О голуби, о люди, о маленький мальчик

Лучше всего в Нью-Йорке летним вечером, таких вечеров не бывает больше нигде. Жара стоит страшная, уже темно, а от всего по-прежнему пышет жаром — от тротуаров, от домов, от людей, прямо видишь, до чего некоторых одолевает жара — это видно по их лицам и по тому, как они ходят, стоят и ждут.

На другой стороне улицы, напротив парка, на самом углу Седьмой авеню, стоял и ждал мужчина с тележкой. Ему было очень жарко. Он вытащил из заднего кармана брюк большой синий платок и стал вытирать им лицо, а когда закончил, увидел нас с Мамой Девочкой и сказал:

— Купите что-нибудь вашей девочке.

Мама Девочка остановилась и посмотрела, что у него в тележке, а там был арахис в скорлупе, семечки подсолнуха, кедровые орехи и три или четыре сорта леденцов.

— Собственно говоря, — сказала Мама Девочка, — для всего этого сейчас слишком жарко — но уж ладно. Чего бы ты хотела, Одуванчик?

— О, — сказала я, потому что даже и не знала. Вообще-то мне не хотелось ничего из того, что у него было, но и не хотелось его огорчать. Я на все посмотрела, но все, казалось, изнывало от жары, и я просто не могла выбрать. Наконец я решила: пусть Мама Девочка что-нибудь купит у него сама, потому что ему очень жарко, и у него тележка, а на ней — все эти вещи, которым тоже жарко, и сейчас вечер, а сам он откуда-то издалека. Было видно, что он родился не в Нью-Йорке, а где-то совсем в другом месте.

— Вот этих, — сказала я.

— Угу, — сказала Мама Девочка, — они приятные.

— Кедровые орехи, — сказал мужчина. — На пять центов? На десять?

— Пожалуй, на десять, — сказала Мама Девочка. Мужчина взял маленький совочек, зачерпнул им с подноса кедровых орехов, а потом ссыпал их с совочка на маленькие весы и отвесил на десять центов. Потом он пересыпал орехи в бумажный пакетик, и Мама Девочка дала ему десятицентовую монетку, а он дал мне пакетик с орехами, и я вместо «спасибо» сказала «мерси», потому что он был из другой страны, и он посмотрел на меня и кивнул. Мама Девочка улыбнулась, и мы пошли дальше. Я высыпала несколько орехов себе на ладонь и предложила Маме Девочке. Она взяла три или четыре, а пять или шесть оставила мне. Я взяла один в рот и разгрызла. Он оказался вкусный, но теплый. Мама Девочка тоже съела один.

— По-моему, они хороши для канареек, — сказала она.

— А вот и нет.

— Ведь они ужасно мелкие, и чтобы набрать их полон рот, надо разгрызть не меньше сотни.

— А кому нужно набирать полон рот?

— Разумеется, не тебе, — сказала Мама Девочка. — Что хорошо для канарейки, то и для тебя сойдет.

— Они не едят кедровых орехов, их только люди едят.

Мы грызли и ели их один за другим, и шли по Седьмой авеню к Пятьдесят седьмой улице, туда, где Карнеги-холл. Каждый раз, как мы бросали на тротуар скорлупу, к ней наполовину подбегали, наполовину подлетали один-два нью-йоркских тротуарных голубя. Посмотрят, клюнут — и видят, что напрасно торопились, есть нечего, и тогда я бросила им три или четыре целых орешка, но голуби не смогли их расклевать.

— Вот видишь, — сказала я, — даже голуби не могут есть кедровые орехи.

Я остановилась, и два голубя тоже остановились и посмотрели вверх — им было интересно, что я сделаю.

Я разгрызла один орех, а потом другой и ядрышки бросила голубям, и они мигом проглотили и стали просить еще. Я опять сделала то же самое, Мама Девочка — тоже, и мы оглянуться не успели, как вокруг нас собралось двадцать или тридцать голубей, которым хотелось кедровых орехов. Были всякие-всякие: белые, черные, серые, пестрые, любой величины — и большие, и средние, и маленькие, и все — голодные и очень проворные, но только колибри был куда проворнее, а они двигались, как люди в толпе, и были очень настороженные, и все время поглядывали вверх, вниз и во все стороны. Несколько людей тоже остановились. Люди на улицах любят останавливаться и смотреть. Если на самой улице не происходит ничего особенного, они рассматривают витрины магазинов.

