В первые часы нового тысячелетия Питер Лейк спал в машинном отделении «Сан». После того как он продемонстрировал механикам свое искусство, они решили не тревожить его понапрасну. Существуй у него ученики или друзья, они могли бы разбудить его незадолго до наступления полуночи, когда, как всем казалось, должно было произойти что-то необычное и чудесное. Впрочем, чудо редко происходит в точно назначенное время, и потому Питер Лейк ничего не потерял, проспав тот момент, когда часы пробили двенадцать раз и начался двухтысячный год. Правой рукой он зажимал глубокую рану в левом боку, а рот его был слегка приоткрыт, поскольку он лежал в крайне неудобной позе, облокотившись на мотор, разбуженный им же за несколько часов до этого. В машинном отделении не имелось настенных часов, что же касалось часов «Сан», то они отмеряли время с прежней точностью. Комнатные растения оставались в своих горшках и кадках, двери скрипели так же противно, как и прежде, перед уборкой уборщик привычно посыпал полы коридоров опилками.

«Сан» и «Уэйл» готовили совместный выпуск. Это диктовалась необычностью и масштабностью событий. Соответственно, в его подготовке участвовало необычайно большое число сотрудников обоих изданий. Здание ожило уже ночью, когда в него из разных районов стали возвращаться еле живые от ужаса репортеры, на глазах у которых город был практически стерт огнем с лица земли. Вышедший на следующее утро номер газеты был почти таким же пухлым, как стандартный номер «Гоуст» (кстати говоря, из-за отключения электричества «Гоуст» в этот день так и не вышел). К примеру, обитатели зоопарков и верховые лошади из конюшен Вест-Сайда переполошились так, что смотрители выпустили их из загонов и клеток, после чего животные, сбившись в стадо, стали носиться по окрестным улицам.

К сожалению, люди в эту ночь вели себя куда менее достойно. На улицах начались настоящие автомобильные гонки. Водители пытались найти выход из города, объезжая огромные пробки, толпы людей и груды развалин. Однако выхода попросту не существовало, тем более что истошно сигналившие машины то и дело сталкивались друг с другом, образуя все новые и новые пробки. Ситуация усугублялась тем, что на улицы выехали все пожарные и полицейские машины, рыскавшие в поисках зон безопасности, созданных по распоряжению Прегера де Пинто.

Мосты были переполнены тысячами молчаливых беженцев, даже не подозревавших о том, что все прилегающие к Манхэттену районы превратились в сплошную стену огня. Они несли на своих спинах детей и сжимали в руках наспех собранные узлы, отчего улицы и площади города походили на огромный блошиный рынок. Люди несли с собой книги, картины, канделябры, вазы, скрипки, старинные часы, электронную аппаратуру, серебряную посуду, шкатулки с ювелирными украшениями и – чудо из чудес – телевизионные приемники. Самые практичные горожане двигались на север, по направлению к Риверсайд-драйв, неся в заплечных мешках съестные припасы, инструменты и теплую одежду. Но на что мог рассчитывать человек с бензопилой на спине в разгар холодной зимы в окончательно свихнувшемся мире?

Уже не десятки, но сотни тысяч мародеров рыскали по торговым кварталам. Самые сообразительные подгоняли к банкам бульдозеры и вскрывали динамитными шашками сейф за сейфом. Этим взрывам вторили хлопки рвущихся на складах боеприпасов и зарядов, использовавшихся полицией для защиты зон безопасности. Обезумевшие от радости мародеры двигались медленно, словно улитки, толкая перед собой холодильники, мебель, тюки с одеждой и целые мешки денег. Мешки эти то и дело переходили из рук в руки, поскольку тот, кто владел ими, тут же погибал от рук таких же алчных и хищных, как и он сам, людей. Через какое-то время даже самые дорогие и фешенебельные районы стали казаться жалкими и грязными трущобами. Было совершенно непонятно, что мародеры собираются делать с награбленным добром. Большинство из них ходило кругами, радуясь тому, что у них появилось хоть что-то новенькое. Поскольку жить всем им теперь все равно было негде, приобретения эти не имели никакого смысла.

Полиция не понимала, в кого следует стрелять и кого от кого защищать, гром и пламя были уже повсюду, преступники с легкостью растворялись в тучах дыма, а по улицам бродили тысячи лунатиков, горбившихся под тяжестью огромных узлов.

Репортеры «Сан» помимо прочего рассказывали и о семьях, пытавшихся совместно противостоять хаосу, о самоотверженности и милосердии отдельных горожан, а также о тех смельчаках, которые пытались остановить это безумие.

Те редкие репортеры Гарри Пенна, которым посчастливилось остаться в живых, работали не покладая рук, ибо прекрасно понимали, что конец одного мира всегда знаменует собой начало другого.

Мирно спавшего Питера Лейка не могли разбудить ни мерный шум машин, вырабатывавших электричество для редакции «Сан», ни сотрясавшие стены городских зданий оглушительные раскаты взрывов.

Прегер де Пинто приветствовал Гарри Пенна едва заметным кивком. Мэр, стоявший в самом центре северной площадки, рассматривал город через установленный на треноге прибор ночного видения.

– Кто наблюдает за зоной номер шесть? – спросил он громовым, пропущенным через мощный усилитель голосом.

– Я, – послышался обычный человеческий голос, принадлежавший одному из стоявших слева от Прегера заместителей комиссара.

– Вы видите с юго-западной стороны брешь? – спросил Прегер.

– В данный момент нет, сэр, – послышалось в ответ. – Мне мешает плотный дым. Но я видел ее совсем недавно и тут же доложил об этом.

– Они подтвердили полученное сообщение?

