Глава 17

Эдвард Коулмэн, представившийся рыбаку из Кьоджи как некто Ральф, провел четверг, двадцать пятое ноября, в доме Марио и Филомены Мартуччи. Это с Марио он выходил на рыбалку в море каких-нибудь дней десять назад. Двадцать пятого числа день выдался непогожий — ветреный и дождливый, и Коулмэн остался дома: попивая красное домашнее винцо Филомены, он писал письма. Он написал в Рим Дику Перселу с просьбой заглянуть к нему на квартиру и проверить, все ли там в порядке, и сообщил, что очень скоро вернется. Но письмо это Коулмэн пока не отправил, как, впрочем, и остальные.

На шее его, чуть ниже правого уха, красовался огромный лиловый синяк, другой синяк, под глазом, уже начал желтеть. Марио он сказал, что на него напал на темной улице какой-то человек, пытавшийся его ограбить, но ему удалось отбиться и сохранить свой бумажник. К сожалению, у Коулмэна было с собой только двадцать тысяч лир, то есть примерно тридцать долларов. Пять тысяч он сразу отдал Марио в знак благодарности за то, что тот приютил его. Коулмэн приехал к Марио ранним утром двадцать четвертого числа, промыкавшись перед этим всю ночь со вторника на среду по барам в Местре. Свой приезд он объяснил тем, что хочет избежать встречи с мужем своей подружки, якобы приехавшим в Венецию на несколько дней. Марио конечно же не сомневался, что именно этот самый муж и избил Коулмэна.

Коулмэну очень хотелось дать денег Марио или кому-нибудь из его друзей, чтобы этот человек пошел в полицию и сказал, что двадцать третьего ноября в одиннадцать часов вечера видел, как кого-то сбросили в канал. «Вот было бы здорово перебросить мяч на другую сторону», — подумал Коулмэн, но не отважился обратиться к Марио с подобной просьбой. Конечно, будь в его бумажнике на какую-нибудь сотню тысяч лир побольше, это, несомненно, придало бы Марио вдохновения, но, к сожалению, Коулмэн такой суммой не располагал.

В соседнем дворе лаяла собака, Коулмэн знал, что она на привязи, потому что сам видел это в окно.

Около пяти вошла без стука Филомена и спросила, не желает ли Коулмэн отведать только что приготовленного brodo — супа из угря.

— Нет. Спасибо, дорогая Филомена. Обед, которым вы угощали меня, был очень сытным, и я еще не проголодался, — ответил довольный Коулмэн. — Но я с удовольствием выпью с Марио стаканчик вина, когда он вернется. Ведь он придет в шесть?

— Да, синьор, — ответила Филомена, худая, смуглая женщина, у которой не хватало передних зубов. Выглядела она лет на тридцать и родила уже четверых детей, один из которых умер. — Тепло вам здесь, синьор?

— Очень! Очень тепло. Спасибо. — На самом деле Коулмэну было холодно, но Филомена так старательно поддерживала огонь в печи, что ему не хотелось жаловаться.

Филомена ушла, а Коулмэн подошел к окну и, закусив губу, стал думать об Инес. Он сожалел, что заставляет ее волноваться, а в этом он не сомневался. Она так не хотела, чтобы он уходил в четверг после ужина на прогулку — ту самую, во время которой он выследил Рэя, — но Коулмэн буквально заставил себя выйти на улицу. Вернуться в тот вечер в отель к Инес он просто не мог. А еще раньше, в середине того же дня, его выследил Зордай, и Коулмэн удачно улизнул от него на Мерчерие. «Да и вообще, где можно без труда улизнуть от кого угодно, если не в Венеции?» — думал Коулмэн. Зордай был профессионалом, и Коулмэну было приятно, что он сумел перехитрить его. И где же еще ему избавиться от Рэя, как не в Венеции? Удача явно была на его стороне, когда помогла ему найти Рэя и даже подходящий камень. Коулмэн именно так и представлял себе глухой тупик — точно такой, в который загнал Рэя, — и точно такой же канал. Единственное, чего он не мог предвидеть, — что Рэй встанет на ноги после удара таким булыжником. Коулмэн насупился и в который раз чертыхнулся. Рэй, должно быть, теперь не очень хорошо себя чувствует, и все же он наверняка жив. Эта мысль приводила Коулмэна в бешенство, от которого он скрежетал зубами, а сердце его начинало колотиться. Допив остатки вина, он все же решил уговорить Марио пойти в полицию. Ему нужно было придумать причину, по которой Марио якобы оказался в Венеции той ночью. А может, будет лучше, если Марио напишет анонимное письмо? Нужно будет как-то обработать Марио — пусть считает, что мужа «подруги» Коулмэна следует немного наказать за ночное нападение. Можно договориться с Марио, что он заплатит ему за услугу тридцать тысяч лир, но чуть позже, как только доберется до денег.

