Что ты делаешь в Париже?

Сначала Кэйт Крэншоу держала себя со мной и Мамой Девочкой точно так же, как в мой первый приход к ней: мы говорили, шутили и смеялись и пили чай с печеньем, пирожными и тоненькими треугольничками белого хлеба, намазанными чем-то вкусным и разным, а потом мисс Крэншоу сказала Маме Девочке:

— Майк Макклэтчи внизу у портье оставил для меня экземпляр пьесы, и когда я вернулась, я решила прочесть ее — что, надо сказать, я делаю очень редко, потому что мне присылают очень много пьес и очень многие из них не заслуживают даже прочтения. Вы знаете, как я предана театру, но уже много лет меня возмущают пьесы, которые пишут наши драматурги. Пьесы, от которых хоть что-то остается, всегда о больных, истеричных людях, и простите меня, но мне они кажутся скучными. Вот цена, которую приходится платить за то, что ты профессионал и кое-что в этом деле понимаешь.

Мисс Крэншоу взяла пьесу со своего бюро и продолжала:

— По композиции это одна из самых слабых пьес, которые я когда-либо читала, но в то же время — одна из самых красивых, простых и… правдивых. А я предпочитаю правдивые. Вы прочли ее?

— Да, — ответила Мама Девочка.

— Вслух?

— Да.

Мисс Крэншоу взглянула на меня.

— Ты, конечно, слушала?

— Да.

Тогда мисс Крэншоу стала прохаживаться по своей большой комнате. По-моему, она думала. Иногда она останавливалась и взглядывала то на меня, то на Маму Девочку, но мы молчали.

— Я думаю вот о чем, — заговорила она наконец. — Майк сделает великолепную постановку этой пьесы. Не пожалеет на это никаких средств. Пьеса оживет. Я получу от нее огромное удовольствие. Но она провалится.

Слово «провалится» мисс Крэншоу сказала так, что мне захотелось плакать, только я, конечно, сдержалась. Я просто стала смотреть в другую сторону и смотрела до тех пор, пока плакать не расхотелось. Она сказала это слово так, будто произнести его ей было больно. «Провалится»… Когда проваливается что-то красивое, простое и правдивое, проваливается все на свете, и всем от этого больно — вот как она это сказала.

— Час назад я звонила Майку. Я сказала ему то же, что и вам. Сказала, что не имею права скрывать от него свое мнение. Спросила, думает ли он, несмотря на это, ставить пьесу. Не колеблясь ни секунды он ответил: да, думает. Это восхищает меня, но одновременно вызывает тревогу. Майк — мастер своего дела и легко мог бы ставить спектакли, собирающие полную кассу, если бы только этого хотел. Это вовсе не так трудно, как кажется, это всего лишь вопрос выбора. Если выберешь пьесу, которой обеспечен успех, и поставишь ее как следует — будешь иметь полную кассу. А Майку нужен сейчас именно успешный спектакль: у него не было ни одного за три последних сезона. Еще один провал — и положение Майка может стать очень серьезным. Но даже в таких обстоятельствах пьесу эту поставить следует.

Мисс Крэншоу говорила очень отчетливо, как будто ее слушали не только мы с Мамой Девочкой, а кто-то еще.

— Но она провалится. Лучшим критикам она понравится, остальным критикам — не понравится, и она не понравится широкой публике, не понравится — и все тут. Мне почти семьдесят лет, в театр я пришла еще маленькой девочкой. Я и теперь готова взяться за роль, если роль придется мне по душе, но уже двадцать с лишним лет я только учу играть других — или, иными словами, учу их быть людьми. А это само собой не приходит — этого добиваются. Каждый из нас то, чем он решил стать (это с точки зрения искусства). Каждый из нас — то или другое, но с точки зрения искусства никто собой не становится случайно.

Внезапно мисс Крэншоу замолчала, подошла к окну и стала глядеть в него. Я посмотрела на Маму Девочку. У нее был очень счастливый вид, и я не могла понять почему: ведь все, что говорила мисс Крэншоу, было такое грустное. Через минуту мисс Крэншоу вернулась к столу и снова налила нам чаю, и сказала очень весело:

— Страшно люблю стоять у окна и смотреть на людей в парке. Какая декорация этот парк, и какая замечательная пьеса идет в нем каждый день! Дети, их отцы и матери, прохожие с собачками, птицы и белки, а в зоопарке — всякие звери, и все они — в клетках…

Мы с Мамой Девочкой не спеша пили чай — и ждали. Я поняла, что мы ждем, потому что Мама Девочка все молчала. И я тоже стала ждать. Если бы Мамы Девочки тут не было, я бы не стала ждать, а разговаривала бы.

И наконец мисс Крэншоу взглянула на Маму Девочку и спросила:

— Вы хотите, чтобы ваша дочь сыграла роль девочки в этой пьесе?

— А вы? — спросила ее Мама Девочка.