– Нет.

– Связь с зоной номер шесть потеряна, – сообщил техник.

– Когда это произошло? – поинтересовался Прегер.

– Пять минут назад.

– Попытайтесь ее восстановить. Эстис, отправьте на командный пункт оснащенного рацией посыльного, который сообщил бы им о появлении бреши. Зона номер шесть находится в Челси. Иными словами, он сможет добежать туда за двадцать минут.

С начала пожара прошло уже несколько часов. К этому времени Прегер и его помощники, руководившие обороной зон безопасности, успели привыкнуть к виду города, объятого дымом и пламенем. Не только сам Прегер де Пинто, но и многие из его сверстников были готовы к Апокалипсису едва ли не с рождения и потому сохраняли полнейшее спокойствие даже в столь непростой ситуации. Они занимались решением давно известной им задачи. Логика всех предыдущих десятилетий привела их к этому закономерному итогу. Впрочем, гибель старого мира не вызывала у них особого сожаления.

В отличие от них старый, как этот мир, Гарри Пени, который жил больше воспоминаниями, чем надеждами, относился к происходящему совершенно иначе. Он помнил Нью-Йорк в пору своей юности, когда люди были куда искуснее и добрее, а городские нравы – невиннее и проще. Прихотливые дуги дорог, горделивый вид давно исчезнувших парусов, потные бока и гривы оставшихся в прошлом лошадей и даже давным-давно забытые наряды казались ему чем-то вроде возносившихся городом благодарственных молитв. Бог и природа, которым нравились его изящные линии, его кони, его деликатность и умение находить свое место в этом мире, одаривали его свежими северными ветрами и на удивление синим сводом небес. Город, который знал и любил Гарри Пенн, оставался юным городом.

Прегер повернулся к Гарри Пенну и увидел на лице старика не только отсветы бушевавших далеко внизу пожаров, но и неподдельную скорбь.

– В чем дело? – поспешил спросить он.

– Представь, что знакомое тебе прекрасное дитя вырастает и умирает у тебя на глазах ужасной смертью…

– Оно не умирает, – решительно возразил Прегер, – оно преображается.

– Я слишком стар, – покачал головой Гарри Пенн. – И потому слишком привязан к былому.

– Посмотрите! – воскликнул Прегер. – Где-то там, в кромешной тьме, уже начинается строительство нового города!

Гарри Пенн посмотрел вниз, но увидел там только прошлое, что было так дорого его сердцу.

– Если кто-то и сможет понять меня, так это именно вы! – продолжал Прегер. – Ведь «Сан», несмотря ни на что, продолжает свою работу!

– При чем здесь наша газета?

– В данный момент «Сан» остается единственным зданием в городе, в котором не погасли огни!

– Увы, это не так, – вновь покачал головой Гарри Пенн. – «Сан» погрузился во тьму. Все машины заклинило, и механики известили меня о том, что на ремонт у них уйдет никак не меньше полугода. Когда я покинул здание редакции – а произошло это два часа назад, – они работали при свечах и готовили совместный выпуск, который будет печататься на ножном прессе.

– В таком случае вам придется последовать за мной, – сказал Прегер, обняв старика за плечи и отправившись вместе с ним на восточную галерею.

Вначале они не видели ничего, кроме наползавшего прямо на башню пепельно-серого дымного облака. Однако стоило облаку подняться чуть выше, как они увидели на объятой тьмой Принтинг-Хаус-Сквер сверкающее подобно бриллианту здание «Сан».

– Пожалуйста, – торжественно произнес Прегер. – Вот вам и награда за добродетель.

Гарри Пенн удивленно взирал на сверкающее огнями здание.

– Еще никому не удавалось преобразовать добродетель в динамо-машину… Боюсь, что речь идет о чем-то куда более серьезном.

Гарри Пенн решил немедленно отправиться в редакцию «Сан», Прегер же вернулся на свой командный пункт и продолжил наблюдение за разворачивавшейся далеко внизу битвой.

Вид сверкавшего всеми своими огнями в кромешной ночной тьме здания редакции «Сан» так потряс Гарри Пенна, что он пересек Принтинг-Хаус-Сквер, даже не заметив следовавших за ним трех типов. Наполовину скрытые клубившимися над площадью ядовитыми испарениями, они шли ему наперерез и хотели перехватить его примерно в двухстах футах от входа в здание, понимая, что имеют дело с очень старым и очень богатым человеком. Величавая и вместе с тем необычайно бодрая походка этого эксцентричного старика являлась не только своеобразным отражением оптимизма, характерного для совершенно иной эпохи, но и изъявлением того, что помимо денег он мог иметь при себе золотые карманные часы и, вполне возможно, дорогие запонки и булавку для галстука. К тому же подобные Гарри Пенну старые пни обычно уже ничего не видели, ничего не слышали и ничего не соображали, что делало их особенно легкой добычей. Памятуя об этом, три названных грабителя и не думали таиться. Будь они Куцыми Хвостами (к чести Куцых, к их числу они не принадлежали), они вели бы себя куда как осмотрительнее, поскольку во времена Куцых иные столетние старики, участвовавшие в борьбе за Западные территории и в боях Гражданской войны, могли заткнуть за пояс и молодых.

Грабители позволили себе расслабиться, тем более что старик остановился, решив немного отдышаться. В тот же самый момент его вниманием завладел один из безумных подъемников Джексона Мида, совершенно неожиданно появившийся над небоскребами. Гарри Пени проводил его взглядом и увидел трех направлявшихся к нему мужчин, сжимавших в руках ножи и дубинки.

