель нашего приезда в пансион.
— Ночью какие-то люди ходили по коридору на руках, — сказал отец.
— И подглядывали под дверь туалета, — добавила бабушка.
— Это был всего один человек, — возразил я. — Вот он, сидит в углу.
Я показал туда, где смуглый человек завтракал вместе со своими, надо понимать, товарищами — толкователем снов и певцом-венгром.
— Он зарабатывает этим на жизнь, — сказал герр Теобальд.
Смуглый человек тут же выбрался из-за стола и встал на руки.
— Велите ему прекратить, — сказал отец. — Мы убедились в его способностях.
— А вы не поняли, что он не может ходить по-другому? — вдруг спросил толкователь снов. — Не заметили, что ног у него фактически нет? У него нет большеберцовых костей. Удивительно, что он еще научился ходить на руках, иначе был бы вынужден ездить в инвалидной коляске.
— Прошу вас, сядьте, — сказала калеке мать.
— Увечья вполне простительны, — ринулась в атаку бабушка. — А вот вы — настоящий злодей! — заявила она толкователю снов. — Вы знаете такое, чего не имеете права знать.
Бабушка повернулась к герру Теобальду.
— Он узнал мой сон! — заявила она, словно рассказывала полицейскому о краже из своего номера.
— Да, он — маленький злодей, — согласился Теобальд. — Но не всегда. И его поведение становится все лучше и лучше. Просто ему не удержать внутри то, что он знает.
— Я всего лишь пытался помочь вам, — сказал бабушке толкователь снов. — Думал, вам станет легче. Не так давно ваш муж умер. И примерно в то же время этот сон потерял для вас былую значимость. Однако вы — не единственная, кто видел этот сон.
— Замолчите! — потребовала бабушка.
— Вам нужно было это знать, — спокойно ответил ей толкователь снов.
— Прошу тебя, угомонись, — сказал ему герр Теобальд.
— Я сотрудник бюро туризма, — объявил отец.
Вероятно, он сказал это, поскольку ему больше нечего было сказать.
— Боже мой! — пролепетал герр Теобальд.
— Теобальд здесь ни при чем, — вступился за него певец. — Это мы виноваты. Спасибо ему, что он нас терпит в ущерб своей репутации.
— Они женились на моей сестре, — вздохнув, признался нам Теобальд. — Так что они мои родственники. Не прогонять же их.
— Как понимать «они»? — удивилась мать. — Все трое?
— Сначала она вышла замуж за меня, — сказал толкователь снов.
— А потом она услышала, как я пою, — подхватил певец.
— Больше она ни за кого не выходила, — сказал Теобальд, и все сочувственно посмотрели на калеку, передвигавшегося только на руках.
— У них когда-то была своя цирковая программа, а потом вмешалась политика, и начались неприятности.
— Лучшая программа в Венгрии, — добавил певец. — Вы когда-нибудь слышали о цирке «Сольнок»?
— Кажется, нет, — вполне серьезно ответил отец.
— Мы выступали в Мишкольце, в Сегеде, в Дебрецене, — с гордостью перечислил венгерские города толкователь снов.
— В Сегеде мы были дважды, — сказал певец.
— Мы хотели обосноваться в Будапеште, и обосновались бы, если бы туда не вторглись русские, — сказал калека.
— Это русские оттяпали ему ноги по колено, — открыл нам страшную тайну толкователь снов.
У меня по спине поползли мурашки.
— Не надо врать! — одернул его певец — Он таким родился. Но с русскими мы не поладили.
— Они хотели засадить медведя в тюрьму, — сказал толкователь снов.
— А если без вранья? — поморщился Теобальд.
— Мы спасли его сестру от русских, — раскрыл нам правду человек, ходивший на руках.
— Естественно, я просто обязан был дать им приют, — продолжал герр Теобальд. — Они не бездельники. Работают везде, где придется. Но кому в Австрии нужны венгерские цирковые номера? В здешних цирках медведи на унициклах не катаются. И толкование снов для нас, венцев, — пустой звук.
— Ты тоже не привирай, — сказал ему толкователь. — Просто я рассказывал не про те сны. Людям не нравилось, как вчера не понравилось этой госпоже. Мы работали в ночном клубе на Кертнерштрассе, и нас оттуда поперли.