— Это нечестно, — сказала мисс Крэншоу. — Ответьте на мой вопрос, и я отвечу на ваш.

— Тогда — нет. Я не хочу, чтобы она играла в какой-нибудь пьесе, потому что, мне кажется, этого не захочет ее отец.

— Не в какой-нибудь пьесе, а именно в этой, — возразила мисс Крэншоу. — Это вовсе не одно и то же.

— Даже в этой, — ответила Мама Девочка. — Я не хочу, чтобы она в ней играла, потому что ей пришлось бы тогда очень много работать, а я не считаю себя вправе требовать этого от нее. Но если она сама решит, что хочет играть, я сделаю для нее все, что в моих силах.

— Почему вы думаете, что ее отец будет против?

— Он ее любит. Он хочет, чтобы она была маленькой девочкой, его дочерью — и только. Уже год, как он пишет ей по разу в неделю — ей, не мне. Он трудится в поте лица, чтобы заработать на жизнь ей и мне, и хочет, чтобы она не знала никаких забот. Разумеется, они все равно есть — но у какого ребенка их нет?

— А не может он изменить свое мнение, если сам прочтет пьесу?

— Этого я не знаю, но уверена, что пьеса ему понравилась бы, уверена, что он увидел бы свою дочь девочкой из этой пьесы, а потом сказал: нет, об этом и разговора быть не может, ее вы не трогайте.

— А он не предложит ей решить самой за себя?

— Ни в коем случае, уж это я знаю. Не то чтобы он не считался с желаниями своих детей — нет, он с ними считается. Но он очень подозрительно относится ко всем желаниям, кроме направленных на одни удовольствия.

— А что, если его дочь для своего удовольствия захочет играть в пьесе?

— Он не поверит, что она может принять самостоятельное решение.

— По закону он имеет право препятствовать ее выступлению в пьесе?

— Конечно нет. Ни у него, ни у меня нет таких прав. Но хоть мы и разведены, мы не перестали от этого быть родителями своих детей. Если он не захочет, чтобы она играла в пьесе, я буду просить ее не делать этого.

— Даже если сама она очень хочет играть?

— Даже тогда.

Мисс Крэншоу улыбнулась, а потом посмотрела на меня.

— Ну хорошо. А теперь ты, Сверкунчик: вчера, когда мы с тобой пили чай, мы болтали без умолку и нам было очень весело — вчера, но не сегодня. Сегодня ты говорила очень мало, и теперь твоя очередь. Девочка в пьесе тебе нравится?

— Нравится.

— О, ради бога — не останавливайся. Это не суд, а чаепитие, и пусть всем будет весело.

— Но я не знаю, о чем говорить.

— О маленькой девочке, конечно.

— Она… нравится мне, но я ее не знаю.

— Нравится и то, что она воображает, и то, что происходит с ней на самом деле?

— Все нравится.

— Хотелось бы тебе сыграть ее роль в этой пьесе?

— Хотелось бы, но я не смогу.

— Потому что твой отец, возможно, будет против?

— Нет, потому что я просто не могу быть другой девочкой. Я могу быть только собой.

— Ну а играть в другую девочку ты могла бы?

— Ну конечно! Я все время во что-нибудь играю, только не обязательно в девочек. Играю в свою маму и еще играю в подающих.

— В кого, в кого?

— В подающих — ну, в бейсболе, потому что, когда я вырасту, я буду подающей у «Нью-йоркских гигантов».

— Почему именно у них?

— Потому что мой брат хочет быть подающим у «Бруклинских ловкачей».

— Понятно.

— Еще я играю в зверей. Вообще я играю во всех — и во все.

— То есть?

— Когда я вижу яркую звезду, я играю в звезду.

— Как?

— Будто я здесь, но и далеко-далеко, и будто я сверкаю прямо как звезда.

— Не потому ли твой отец называет тебя Сверкунчиком?

— Нет. Я никогда не рассказывала ему, что играю в звезду. Просто однажды он начал звать меня Сверкунчиком — и все.

— Ну хорошо, а почему твоя мать зовет тебя Лягушонком?

— Я люблю лягушек. Я ловлю их все время и очень люблю их.

— Да и сама она была ужасная попрыгунья, — очень серьезно объяснила Мама Девочка.

В дверь позвонили, и мисс Крэншоу сказала:

— Вероятно, Майк. Я просила его прийти, как только он освободится.

Она открыла дверь, и вошел Майк Макклэтчи.

— Кэйт, — сказал он, — ничто никогда меня так не радовало, как твоя уверенность в том, что пьеса провалится…

А потом он поздоровался со мной и с Мамой Девочкой, и принял от мисс Крэншоу чашку чая, и сказал:

— Это означает для меня одно: тебе пьеса нравится. А раз она тебе нравится, я хочу поставить ее — с твоей помощью, конечно.

— Как раз об этом мы сейчас говорили, — сказала мисс Крэншоу.

— Годится Сверкунчик на роль девочки? — спросил Майк.