Прожившему на свете целый век Гарри Пенну было неведомо чувство страха, тем более что он чувствовал себя в этом мире полномочным представителем эры президента Теодора Рузвельта, адмирала Дьюи, храбрых бойцов за Союз и Билла Буффало, если вспомнить как называл Буффало Билла Крейг Бинки.

Он смерил противников долгим взглядом и, улыбнувшись, достал из кармана четырехствольный шестизарядный револьвер, который казался со стороны такой же диковинной и безобидной игрушкой, как мушкетон. Прежде чем грабители успели рассмеяться, он всадил в каждого из них по пуле.

Гарри Пенн замер, поскольку ему никогда в жизни не доводилось убивать людей, хотя он прожил целый век и участвовал в нескольких войнах. Впрочем, уже в следующее мгновение он решил не терзать совесть понапрасну и, сунув револьвер в карман, решительным шагом направился к зданию своей редакции.

Под охраной вооруженных людей, стоявших за мешками с песком, сотрудники газеты «Сан», семьи которых находились во внутреннем дворе здания, работали в эту ночь как никогда.

Пока Гарри Пенн поднимался по лестнице, его то и дело останавливали молодые сотрудники газеты, желавшие продемонстрировать ему свою решимость работать до изнеможения. Он хотел подбодрить всех и каждого, и потому ему приходилось терпеливо отвечать на их несущественные вопросы.

На последней лестничной площадке он нос к носу столкнулся с Бедфордом.

– Как вам удалось зажечь свет?

Бедфорд недоуменно пожал плечами.

– Он зажегся сам собой. Стало быть, механикам удалось исправить машины.

Бедфорд тут же был отправлен вниз для разговора с механиками.

Через какое-то время он уже находился в кабинете Гарри Пенна, хозяин которого, покуривая сигару, задумчиво рассматривал портреты Питера Лейка и Беверли.

– Механики говорят, что все оборудование неожиданно заклинило, – стал рассказывать Бедфорд Гарри Пенну, так и не отрывавшему глаз от портретов. – Они разобрали половину машин и решили, что их ремонт займет не менее полугода, но тут в мастерскую вернулся главный механик, который устранил все поломки буквально за одну минуту.

– Что?! Трамбулл? Я ни за что не поверю тому, что Трамбулл мог хоть что-то починить! Он точил мой армейский нож целый год! Здесь явно что-то не так!

– Я разговаривал именно с ним, но, господин Пенн, ведь он уже не главный механик!

– Как так? С каких пор? Хотелось бы знать, где я в это время находился?

– Не так давно механики сами выбрали себе нового начальника.

– Что за дела, Бедфорд?! – возмутился Гарри Пени. – Подобными назначениями в нашей редакции занимаюсь я, а не какие-то там механики! Не забывайте, что в подобных случаях речь, помимо прочего, идет и о количестве долей!

Бедфорд покачал головой.

– У него их столько же, сколько и у подмастерья. Они сделали его своим начальником единственно потому, что он понимает в этих машинах куда больше всех остальных!

– Что это за тип? Наверное, один из компьютерщиков? Приведите-ка ко мне этого сукина сына! Я хочу с ним поговорить!

– К сожалению, я не смогу это сделать.

– Проклятье! – воскликнул Гарри Пенн, возводя глаза к потолку. – Кому, в конце концов, принадлежит эта газета?

Бедфорд почел за лучшее промолчать.

– Как зовут этого вашего главного механика?

– Они величают его господином Предъявителем.

– Господином Предъявителем?

– Да-да, именно так.

Гарри Пенн надолго задумался.

– И почему же вы не привели его сюда?

– Он спит.

– Спит?!

– Да, сэр. Механики не позволили мне его беспокоить. Они считают его чем-то вроде короля механиков!

– Послушайте, что я вам скажу! – злобно прошипел Гарри Пенн, поднявшись с кресла. – Будь этот ваш «господин Предъявитель» даже цыганским бароном, я либо заставлю его подняться на ноги, либо пристрелю на месте и только после этого назначу главным механиком и выражу ему признательность за то, что он смог обеспечить наше здание электричеством!

Гарри Пенн поспешил вниз, не слыша звука собственных шагов и не помня себя от волнения, которое, как ни странно, было вызвано перспективой встречи с лучшим механиком на всем белом свете, получавшим скромное жалованье подмастерья.

Сгорая от страха и нетерпения, Гарри Пенн обратился к механикам:

– Где господин Предъявитель? Он все еще здесь?

– Да, здесь, – ответил один из механиков.

– Покажите мне его.

– Его ни в коем случае нельзя беспокоить! – воскликнул Трамбулл. – Он отдыхает!

– Нет-нет, – сказал Гарри Пенн примирительным тоном. – Я вовсе не собираюсь его беспокоить. Я всего лишь хочу взглянуть на него.

– Он там, – сказал Трамбулл, неопределенно махнув рукой. – Нужно пройти два ряда силовых установок и свернуть возле компрессора. Вы увидите перед собой узкий проход между генераторами…

Гарри Пенн уже не слышал его. Следуя указаниям Трамбулла, он прошел два ряда машин, свернул за компрессор и, оказавшись у генераторов, неожиданно наткнулся на человека, который крепко спал, прислонившись спиной к огромной, мерно работавшей машине.

Гарри Пенн опустился на колени и, прищурившись от яркого света, посмотрел на лицо спящего. Он увидел в нем то, чего не дано видеть и знать даже столетним старцам. Прошлое ожило, явив ему один из своих ликов, в котором он не мог не узнать Питера Лейка.