— Не надо было рассказывать в клубе тот сон, — упрекнул его певец.
— Тут и твоя жена виновата, — огрызнулся толкователь снов.
— В то время она была твоей женой, — напомнил ему певец.
— Ну сколько можно об одном и том же? — умоляюще спросил герр Теобальд.
— Нас приглашали выступать на благотворительных вечерах для больных детей. И в государственных больницах. Особенно под Рождество, — сказал толкователь снов.
— Медведь очень нравился детям. Я тебе еще тогда говорил: надо научить Дуну новым трюкам, — вспомнил свой совет герр Теобальд.
— Вот ты бы и повлиял на свою сестру, — огрызнулся певец. — Дуна — ее медведь. Она его воспитывала, обучала. И она же его избаловала, потакала всем его дурным привычкам. Теперь он вконец обленился.
— Дуна — единственный из вас, кто никогда не потешался надо мной, — сказал калека.
— Не понимаю, почему мы должны выслушивать все это? — поморщилась бабушка — С меня хватило ночных приключений.
— Дорогая госпожа, мы просто пытаемся объяснить и вам, и вашим родным, что вовсе не хотели напугать вас, а уж тем более оскорбить, — залился соловьем гepp Теобальд. — Сейчас трудные времена. Пансиону очень нужно получить класс В. Тогда число постояльцев возрастет. Проще всего было бы выгнать отсюда цирк «Сольнок». Но говорю вам, не лукавя: я не посмею этого сделать.
— Святая задница, он не лукавит! — взвился толкователь снов. — Просто он боится своей сестрицы. Он и помыслить не смеет о том, чтобы выгнать нас из пансиона.
— Если бы он помыслил, ты бы об этом сразу узнал, — встрял калека.
— Я боюсь ее медведя, — сознался гepp Теобальд. — Эта тварь делает все, что скажет сестра.
— Не называй его «тварью», — вступился за Дуну калека. — Замечательный медведь. Никому ни разу зла не сделал. Сам прекрасно знаешь: у него лапы без когтей и зубов мало.
— Да, бедняге теперь трудно жевать, — согласился гepp Теобальд. — Стар стал, да и разбаловала его сестра.
Заглянув через отцовское плечо, я увидел запись в его блокноте: «Избалованный, плохо выдрессированный медведь… Безработные артисты цирка… В семье всем заправляет сестра г-на Теобальда».
Сестра господина Теобальда в этот момент выгуливала медведя под окнами пансиона. Час был еще довольно ранний, и улица не успела заполниться народом. Поводок, на котором она держала медведя, был надет только для формального соблюдения закона. На голове женщины по-прежнему красовался вызывающе-красный тюрбан. Она прохаживалась взад и вперед по тротуару, следуя за ленивыми движениями медведя на уницикле. Дуна легко катался от одного парковочного счетчика к другому. Иногда он проводил лапой по поверхности счетчика. Он здорово умел ездить на уницикле, однако по всему было видно: «одноколесник» — это предел медвежьих возможностей. Медведь это и сам чувствовал. Осваивать какие-либо новые трюки он был просто не в состоянии.
— Пора ей уводить медведя с улицы, — занервничал герр Теобальд. — В соседней кондитерской жалуются. Говорят, медведь отпугивает посетителей.
— Наоборот, привлекает! — с жаром произнес калека.
— Одних привлекает, а другие боятся и уходят, — сказал толкователь снов.
Чувствовалось, он вдруг впал в мрачное расположение духа, словно впервые задумался о последствиях своих откровений.
Наше внимание настолько было захвачено «семейной мелодрамой» труппы цирка «Сольнок», что бабушка на какое-то время полностью выпала из поля нашего зрения. Потом мать спохватилась и увидела, что Джоанна тихо плачет. Мать велела мне идти за машиной.
— Это было выше ее сил, — шепнул Теобальду отец.
Циркачи виновато глядели на бабушку и на всех нас.
Я вышел на улицу. Медведь тут же подъехал ко мне и отдал ключи. Машина стояла возле тротуара. Следом за мной вышел герр Теобальд.
— Знаешь, не всем нравится получать ключи от медведя, — упрекнул он сестру.
— Я думала, молодому человеку это понравится, — сказала она и взъерошила мне волосы.