Когда утром Марио ушел на работу, Коулмэн послал Филомену купить ему «Гадзеттино», безошибочно угадав, что та даже и не заглянет в газету. Обнаружив там свою фотографию и прочитав сообщение о своем исчезновении, Коулмэн сжег газету в печке. Он надеялся, что Марио не увидит сегодня газету, хотя помнил, что просил его купить по пути домой вечернюю.

Наконец он услышал, как крикнул Марио и как ему ответила Филомена, — это означало, что Марио вернулся домой. Коулмэн спустился вниз.

Трое ребятишек вертелись возле отца, вернувшегося с целой корзиной рыбы на голове.

— Эту рыбу я не поймал, а купил, — весело сообщил Марио. — А наловил я совсем другой рыбы.

— Ну и как улов? Удачный? — спросил Коулмэн. В кармане у Марио он заметил газету.

— Ветрено сегодня, но рыба идет хорошо, — сказал Марио.

Разговор происходил на кухне, служившей также и столовой, соседняя комната с двуспальной кроватью была отведена под детскую.

— Выпьешь вина или, может, съешь тарелочку супа? — спросила Филомена у мужа.

— Моя дорогая женушка, когда ты, наконец, запомнишь, что я не ем супа, пока не выпью вина? Ужинать будем через час, а пока просто посидим за столом. — Марио чмокнул ее в щеку и ласково шлепнул.

Коулмэн рассмеялся:

— Марио, можно мне посмотреть газету?

В дешевой, судя по всему, популярной газетенке, которой Коулмэн раньше не видел, на первой странице ничего не было. Он развернул ее и в верхнем углу увидел фотографию Рэя. Коулмэн внимательно пробежал глазами текст и узнал следующее. Рэй сам явился в полицию и рассказал, что поздно вечером двадцать третьего ноября имел драку со своим тестем Эдвардом Коулмэном на одной из улочек Венеции. «Молодой американец, в течение последних пятнадцати дней считавшийся пропавшим, заявил, что просто хотел побыть в одиночестве под влиянием тягостных переживаний, вызванных недавним самоубийством его жены Пэгги на Мальорке. После встречи с ним поздним вечером 23 ноября Эдвард Коулмэн не возвращался. Полиция ведет расследование».

— Что вы читаете? Тут что-то про вас написано? — поинтересовался Марио.

Коулмэн поспешно распрямился — увлекшись чтением, он не заметил, как склонился над газетой. Но Марио уже успел заметить фотографию.

— Вы что, знаете этого американца? Он, наверное, и есть муж вашей подружки? — спросил Марио, проявляя неожиданный интерес.

— Нет, нет.

Чтобы отвлечь внимание, Коулмэн поспешно взялся за стакан вина, а Марио тем временем поднес газету к глазам, чтобы получше рассмотреть.

— Хм… Драка? Странно… — недоуменно пробормотал он, прочтя заметку.

— Что случилось? — спросила его жена.

«Черт бы побрал их любопытство!» — подумал Коулмэн.

— Это ведь не тот человек? Не тот, с кем вы дрались, Ральфо?

Марио не знал настоящего имени Коулмэна, а если Коулмэн когда-нибудь и называл себя, то Марио, скорее всего, забыл.