За прошедшие с той давней поры восемьдесят пять лет Питер Лейк нисколько не изменился, и это означало не только то, что время не имело над ним власти, но и то, что дорогие нашему сердцу люди никогда не исчезают навеки. Гарри Пенн мог умереть теперь со спокойным сердцем, однако, с одной стороны, он не спешил слагать с себя свои многочисленные обязанности, с другой, отнюдь не считал, что его время уже кончилось.

Он схватил Питера Лейка за руку и попытался поставить его на ноги. Так и не проснувшись, тот решительно выдернул руку и пробормотал:

– Я вас об этом не просил!

– Вставай, вставай! – повторял раз за разом Гарри Пени, тщетно пытаясь растрясти сонного Питера Лейка.

Поняв, что сделать это невозможно, он решил прибегнуть к крайне эффективному приему, освоенному им еще в годы войны, и изо всех сил крикнул прямо в ухо Питеру Лейку:

– Граната!

Тот буквально взвился в воздух и, тут же придя в себя, увидел перед собой улыбающегося старичка.

– Что такое? – удивленно спросил Питер Лейк.

– Я никак не мог вас добудиться. Знали бы вы, как я счастлив вас видеть! Может быть, это самое радостное событие в моей жизни!

– Вы это серьезно? – Питер Лейк смотрел на старичка с явным недоверием. – Разве мы когда-нибудь встречались?

Гарри Пенн залился звонким смехом.

– Я – Гарри Пенн! – воскликнул он.

– Стало быть, вы – владелец газеты «Сан» и мой начальник? Поверьте, я вижу вас впервые!

– Ошибаетесь! – воскликнул торжествующим голосом Гарри Пенн. – Со времени нашей последней встречи прошло больше восьмидесяти пяти лет. Тогда мне не было и пятнадцати. Нет ничего удивительного в том, что вы меня не помните, но вас-то я узнал с первого взгляда! Должен заметить, что вы не постарели ни на день!

Питер Лейк заглянул в глаза старику, ожидая продолжения истории и пытаясь представить, как тот мог выглядеть в пятнадцатилетнем возрасте.

Гарри Пенн, пришедший в необычайно возбужденное или, вернее, восторженное состояние (он пребывал в нем до самой кончины), попытался собраться с мыслями.

– Мне вспомнилось еще более раннее время, когда мне было всего четыре годика. Мы ехали по горной дороге, ведущей к озеру Кохирайс. Стояло прекрасное июньское утро. Мы провели ночь в гостинице и ждали, когда отец то ли получит, то ли отправит какую-то важную телеграмму. Мне очень хотелось поскорее попасть в Кохирайс, но отец сказал, что мы отправимся в путь только около полудня. Делать было нечего, и я принялся бродить по округе, пока не нашел большой-пребольшой черничник. Я провел бы на нем не один час, если бы не поезд… Его вид вызвал у меня непонятную оторопь. Поезд понравился мне настолько, что я решил его остановить. И знаете, как я хотел это сделать? – Питер Лейк покачал головой. – Я хотел бросить в него ягоды! Я взял в руку самую большую черничину и встал наизготовку возле рельсов. В тот момент, когда семидесятитонный локомотив поравнялся со мной, я бросил в него ягоду. После этого поезд не только не остановился, но понесся еще быстрее и уже через несколько мгновений исчез за поворотом. И знаете, как я на это отреагировал? Подобного облегчения я не испытывал никогда в жизни! Мне казалось, что с моей души свалился тяжелый камень. Я побежал к гостинице, решив никогда больше не бросать в поезд чернику. Все должно идти своим чередом. Признаться, я думал, что вы немало удивитесь нашей встрече, но вы, похоже, меня вообще не помните…

– Нет, сэр, не помню.

– В этом нет ничего удивительного. Семидесятитонный локомотив невозможно остановить маленькой ягодкой. Но сестру-то мою вы, надеюсь, не забыли?

– Как вам сказать. Вы говорите о событиях почти столетней давности. Я помню то время крайне смутно…

– Выходит, вы не помните собственную жизнь?

– Так оно и есть.

– Я помогу вам.

– Сделайте одолжение. Я буду вам очень признателен. Я мучаюсь этим с того самого момента, как меня вытащили из воды…

– Вы не знаете даже собственного имени?

– Вы правы, сэр, я запамятовал даже собственное имя!

– Идемте, – сказал Гарри Пенн. – Я хочу показать вам два замечательных портрета.

Питер Лейк поднимался вслед за Гарри Пенном по лестницам «Сан», держась рукой за бок. Каждый шаг отзывался в ране резкой болью, и тем не менее он не столько поднимался, сколько взлетал по лестнице и не воспарял к потолку единственно усилием воли. Ставший свидетелем этого во всех отношениях необычного явления молодой копировщик разинул от изумления рот и выронил толстую пачку бумаг, полетевших по коридору с той же легкостью и изяществом, с какими Питер Лейк поднимался по лестнице.

Железным усилием воли Питер Лейк заставлял свое тело шагать по коридору. Забудься он хотя бы на миг, оно, пробудившись к какой-то неведомой ему новой жизни, тут же прошло бы сквозь стену и, влекомое заоблачными далями, взмыло бы ввысь.

Он вошел в кабинет Гарри Пенна и тут же увидел два стоявших на столе больших портрета, от которых исходило нечто дотоле ему неведомое, ибо они источали удивительную, играющую тончайшими оттенками цветов, изменчивую, словно отблеск солнца на поверхности морской волны, ауру. Люди, изображенные на портретах, казались живыми не только Питеру Лейку, но и Гарри Пенну. Темный фон, слегка подсвеченный невидимыми лучами, которые выхватывали плывущие в его разреженном пространстве мельчайшие пылинки, уходил в бездонные глуби. Казалось, что Беверли, сжимавшая в правой руке сложенный веер и касавшаяся левой рукой складок голубого шелка, собранного на плече серебряной брошью, вот-вот улыбнется. В ее взгляде читалось не только благоволение и всепрощение человека, взирающего на мир из далекого прошлого, но и знание его удивительной и прекрасной будущности. Изображенный же на портрете Питер Лейк в отличие от нее испытывал явную неловкость и неуверенность в себе.