Сестра герра Теобальда обладала привлекательностью барменши, — иными словами, ночью она была красивее, чем днем. А при дневном свете я увидел, что она старше и своего брата, и обоих мужей. Мне подумалось, что через какое-то время она перестанет быть сестрой и женой и превратится в мамашу для них всех. Медведю она уже была мамкой.
— Двигай ко мне, — сказала она медведю.
Дуна елозил на одном месте, держась за парковочный счетчик. Потом он нагнулся и лизнул окошечко счетчика. Женщина натянула поводок. Медведь повернул голову в ее сторону. Хозяйка натянула поводок сильнее. Медведь с недовольным видом стал ездить от счетчика к счетчику. Потом, заметив, что у него есть зрители, Дуна решил устроить представление.
— Давай без фокусов, — предупредила медведя хозяйка.
Но он стал ездить все быстрее, рискованно наклоняясь вбок и круто меняя направление. Сестре герра Теобальда пришлось отпустить поводок.
— Дуна, прекрати! — кричала она, однако медведь полностью вырвался из-под ее власти.
В какой-то момент колесо уницикла оказалось почти впритык к бордюру тротуара. Дуну выбросило из седла и швырнуло на бампер припаркованной машины (к счастью, не нашей). Медведь уселся возле своего «коня». К счастью, Дуна не пострадал, однако падение заметно ошеломило его. Никто не смеялся и не аплодировал.
— Вот видишь, — сказала ему сестра герра Теобальда.
Она подошла и опустилась перед медведем на корточки.
— Ах, Дуна, Дуна, — с легким упреком повторяла женщина, словно отчитывала шаловливого ребенка.
Медведь мотал головой, не желая смотреть на хозяйку. Шерсть у пасти поблескивала от слюны. Сестра герра Теобальда вытерла слюну тыльной стороной ладони. Медведь оттолкнул ее руку.
Мы уселись в машину.
— Приезжайте снова! — пытаясь улыбаться, крикнул нам герр Теобальд.
Мать сидела с закрытыми глазами и массировала виски. Этим она отгораживалась от наших разговоров. По ее словам, такой прием служил единственной защитой от поездки с нашей семейкой.
Мне не хотелось говорить о состоянии машины, однако я видел, что отец пытается поддерживать спокойствие и порядок. Он уже разложил на коленях свой гигантский блокнот, словно мы только что завершили ничем не примечательное и скучное обследование.
— Что показывает счетчик? — спросил он меня.
— Кто-то наездил на нашей машине тридцать пять километров, — ответил я.
— Этот жуткий медведь успел побывать и здесь, — сказала бабушка. — На заднем сиденье осталась шерсть. Я чувствую его запах.
— А я ничего не чувствую, — сказал отец.
— Тут пахнет не только медведем. Еще и духами этой вульгарной цыганки в тюрбане. Запах так и держится под потолком.
Мы с отцом принюхались. Мать продолжала массировать виски.
На полу, возле педалей сцепления и тормоза валялось несколько расплющенных зеленых зубочисток. Такую же зубочистку я видел во рту певца, где она смотрелась странным шрамом в уголке губ. Мне было легко представить, как вся эта странная публика каталась на нашей машине. Певец сидел за рулем. Рядом пристроился калека, махавший в окно культями своих ног. А на заднем сиденье, разделяя толкователя снов и его бывшую жену, сидел медведь. Его косматая голова упиралась в мягкий потолок салона. Он сидел, сложив на коленях свои лишенные когтей лапы. Старый медведь, похожий на тихого доброго пьяницу.
— Несчастные они люди, — сказала мать, по-прежнему не открывая глаз.
— Лжецы и преступники, — отчеканила бабушка. — Беженцы из другой страны, откуда их прогнали за колдовство и подобные штучки. У самих жизнь вкривь и вкось, так еще и животное испортили.
— Жизнь не всем благоволит, — возразил отец. — Они очень старались, но наград не получили.
— Это не цирк, а зоопарк, — заявила бабушка.
— А мне понравилось, — признался Робо.
— Пансион тянет только на класс С, — сказал я.
— Они ниже, чем Z, — поморщилась бабушка. — Они вообще выпали из человеческого алфавита.
— Ситуация заслуживает подробного письма, — сказала мать.