— О, я думаю, можно найти сколько угодно девочек, у которых уже есть опыт и с которыми работать легче.

— Ну а с ней ты работать станешь?

— Я уже с ней работаю.

— И твое мнение?

— Она и есть та девочка.

Майк Макклэтчи поглядел на Маму Девочку и сказал:

— Тогда чего же мы ждем? Давайте радоваться.

— Она еще не сказала, что хочет быть этой девочкой, — проговорила Мама Девочка.

Майк Макклэтчи поглядел на меня и спросил:

— Но ведь ты хочешь?

— Да, хочу, — сказала я, — но не могу, потому что не умею.

— Мисс Крэншоу тебя научит, — ответил Майк.

— Ну, так как, Лягушонок? Решай сама, — проговорила Мама Девочка.

— Если мой отец разрешит, я могла бы попробовать.

— Хорошо, — сказал Майк Макклэтчи. — Вот телефон. Позвони ему.

Мама Девочка подняла трубку и сказала телефонистке номер телефона в Париже. Мы все стали ждать, а потом Мама Девочка протянула мне трубку и сказала:

— Все в порядке, Лягушонок, можешь поговорить с отцом.

— И с братом тоже?

— Ну конечно, — сказала мисс Крэншоу, и я поговорила с отцом, а потом с братом, а потом снова с отцом и уже собиралась прощаться, когда Мама Девочка попросила:

— Лягушонок, дай мне, пожалуйста, тоже поговорить с ними.

Мама Девочка поговорила с ними и сказала моему отцу:

— Она должна была попросить у тебя разрешения играть в пьесе, но забыла.

И Мама Девочка ответила моему отцу на много разных вопросов о пьесе, а потом отдала мне трубку и сказала:

— Спроси его сама, Лягушонок.

И я спросила его:

— Так мне можно?

— А ты хочешь?

— Хочу.

— Очень-очень?

— Да.

— Хорошо, попроси тогда маму послать мне авиапочтой экземпляр пьесы. Я прочту и телеграфирую ей. А пока ты можешь поступать так, как если бы я сказал «да»; но ты ведь понимаешь, Сверкунчик, что сперва я должен прочитать пьесу.

— Хорошо, папа. А когда ты приедешь домой?

— Вообще-то я чувствую себя здесь как дома, но, конечно, очень скучаю по тебе.

И тихо-тихо добавил:

— И по маме тоже — только ты не говори ей об этом, пожалуйста.

— Ладно, папа.

— Пит хочет еще с тобой поговорить.

Мой брат Питер Боливия Сельское Хозяйство взял трубку и сказал что-то по-французски, а потом объяснил:

— Это значит: почему вы с мамой не приедете в Париж?

— Не могу. Чем ты занимаешься, Пит?

— Да в основном учусь, но все равно много интересного. Каждый день, конечно, занимаюсь музыкой. Сам сочинил несколько пьесок, я их тебе когда-нибудь сыграю. Ты знаешь, папка в моем возрасте сочинил целый фортепьянный концерт! Так что я тоже решил сочинить до моего дня рождения. До свидания, Сверкунчик. Если удастся, посмотри игру команд Американской лиги — сейчас самый разгар.

— Хорошо, Питер, — сказала я, — постараюсь. До свидания.

Я положила трубку и рассказала всем, что мне сказал отец, и сказала Маме Девочке, что он просит прислать ему пьесу авиапочтой, и тогда Майк Макклэтчи достал из портфеля пьесу и большой коричневый конверт, Мама Девочка написала на нем адрес моего отца, Майк вложил в него пьесу и запечатал, и сказал, что не пройдет и часа, как пьеса уже будет в пути, а завтра ее должны получить в Париже.

— Ну, так как, по-твоему, — спросил он меня, — разрешит тебе отец играть или нет?

— Разрешит.

Майк улыбнулся и сказал:

— Знаешь, Кэйт, я склонен думать, что пьеса эта будет иметь колоссальный успех!

Все засмеялись, а он сказал:

— Мне надо бежать.

— Нам тоже, — сказала Мама Девочка.

— Куда?

— Прогуляться, — ответила Мама Девочка. — В этот раз — по улицам.

Мы поблагодарили мисс Крэншоу и распрощались с ней, и вместе с Майком Макклэтчи пошли в лифт.

— Я страшно рад, — сказал Майк. — И пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Сегодня я ужинаю с Эмерсоном. Я намерен сказать ему, что девочку мы, кажется, уже нашли, а потом подожду, чтобы он заглотил эту наживку поглубже. Я знаю, он обязательно захочет познакомиться с ней — ну и конечно, с ее матерью. На завтрашний завтрак не договаривайтесь ни с кем — хорошо?

— Никогда заранее не договариваюсь на завтрак, — ответила Мама Девочка.

На Пятой авеню Майк вскочил в такси, а мы с Мамой Девочкой пошли прогуляться, в этот раз — по улицам.