— Да нет же! Говорю вам, нет. — Коулмэн чувствовал, что бледнеет, а Филомена, суетившаяся у плиты, услышав его раздражительный тон, даже обернулась.

— Той же ночью, когда и вы подрались. Разве нет? — не унимался Марио, на лице его появилась недобрая улыбка.

— Да, той же ночью, но не с ним, — сказал Коулмэн.

— Какое же ваше настоящее имя? — напирал Марио.

Филомена забеспокоилась:

— Не надо ссориться, Марио. У синьора Ральфо могут быть свои секреты.

Коулмэн неторопливо вынул из кармана портсигар, пытаясь придумать, как выйти из неловкого положения. Марио наблюдал за ним, и Коулмэну никак не удавалось взять себя в руки, его пробирала нервная дрожь.

— Ну что ж, ладно, — сказал Марио, пожав плечами и посмотрев на жену. Брови его нервно подергивались. На левой, там, где остался шрам от рыболовного крючка, не росли волосы. — Насколько я понял, синьор Ральфо, у вас неприятности. Ведь ваша дочь покончила с собой?

— Марио! — вскричала Филомена.

— Это неправда! — возмутился Коулмэн. — В этом нет ни одного слова правды! Она… — Он со стуком поставил стакан на стол, расплескав вино.

— Эй, смотри, что делаешь! — огрызнулся Марио.

Все произошло в считанные доли секунды. Коулмэна словно прорвало — он бросился на Марио, схватив его за грудки. В этот момент он думал только о предательстве Марио. Марио, которому он доверял, на чью дружбу, верность и помощь в трудную минуту он рассчитывал. Марио, его добрый товарищ, с которым он выходил в море рыбачить и который гостеприимно приютил его у себя. И вот теперь от гостеприимства не осталось и следа. С грохотом опрокинулся то ли стол, то ли стул, и они покатились по полу. Коулмэну все никак не удавалось ухватить итальянца за руки, молотившие словно два цепа. Дети и Филомена кричали. Вдруг что-то обожгло Коулмэна. Нестерпимая боль сковала поясницу и ноги, заставив забыть обо всем. Марио поднялся с пола, и тогда Коулмэн увидел, что произошло, — Филомена вывалила на него кастрюлю с горячим супом.

Сама она, прижавшись к стене, заливалась слезами. Марио чертыхался, но не от злости, а от страха и растерянности. Дети продолжали вопить хором, а в дверях стояли соседи.

Коулмэн поднялся и принялся дергать себя за штаны, пытаясь отлепить дымящуюся ткань от тела. Кровь капала на пол, словно осыпающиеся красные лепестки. Она сочилась у него изо рта.

— Филомена! Ради всего святого! — вскричал Марио. — Сделай что-нибудь! Помоги ему! Дай, что ли, соды…

Принесли соды и какой-то желтый жир в высоком кувшине, скорее всего рыбий. Коулмэн пришел в себя и попросил Марио и Филомену выставить за дверь соседей и детей.

— Мне нужно снять брюки, — сказал он.

Марио выгнал всех за дверь, а сам суетился вокруг Коулмэна, который, не обращая на него внимания, снял брюки и, оттянув трусы, начал прикладывать соду к больному месту. Он злился на Марио, хотя и понимал его. В конце концов, все произошло очень своевременно.

— Мне очень жаль, что так получилось, — сказал он Марио. — Да и суп жалко. — Он натужно рассмеялся. — Поймите, Марио, я очень нервничаю. А когда вы сказали это о… о моей… — Он никак не мог произнести слово «дочери» — ему сразу вспоминались слова из газеты: «…самоубийство его жены Пэгги», выставлявшие чужое горе напоказ. Они приводили Коулмэна в ярость. — Я просто потерял голову. Я возмещу Филомене убытки, во всяком случае, куплю угрей для нового супа и приберусь здесь.

— Ah, non importa, — сказал Марио, продолжая наблюдать за ним.

— Мне нужно умыться. — Коулмэн кувшином зачерпнул воды из ведра. — Я возьму это с собой в комнату.