Они действительно были живыми, и эти слова, которые не являлись ни фигурой речи, ни поэтическим образом, ни метафорой, следовало понимать буквально. Мало того, Беверли внимательно следила за происходящим.

– Вы – Питер Лейк. А это моя сестра Беверли, – громко произнес Гарри Пенн.

Питер Лейк поднял руку в красноречивом жесте: «Тише-тише! Я и сам это знаю!» Теперь он знал все. Мало того, он знал то, чего не знали другие.

Он посмотрел в глаза Беверли и, резко развернувшись, направился к двери.

– Художник писал эти портреты весь день, – стал рассказывать едва поспевавший за ним Гарри Пенн. – В тот день стояла прекрасная погода, и мне страшно хотелось побродить по берегу озера, но Беверли уговорила меня остаться с ней. Я то и дело присаживался на стоявший за Беверли маленький стульчик и за весь день так и не увидел солнца. Каково же было мое удивление, когда ближе к ночи я обнаружил, что мое лицо и руки покрылись золотистым загаром! Она сказала, что это лишь часть награды за мое терпение. Смысл ее слов стал понятен мне только сейчас.

Гарри Пенн остановился и, проводив взглядом сбегавшего по лестнице Питера Лейка, вернулся в свой кабинет, дабы продолжить руководить газетой.

Полный, вечно щурящийся Сесил Мейчер разгневался не на шутку.

– Сделай то! Сделай это! Сделай то! Сделай это! – повторял он снова и снова, глядя на письменный стол, заваленный тоннами бланков, накладных на материалы, запросов, требований и разноцветных памятных записок, написанных рукой Джексона Мида, на каждой из которых значилось: «Срочно, безотлагательно, нулевым приоритетом! Если бы я был султаном, я бы приказал отрубить вам голову, за то что вы до сих пор не выполнили этого поручения!»

Он сжал свой кулак так, что тот стал походить на маленькую круглую булочку, и изо всех сил ударил им по огромному столу, на что полдюжины электронно-лучевых мониторов ответили возмущенным помигиванием.

– Сам же он при этом целыми днями сидит на одном месте! – прошипел Сесил, явно пытаясь распалить себя еще сильнее. – Подумаешь, командир нашелся! «Господин Були, пошлите двадцать тысяч грузовых вагонов на железные рудники Миннесоты! Господин Були, перестройте супертанкеры, строившиеся нами в Сасебо, в транспортные суда для перевозки жидкого водорода! Господин Були, удвойте план производства титана предприятиями Ботсваны! Сделайте то! Сделайте это!» Еще немного – и я просто сойду с ума!

В кабинете материализовался Мутфаул.

– Он хочет, чтобы ты навел справки о темпах распространения пожара. Огонь движется с севера с необычайной скоростью. Ты должен приблизиться к линии огня и собрать информацию как о пожарах, так и о Куцых Хвостах.

– А с этим что прикажете делать? – воскликнул Сесил, указывая на стол, заваленный записками с пометкой «срочно». – Колебания цен на Блэк-Том, изменение полярности на Даймонд-Шоулс, контроль за коммутацией в Саут-Бей? Этим-то кто займется?

– Он сказал, что об этом ты можешь не беспокоиться.

– Ты говоришь, не беспокоиться? После стольких лет работы? Сам-то он спокоен?

– Конечно.

Сесил изумленно замер.

– Ну а ты? Ты-то должен хоть что-нибудь соображать! Город охвачен пламенем, нас теснят со всех сторон, лед растаял, по заливу гуляют такие волны, что о создании ледяных линз и мощных световых пучков не может идти и речи…

– Я бы не придавал всем этим делам особого значения, – покачал головой Мутфаул. – Лично меня они не волнуют.

Сесил изумился еще сильнее.

– Как так?! Ушам своим не верю! Таких невротиков, как ты, еще не видел свет! Ведь мы вот-вот реализуем наш проект!

– Сесил, ты когда-нибудь задумывался о том, куда будет вести этот мост?

– К вечному спасению, к раю на земле, к золотому веку…

– А что будет с нами?

– В каком смысле?

– Мы останемся без работы, поскольку этот безблагодатный мир ни с того ни с сего вдруг исполнится благодати.

– Ну и что из того? Неужели тебя не привлекает подобная перспектива?

– Откровенно говоря, нет. Думаю, она не нравится и нашему начальнику. Все дело в том, что война между злом и добром еще не закончилась, хотя человеческой душе и удалось кое-чего добиться. В любом случае, это еще не конец, и потому наша затея лишена смысла.

– Ты предлагаешь повременить еще сто лет? – поинтересовался Сесил.

– Скорее, речь должна идти о нескольких тысячелетиях.

– Ну а как же Питер Лейк?

– Можно ли считать его триумф абсолютным? Вспомни о Беверли Пенн и о многих других людях – разве они смогли изменить этот мир? Хотя, кто знает, быть может, это удастся сделать ему…

– Сомневаюсь…

– Ну, не нам судить.

– Ты что, нашел его?

– В два часа ночи, – кивнул Мутфаул. – Он спал в машинном отделении. Чувствуется моя школа.

– Ну да, – презрительно фыркнул Сесил. – Вспомни, где ты его нашел в первый раз!