Отец поднял руку, как поднимает священник, собираясь благословить паству. Мы замолчали. Отец не любил, когда ему мешали писать. Выражение отцовского лица было суровым. Бабушка наверняка предчувствовала его приговор. Мать знала, что спорить с ним бесполезно. Робо успел заскучать. Я ехал по Шпигельглассе в сторону Лобковицплац. Шпигельглассе — настолько узкая улица, что, когда едешь по ней, машина отражается в витринах. Я вдруг ощутил нереальность нашей поездки по Вене: все было как в фильме с использованием кинотрюков, где снимают две разные сцены, а затем накладывают одну на другую. Вена казалась мне сейчас несуществующим городом из фильма-сказки.
Вскоре бабушка уснула.
— Не думаю, что изменение классности им чем-то поможет, — сказала мать.
— Почти ничем, — согласился отец.
Он оказался прав.
Через много лет я еще раз побывал в пансионе «Грильпарцер», но в то утро я об этом и не догадывался.
* * *
Бабушка умерла довольно неожиданно: легла спать и не проснулась. Вскоре мать заявила, что устала от путешествий. Однако настоящая причина была иной. Ее вдруг начал преследовать тот же сон, что снился бабушке.
— Лошади совсем отощали, — однажды рассказала она мне. — Я всегда знала, что они отощают, но настолько… И солдаты. Боже, какой у них был жалкий вид. Даже не верится, чтобы рыцари выглядели так жалко.
Отец ушел из бюро туризма и устроился на работу в местное детективное агентство, расследовавшее кражи в отелях и крупных магазинах. Работа его вполне устраивала, хотя в рождественскую пору он всеми правдами и неправдами отлынивал от своих обязанностей. Отец считал, что в это время некоторым людям позволительно немного поворовать.
Чем старше становились родители, тем лучше они ладили друг с другом. Под конец они достигли почти полного счастья. Сила бабушкиного сна потускнела на фоне событий реального мира; в особенности после того, что случилось с Робо. Он учился в частной школе, где пользовался всеобщей симпатией. Потом брат поступил в университет, но успел проучиться всего несколько месяцев. Его убила заложенная кем-то самодельная бомба. Робо был далек от всех политических веяний, его интересовала только учеба. В последнем письме к родителям он писал: «Студенческие радикальные фракции пытаются выглядеть крайне серьезными, но их серьезность здорово преувеличена. А вот еда здесь никуда не годится».
Отослав это письмо, брат отправился слушать лекцию по истории. Через несколько минут после начала лекции в аудитории прогремел взрыв.
После смерти родителей я бросил курить и снова начал путешествовать. В пансион «Грильпарцер» я поехал вместе со своей второй женой. С первой я никогда не ездил в Вену.
Отец помог пансиону получить класс В, но удержать классность «Грильпарцеру» не удалось. Когда я вновь увидел этот пансион, он уже не относился ни к какому классу. Управляла им сестра герра Теобальда. От ее вульгарной привлекательности не осталось и следа; сейчас она была пропитана бесполым цинизмом, присущим старым девам. Ее фигура расползлась и стала бесформенной. Ее волосы были окрашены в медный цвет, и мне почему-то сразу вспомнились мочалки из медной проволоки, которыми отдраивают кастрюли и сковородки. Меня она не помнила, а к вопросам отнеслась настороженно. Думаю, решила, что я из полиции, раз так хорошо осведомлен о членах ее семьи и событиях прошлого.
Первым из пансиона исчез певец. Его голос очаровал какую-то другую женщину. Толкователя снов увезли отсюда силой и поместили в психиатрическую клинику. Его сны превратились в кошмары. Каждую ночь постояльцев будили его душераздирающие крики и жуткий вой. Его переезд из обветшалого пансиона почти совпал с утратой «Грильпарцером» класса В.
Герр Теобальд умер. Как-то ночью ему показалось, что в пансион проник грабитель. Он вышел в коридор и действительно увидел фигуру в полосатом костюме. Однако то был не вор, а всего лишь неугомонный медведь Дуна, которого сестра Теобальда нарядила в костюм, оставшийся от толкователя снов. Зачем она это сделала, я так и не узнал (мой вопрос повис в воздухе). Как бы там ни было, но герр Теобальд перепугался, схватился за сердце, упал и умер.