Филомена с ребятишками отсиживались в детской, так что Коулмэн без особого стеснения проследовал без штанов к себе, умылся и кое-как почистил брюки и трусы над корытом. Одевшись, он спустился вниз, намереваясь помириться с Филоменой.

На кухне сидел Марио со стаканом вина. Коулмэн вдруг смекнул, что Марио боится полиции.

— Синьор Марио, еще раз примите мои извинения, — сказал он. — У вас есть какая-нибудь тряпка?

— О, Филомена вымоет. Филомена! Думаю, она укладывает детей.

— В такой час?!

— Она всегда их укладывает, когда разволнуется, — сказал Марио, пожав плечами, и заглянул в соседнюю комнату. — Филомена, что ты их укладываешь? Ведь ничего не случилось, только суп немного разлили.

Филомена что-то прокричала в ответ, скорее взволнованно, чем гневно. Марио закрыл дверь.

Коулмэн нашел швабру с тряпкой и принялся за работу. Уж что-что, а пол мыть он умел. Он давно освоил это занятие и упражнялся в нем последние пятнадцать лет, пока жил в Риме, а до этого в Таосе, Тулузе и Ареццо. Марио подбросил в печку дров.

— Ну вот, теперь можно доложить Филомене, что здесь прибрано, — сказал Коулмэн.

— Спасибо, синьор Ральфо. Хотите стаканчик вина?

— Я понимаю, Марио, что стесняю вас. Если хотите, я могу сегодня съехать. Если подскажете куда. Дело в том, что у меня нет с собой паспорта, поэтому я не могу устроиться в отель.

В кухню вошла Филомена, она слышала последние слова и больше уже не плакала.

— Синьор извиняется, Филомена. Видишь? Он вымыл кухню, — сказал Марио.

— Примите тысячу извинений, синьора, — проговорил Коулмэн. — Я старался прибраться как можно лучше. Я уже сказал вашему мужу, что благодарен вам за ваше гостеприимство, но мне нужно будет съехать, только…

Марио не слишком заботился о деликатности, он красноречиво пожал плечами и сказал:

— Кажется, я знаю, куда вас пристроить. К Донато. Только у него холодновато. Живет-то он в…

Коулмэн не знал слова, но догадался, что оно означает «хижину». Ну что ж, можно попробовать переночевать там, а завтра подыскать что-нибудь получше. Конечно, такая перспектива не улыбалась ему, но гордость не позволяла Коулмэну попросить у Марио разрешения остаться. Кроме того, он чувствовал, что Филомена теперь настроена против него из-за того, что он затеял драку. Коулмэн извлек из кармана брюк влажный бумажник и достал из него пятитысячную бумажку.

— Это вам с Филоменой, Марио. Спасибо за все.

— О нет, синьор. Ведь мы уже получили, — запротестовал Марио.

Зная, как бедно они живут, Коулмэн настоял на своем. После этого поступка великодушия у него прибавилось, оно подстегнуло его отказаться от предложения пожить у Донато, сославшись на то, что он и так доставил Марио немало беспокойства — seccatura, как он выразился. Потом Марио прочел ему нечто вроде назидания, которое Коулмэн внимательно выслушал. Суть его была примерно такова: в наше время опасно путешествовать без документа, подтверждающего личность. Одним словом, попал в самую точку. Коулмэн знал, что Марио не доверяет ему после полученной из газеты информации, поэтому решил вообще уехать из Кьоджи. Он допил свое вино, и Марио тут же налил ему еще.

Филомена снова хлопотала у плиты.

— Вы бы сначала поужинали, — предложил Марио. — Нельзя же идти голодным. Эх, если бы только я не боялся иметь дело с полицией! Все мы боимся иметь с ней дело. Ну что это за жизнь, Филомена!

— Уж и не говори, Марио. — Она налила на горячую сковороду масло. Рядом с плитой лежала принесенная Марио рыба, уже разделаннная и готовая к жарке.

— Мне и впрямь грозит опасность, — сказал Коулмэн. — Один раз на меня уже, как видите, напали. Поэтому я так нервничаю. У меня есть дочь, которая неудачно вышла замуж. Она заявила, что покончит с собой, но пока, к счастью, этого еще не сделала.