– Все этот так, – согласился Мутфаул. – Но я научил его лучше понимать машины. Если ты помнишь, вначале он считал их чем-то вроде животных.

– И где же он теперь?

– Ты всегда считал его своим другом.

– Что было, то было…

– С этим трудно спорить, – вздохнул Мутфаул. – Насколько мне известно, совсем недавно он находился в редакции «Сан». Не забывай о том, что строительство моста может закончиться уже через несколько часов.

Принтинг-Хаус-Сквер заполнилась оцепеневшими от ужаса людьми, пытавшимися разыскать своих близких. Маррат-ты встретили Эсбери, Кристиану и Джессику Пенн в дверях редакции «Сан», после чего все они проследовали в ярко освещенное фойе и уселись возле кадок с пальмами. Паровые котлы «Сан» обеспечивали энергией не только само здание, но и типографские прессы. На противоположной стороне Принтинг-Хаус-Сквер стояло черное как смоль здание редакции «Гоуст», безработные сотрудники которой грустно взирали на сверкающую огнями редакцию «Сан».

Спустившись вниз, Питер Лейк увидел в дальнем конце фойе чету Марратта и не раздумывая направился прямо к ним, морщась от сильной боли в боку. Те были увлечены разговором. Хардести и Эсбери говорили о банковской ячейке, в которой Хардести оставил когда-то старинное золоченое блюдо.

Питер Лейк вышел из-за пальм. В тот же миг в фойе «Сан» вбежал Сесил Мейчер, которому с трудом удалось пробиться сквозь стоявшую на площади толпу горожан. Стоило ему увидеть Питера Лейка, как его глаза-щелочки сами собой наполнились слезами. Питер Лейк также почувствовал странное расположение к Сесилу и обратился к нему с такими словами:

– У тебя есть инструменты, при помощи которых мы могли бы вскрыть ячейку?

Буквально просияв от счастья, Сесил ответил:

– Я в любой момент могу их достать.

– В «Сан» есть коловороты и молотки, – продолжил Питер Лейк. – Но наши машины изготовлены из очень мягкого металла. Мне понадобятся алмазные сверла всех размеров, зажимные патроны и набор щупов. Все остальное у меня есть.

– Нет проблем! – завопил Сесил, выбегая наружу. – Жди меня здесь!

Питер Лейк повернулся к Эсбери.

– Опишите мне коня, о котором вы только что говорили. Он так велик, что на него нужно забираться с лесенки? Он бел как снег и прекрасен? Ему нет равных в бою? Он совершает абсолютно немыслимые скачки и иногда даже летает?

– Все верно, – согласно кивнула Кристиана.

– Стало быть, вы видели моего коня, – сказал Питер Лейк так, что Кристиана тут же потупила взор. Заметив сидевшую возле нее Вирджинию, Питер Лейк спросил: – Где ваша маленькая дочка?

– Она умерла, – ответила та. – Вы же видели!

– Где она теперь?

– Мы похоронили ее на острове Мертвых, – ответил Хардести.

Питер Лейк прикрыл глаза и надолго задумался, после чего, кивнув, негромко произнес:

– Ее надо откопать.

– Что ты сказал? – опешил Хардести.

– Что я сказал? Я сказал, что вы должны отправиться на остров Мертвых и выкопать ее из могилы, или, говоря иными словами, достать ее из-под земли.

– Но зачем? – спросил Хардести дрожащим голосом.

– Она будет жить, – все тем же тихим голосом сказал Питер Лейк. – Я знаю это от Беверли. Делайте, как я сказал. Коня я заберу, потому что он и так принадлежит мне, но прежде я вскрою сейф и достану оттуда ваше блюдо.

– Вы говорили с Беверли? – спросил Хардести не своим голосом. – Я имею в виду Беверли Пенн.

– Да, – кивнул Питер Лейк. – Я говорил с Беверли Пенн.

– Тогда я знаю, кто вы. Я видел ваши фотографии в архиве – на всех снимках вы стоите рядом с ней. Но как объяснить то, что вы нисколько не постарели?

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Питер Лейк. – Меня это тоже немало заботит. Но теперь сюда вернулся и Сесил Мейчер. Если вы укажете мне местонахождение банка и номер ячейки, мы извлечем оттуда блюдо и оставим его вместо коня. Кстати, где он сейчас находится?

– Господин Сесил Були, – поправил Сесил, сгибавшийся под тяжестью кожаной сумки, наполненной алмазными сверлами и титановые шупами. – Неужто ты не помнишь?

– Конечно помню, – ответил Питер Лейк. – Господин Були, вы не согласились бы помочь мне взломать сейф?

Сесил просиял от счастья и принялся переступать с ноги на ногу, сгорая от нетерпения.

Хардести тем временем поспешил сообщить Питеру Лейку номер ячейки и местонахождение банка.

– Место это знакомо мне с давних пор! Тогда этот банк считался лучшим из лучших! Впрочем, при помощи современных инструментов мы откроем сейф в два счета!

– Может быть, мне стоит дать вам ключ и сообщить комбинацию цифрового кода? – спросил Хардести, продемонстрировав Питеру Лейку ключ, который он уже в следующее мгновение вновь спрятал в карман, сообразив, что подобное предложение может показаться тому оскорбительным.

Кристиана сказала Питеру Лейку о том, что он сможет найти своего белого коня на Бэнк-стрит. Сделала она это с явной неохотой.

– Я не собираюсь владеть им, – заверил ее Питер Лейк. – Ему пора возвращаться домой.

В этот момент он заметил скромно сидевшую на соседней скамеечке госпожу Геймли.