Судьба калеки, ходившего на руках, оказалась гораздо трагичнее. Он поднимался на эскалаторе и почти уже поднялся, когда вдруг браслет его часов зацепился за скобку в стенке балюстрады. Несчастному было не снять часы и не отскочить. Возможно, он все же остался бы жив, но в тот день калека, будто назло, надел галстук (обычно он не носил галстуки, поскольку при ходьбе на руках они волочились по полу и тротуарам). Ступенька эскалатора подхватила галстук и потащила к площадке схода, а затем под площадку… Калеку задушило его же галстуком. Позади образовалась небольшая очередь. Люди пятились назад, сопротивляясь движению эскалатора, пока у кого-то не хватило смелости переступить через труп калеки. В мире хватает механизмов, которые, при всей их полезности, вдруг оказываются непредумышленно жестокими к тем, кто ходит на руках.
Сестра герра Теобальда продолжала свой невеселый рассказ… Пансион «Грильпарцер» потерял и класс С. После смерти брата все тяготы управления пансионом легли на ее плечи. Времени на Дуну оставалось все меньше. А медведь старел, дряхлел и еще более коснел в своих дурных привычках. Однажды он ни с того ни с сего напал на почтальона и столкнул того с лестницы. Падая, почтальон сломал бедро. Он обратился в полицию, где вспомнили про давнишнее постановление городских властей, запрещавшее держать диких животных в местах, где они представляют опасность для людей. К таким местам относился и пансион «Грильпарцер». Словом, Дуна оказался вне закона.
Какое-то время сестра герра Теобальда держала медведя в клетке, на заднем дворе. Но там его донимали дети и собаки. Во двор выходили окна соседнего дома, и оттуда в клетку бросали пищу. Медведь, не привыкший к клетке, одичал. Если детям и собакам было не пролезть сквозь прутья клетки, то чья-нибудь кошка без труда оказывалась внутри, прельстившись едой. Дуна лишь притворялся спящим. Через несколько минут он уже закусывал кошкой. Это решило его дальнейшую судьбу. Дуну дважды пытались отравить. Тогда он вовсе перестал есть и тощал на глазах. Оставался единственный выход — передать медведя в Шёнбруннский зоопарк. Но и туда его могли не взять. Кому нужен старый, беззубый и больной медведь? А вдруг он болен чем-то заразным? К тому же долгие годы, проведенные среди людей, когда с ним обращались как с человеком, разительно отличались от монотонной жизни обитателей зоопарка.
Дуна привык жить в помещениях. От переселения в дворовую клетку медведь заработал сильный ревматизм. Но еще трагичнее для него была утрата навыков катания на уницикле, который передали в зоопарк вместе с медведем. Едва попытавшись оседлать уницикл, Дуна свалился. Кто-то из зрителей засмеялся. Со слов сестры Теобальда я узнал об особенности характера медведя: если над его действиями смеялись, он ни за что не повторял их снова… В зоопарке Дуна прожил недолго — менее двух месяцев. Относились к нему очень заботливо, но умер медведь, как ни странно, от унижения. Ослабленный медвежий организм подхватил сыпь, и для лечения Дуне состригли шерсть на груди. Служитель зоопарка рассказал сестре Теобальда, что большего позора придумать для медведя невозможно.
Сестра Теобальда сводила меня на двор и показала пустую клетку. Все, что можно было съесть, растащили птицы. В углу возвышалась окаменевшая груда медвежьего дерьма. Она уже ничем не пахла, как не пахнут трупы жителей Помпеи. Я сразу подумал о Робо. От медведя хоть что-то осталось.
В машине я бросил взгляд на счетчик и расстроился еще сильнее: на нем не прибавилось ни километра. Теперь в пансионе «Грильпарцер» некому было тайком кататься на чужих машинах.
— Когда мы отъедем подальше от твоего драгоценного «Грильпарцера», я с удовольствием послушаю, зачем ты привозил меня в эту мерзкую дыру, — сказала мне жена.
— Долго рассказывать, — ответил я.
Я замолчал и задумался. Меня поразило бесстрастие, с каким сестра герра Теобальда рассказывала о прошлом. Ни слез, ни горечи в голосе. Она говорила монотонно, будто пересказывала содержание романа и несчастливая участь его персонажей не имела к ней никакого отношения. А персонажи много лет подряд готовили жалкий и провальный номер под названием «повышение классности пансиона “Грильпарцер”».