Среди них был один мужчина со своим мальчиком. Они держались за руки, но мальчик высвободил руку, и его отец увидел, как он пошел к толпящимся голубям, чтобы поймать какого-нибудь из них. Он был очень маленький мальчик и не слишком хорошо ходил, но все равно ему хотелось поймать голубя. Такое случалось с голубями уже столько раз, что они к этому почти привыкли. Они подпускали его к себе совсем близко, а потом быстро отбегали в сторону, и ему никак не удавалось их схватить. Далеко они не уходили и все время высматривали, не бросим ли мы с Мамой Девочкой еще кедровых орехов. Отец маленького мальчика понаблюдал за ним, а потом пошел и взял его за руку.

— Не пугай птичек, — сказал он.

Мальчик посмотрел на него, будто не понимая, и сказал:

— Мои птички.

Наверное, он хотел сказать, что если они его, то он может ходить за ними, ловить их и даже пугать.

— Нет, — сказал мужчина, — они не твои.

— А чьи? — спросил мальчик.

— Ничьи.

— Нет, — сказал мальчик. — Мои птички.

— Хорошо, — сказал мужчина, — твои, но не пугай их.

Они держались за руки, стояли и смотрели, а потом, разговаривая и все время оглядываясь, медленно пошли по улице. Он был хороший человек и хороший отец своему маленькому сыну. Он немного напомнил мне моего отца, когда тот водил меня гулять.

Мама Девочка разгрызла шесть или семь кедровых орехов, но не съела их, а присела и протянула на ладони голубям, чтобы посмотреть, будут ли они есть у нее из рук. Они от этого очень всполошились, потому что им хотелось съесть орехи, но они не были уверены, что могут их взять. Они смотрели, ходили вокруг да около, отдалялись и возвращались, и довольно скоро один из них подошел вплотную к руке Мамы Девочки и взял с нее орех, а потом другой. А потом подошел другой голубь, и первый повернулся и прогнал его, а потом подошел еще один, и он прогнал его тоже, и люди, которые видели это, стали смеяться.

Мужчина с маленьким мальчиком тем временем вернулись к голубям, и теперь у маленького мальчика тоже был пакет кедровых орехов. Он стал бросать их целыми, и голуби ничего не могли с ними поделать. Отец маленького мальчика начал ходить и наступать по очереди на каждый из кедровых орешков, и тогда голуби стали выбирать из них ядрышки. Малыш ужасно радовался этому и тоже начал делать, как отец, но когда он наступал на орешки, они оставались целыми, потому что он был очень легкий. Это его рассердило, и он начал топтать их, а потом поскользнулся и упал и громко заревел. Я подбежала и подняла его. Он все время что-то говорил, но и ревел не переставая, и я не могла понять ни слова. Отец, чтобы утешить мальчика, стал ходить и давить ногами орехи, оставшиеся целыми, а потом взял его у меня и сказал:

— Спасибо, девочка.

А потом взглянул на Маму Девочку и сказал ей:

— Я думаю, он никогда в жизни не забудет это происшествие.

Мама Девочка улыбнулась, но ничего не ответила, и мы с ней пошли дальше, к Пятьдесят седьмой улице.

— А где мать маленького мальчика?

— Кто знает? — сказала Мама Девочка.

— Смешной он, правда?

— Да, смешной.

— А его отец славный, правда?

— Да, славный.

— Он немного напомнил мне моего отца.

— Ничего похожего, — сказала Мама Девочка. — Твой отец купил бы дюжину пакетов, высыпал бы все орехи сразу, тут же раздавил бы их все да еще бросил бы голубям пригоршню денег.

— Зачем?

— Так поступает твой отец.

— Но зачем?

— Так ему нравится.

— Деньги — голубям?

— Он любит делать разные неожиданные и непонятные вещи.

— Но ты сама видела когда-нибудь, Мама Девочка, чтобы он бросал деньги голубям?

— Нет, но я видела, как он делал многие другие не менее неожиданные и непонятные вещи.

— Например?

— Пойдем посидим с тобой в «Автомате», и тогда я, может быть, что-нибудь вспомню.