— Ну и слава богу! Вот бедняжка! — воскликнула Филомена.

— Эта заметка в газете напомнила мне о ней. Но моя дочь в Калифорнии. Она несчастлива, но жива. Я часто вспоминаю о ней. Моя жена, ее мать, погибла в автокатастрофе, когда ей было всего четыре годика, и я вырастил дочку сам.

Филомена опять заохала, Марио сочувственно кивнул.

— Вышла замуж, а он ей изменяет. Ну что ж, ничего не поделаешь, она сама сделала такой выбор. Я вот, например… не отважился бы жениться еще раз. От этих женщин у меня всегда одни неприятности, как, например, сейчас. — Он улыбнулся Марио. — Эх, Марио, жизнь моя жестянка! Ну что ж, мне пора.

Он попрощался с Филоменой, поцеловав ей руку. Марио вышел с ним на улицу, проводив до небольшого ресторанчика, где Коулмэн намеревался поужинать и поспрашивать насчет жилья. Кьоджи напоминал Венецию, но был лишен ее прелести — такие же каналы, такие же аккуратно расчерченные дорожки, и все же это была не Венеция. К тому же здесь не было Рэя, и Коулмэн моментально потерял к нему интерес. В дверях ресторанчика он попрощался с Марио, поблагодарив его еще раз.

— Когда я приеду в другой раз, выйдем снова вместе на рыбалку? — сказал Коулмэн.

— Конечно, — ответил Марио, и Коулмэн знал, что тот не кривит душой.

За ужином Коулмэн размышлял. Он вполне может скрываться еще неделю. Рэй же это сделал, а он чем хуже? Только вот писать в полицию он, пожалуй, не станет. А через недельку можно будет нагрянуть в Венецию и попробовать снова разделаться с Рэем. Все к тому времени будут считать его мертвым, наверняка забудут о нем. Инес, в числе немногих, конечно, погорюет. Но как долго? Час? День? Да уж наверняка не дольше. Вот Дик Персел еще долго будет скучать, как и его старый нью-йоркский друг Лэнс Дюкесн, художник, с которым Коулмэн познакомился, когда сам работал инженером. А другие? Коулмэн не слишком обольщался, зная, что о его персоне слезы прольют немногие.

Поужинав, он разговорился с молодым официантом насчет комнаты.

— Я вообще-то остановился в Венеции, но сегодня уже поздновато возвращаться. Не знаете, где тут можно переночевать? Разумеется, я заплачу, только вот паспорта у меня с собой нет… — Так он объяснил свое нежелание обращаться в отель.

Молодой официант знал, где можно переночевать, — в его собственном доме. Он назвал цену — пятьсот лир.

— У нас очень тепло, кухня есть.

Коулмэн согласился.

Идти пришлось недалеко. Парень выкроил пять минут между посетителями и, проводив Коулмэна к себе домой, познакомил его со своей семьей. Вопросов никто не задавал, например — почему это американец не идет в отель? Коулмэн побеседовал с родителями юноши за чашкой кофе в столовой. Фамилия семейства была Ди Риенцо.

— Мне нравится в Кьоджи, — сказал Коулмэн, представившийся им как некто Тэйлор, якобы писатель. — Быть может, вы знаете, где тут можно снять комнату примерно на неделю? Я хочу съездить в Венецию за своей пишущей машинкой.

Посмотрев на жену, муж сказал:

— Я мог бы найти вам комнату. Или вы могли бы остаться у нас, если супруга не будет возражать. Вот сегодня переночуете, и посмотрим, как дело пойдет.

Коулмэн улыбнулся. Он нарочно уселся так, чтобы свет не падал ему на лицо, и сейчас буквально расточал все свое обаяние, нахваливая стоявший в углу резной деревянный сундук, который и в самом деле представлял собой образец мастерства и изящества. Ему сказали, что это свадебный подарок отца синьоры Ди Риенцо.

— А я сейчас пишу книгу об истории обоев.

— Истории чего?

— Ну, обоев, то есть бумаги, которой оклеивают стены.