– Сара, – обратился он к ней. – Я очень сожалею о том, что говорил с вами так грубо. Поверьте, я действительно ничего не помнил. Простите ли вы меня?

– Разумеется, – ответила она. – Вы ведь Питер Лейк, не так ли?

Он утвердительно кивнул и вместе с господином Сесилом Були (фамилия Мейчер казалась последнему чересчур тяжеловесной) отправился вскрывать сейф.

Взяв у механиков все недостающие инструменты, они покинули редакцию «Сан» и направились к зданию банка, в свое время привлекшего Хардести основательностью и надежностью.

От банка их отделяло всего полмили, однако, преодолев это расстояние, Питер Лейк и Сесил Мейчер оказались в совершенно ином времени. Настоящее не вызывало у них особого восторга, однако они терпели его, предчувствуя, что в скором времени им удастся взмыть над его мутными потоками и водоворотами и навсегда покинуть его пределы. Связанные с современностью тонюсенькими ниточками, они готовы были внять хору голосов, долетавших из-за дымной завесы. Они предчувствовали неминуемую встречу хаоса и неведомого прежде порядка, который должен был изменить до неузнаваемости облик города, окруженного безмятежными синими водами.

Им открывались удивительные образы, являвшиеся отражением всего, что в нем было и будет. Они видели запряженные лошадьми повозки и груженные снегом самосвалы, пожарных с насосами, паутину заиндевевших телефонных линий, старинные шелка и поблескивающие изумрудами лацканы пиджаков, надменные и невинные лица, взиравшие на них из безвременья. Они слышали стук копыт, печальные гудки паромов, поскрипывание ремней, крики уличных торговцев и стук деревянных колес по булыжной мостовой. Сами по себе эти образы и звуки не значили практически ничего, но они позволяли Питеру Лейку ясно увидеть тех, кого он любил, и почувствовать благодатную силу любви, связывавшей воедино светлые людские души.

Здание банка, окна и двери которого были закрыты витыми испанскими решетками, тонуло в дымном мареве. Толстенные, словно голова Крейга Бинки, прутья решеток были изготовлены из закаленной стали.

– Вот это банк так банк! – воскликнул Питер Лейк, указывая на архитрав, на котором красовалась надпись: «Не побираемся, но и не обираем».

– Мы таких банков еще не брали, – вздохнул Сесил.

– Как тебе сказать, – ответил Питер Лейк, пожимая плечами. – Все, что нам нужно, – хорошие инструменты, терпение и небольшая толика профессионализма. В конце концов, это всего лишь металл.

– Но как мы туда попадем? Через главные двери?

– Мы могли бы воспользоваться и ими, тем более что в городе теперь нет ни света, ни полицейских. Однако нам не следует забывать о том, что банки обращают особое внимание именно на главный вход. Я думаю, мы сэкономим не меньше четверти часа, если попробуем попасть в здание с тыльной стороны через окно второго этажа.

Они свернули за угол и забрались на широкий подоконник, находившийся под одним из зарешеченных окон.

– В былые времена, – сказал Питер Лейк, – нам пришлось бы перепиливать прутья или использовать огромный винтовой домкрат. Теперь же, благодаря усилиям металлургов, у нас появились эти замечательные вещички.

Он достал из сумки два серебристых домкрата размером с буханку хлеба. Их зубчатые редукторы заканчивались чем-то средним между покрытым нарезкой валом и храповым барабаном. Питер Лейк и Сесил Мейчер установили домкраты между прутьями и принялись с бешеной скоростью вращать их рукоятки.

Через десять минут Питер Лейк сказал, что передаточное отношение этого набранного из сотен тончайших твердосплавных шестеренок редуктора равно двум тысячам и указал на появившиеся на прутьях едва заметные трещины. Он известил своего друга и о существовании электрифицированных моделей, в которых, впрочем, не было особого смысла, поскольку работали они немногим быстрее ручных домкратов, что способствовало развитию праздности у работников, использовавших время вынужденного простоя для завтрака или для чтения журнала «Сад и огород».

В скором времени прутья запели подобно двум столетним ирландкам, зовущим в тумане пасущихся на лугу овечек. Еще через десять минут они разошлись настолько, что Питер Лейк снял домкраты с решетки (покрутив их ручки в обратную сторону) и легко пронырнул между прутьями. Для того чтобы затащить туда же пухлого Сесила, ему пришлось предварительно натереть его графитом. Рана его заныла при этом так, что он скорчился от боли.

– Все нормально, – сказал Питер Лейк, немного придя в себя. – Не расслабляйся.

Они просверлили с дюжину крошечных отверстий в лентах системы сигнализации и соединили их медными проводами, после чего аккуратно прорезали в стекле отверстие и вдавили его вовнутрь при помощи двойной присоски. Они пытались заблокировать систему сигнализации, руководствуясь своеобразной профессиональной этикой, а не стремлением избежать встречи с полицией (которой и так хватало дел). После этого они привязали к одному из прутьев веревку, повесили на плечи сумки с инструментами и стали медленно спускаться вниз.

Через минуту-другую они уже стояли на полу. Питер Лейк замер, вглядываясь в колышущуюся кромешную тьму.

– Тихо! – шепнул он Сесилу, решившему, что они вот-вот угодят в лапы полиции. – Ты слышишь?

– Ты о чем? – прошептал в ответ Сесил.

– О музыке…

– Какой еще музыке?

– Фортепьянной… Она играет тихо-тихо…

Сесил прикрыл глаза, задержал дыхание и сосредоточился, но так ничего и не услышал.

– Какая удивительная музыка… И какая спокойная… Сесил вновь задержал дыхание и прислушался.

– Я люблю музыку, – сказал он через полминуты. – Но я ничего не слышу!

– Она очень тихая и кружит, подобно маленькому облачку, под куполом этого зала.

Они пересекли целую прерию полированного мрамора и стали спускаться по широкой лестнице, ведущей в подвальный этаж, где находилось бронированное хранилище с банковскими ячейками. Открыв стальную дверь подвала при помощи шила и молотка, они включили фонари и подошли к круглому люку хранилища, диаметр которого составлял никак не меньше десяти футов, а шарнирные пальцы были вдвое толще пожарного гидранта. Впрочем, его вид не произвел особого впечатления на Питера Лейка, тут же начавшего бесконечный монолог, заставивший Сесила вспомнить о Мутфауле, который при решении особенно сложных задач всегда что-то бормотал себе под нос.

– Судя по всему, колеса установлены только для того, чтобы впечатлить клиентов банка, – задумчиво произнес Питер Лейк. – Они придают люку особенно грозный вид, но никак не связаны с его замками – вон как легко они вращаются… Эти две штуковины, – он похлопал рукой по двум большим колесам со стальными спицами, – приводят в движение четыре задвижки. Как пить дать. Если бы мы смогли их провернуть, засовы вышли бы из скважин подобно выползающим из своих нор суркам. Каждая такая задвижка изготовлена из ванадиевой стали, а диаметром – с тарелку… В былые времена можно было играть с замками. Просверлил пару отверстий в нужном месте – и готово. Теперь же все механизмы контролируются маленькими кремниевыми штучками, которые, говорят, умнее всех нас, вместе взятых. Для того чтобы обойти их, нужно заниматься каждым отдельным электроном. Такие вещи под силу только Мутфаулу… Выходит, нам нужно обойти систему контроля, добраться до четырех задвижек и разрезать или вывести их из скважин. Сначала сверлим по три отверстия на каждую задвижку, затем вышибаем задвижки вбок – благо дверь обшита тонкой листовой сталью… Главное, не ошибиться при разметке.

Он извлек из кожаной сумки целую гору циркулей и линеек и, тихо припевая, принялся вычерчивать на полированной стальной поверхности сложную диаграмму. Его пение несказанно обрадовало Сесила (пусть тот и не слышал звуков аккомпанировавшего Питеру Лейку фортепьяно), который расчувствовался настолько, что вспомнил те далекие годы, когда он занимался татуировками. Питер Лейк закончил разметку примерно через час, после чего они просверлили крепежные отверстия для треног, которые должны были обеспечить нужный наклон сверл, установили скобы и приступили к сверлению.

Они использовали для этого высокоскоростные электрические дрели с водяным охлаждением, позаимствованные Питером Лейком из кабинета стоматолога и использовавшиеся им для работы в «Сан». Быстро справившись с задачей, они залили в образовавшиеся наклонные шахты нитроглицерин, залепили отверстия гуттаперчей, пропустили через этот мягкий уплотнитель медные провода, соединенные с похожим на осьминога распределительным устройством, собрали свои инструменты и вывели провод наверх.

Присоединяя провода к взрывной машинке, Питер Лейк сказал:

– Не люблю я этот нитроглицерин. Но тут уж ничего не поделаешь – времени у нас в обрез. Надеюсь, задвижки не повредят блюдо. – Он повернулся к Сесилу: – Помнишь, какие слова произносил Мутфаул, работая с нитроглицерином? После того как ты их произнесешь, я нажму на кнопку.

Сесил пробормотал что-то невнятное об огненном шаре, и Питер Лейк, по-прежнему морщась от боли в боку, нажал на кнопку пускового устройства.

Стены содрогнулись так, словно началось землетрясение, и в тот же миг над их головами вспыхнул огромный, позванивавший тоннами блестящих побрякушек канделябр.

– Вот это да! Даже свет зажегся! Я совершенно забыл о том, что такие банки всегда оснащаются аккумуляторами! Идем!

Они сбежали в залитое ярким светом хранилище и легко открыли прекрасно сбалансированную на огромных петлях круглую дверь.

– Ты помнишь номер ячейки? – спросил Сесил.

– Четырнадцать девяносто восемь.

Ячейка находилась на уровне пояса с правой стороны камеры. Питер Лейк опустился перед ней на колени и занялся ее замками. Несмотря на постоянную боль в боку, с каждым мгновением он становился все собраннее и все сильнее.

– Готово, – произнес он уже в следующую минуту и повернул рукоятку замка.

Маленькая дверца открылась, и Сесил выдвинул ячейку наружу, после чего они сбили с нее маленький навесной замок и развернули скатерть, в которую было упаковано блюдо.

Едва Питер Лейк взял его в руки, он понял, что имеет дело с необычной вещью. Подобно настоящей картине, блюдо было исполнено жизни и постоянно менялось, сияя тысячами удивительных красок.

– Оно живое, – пробормотал Питер Лейк, – и будет таким всегда. Расплавить или расплющить его невозможно.

Челси превратился в темный и тихий островок, окруженный рядами нервных солдат, вооруженных винтовками с пристегнутыми к ним штыками. Невысокий и пухлый Сесил отдаленно напоминал своим видом Куцых, хотя не имел ни вздернутого носа, ни маленького подбородка. Солдаты, представленные главным образом деревенскими ребятами из северных районов штата, не желали ни вдаваться в подробности, ни подпускать на расстояние выстрела подозрительных типов, тащивших на себе тяжеленные кожаные сумки с воровским снаряжением. Тем не менее Питеру Лейку и Сесилу удалось проскользнуть между ними и тут же раствориться в темноте.

Стояла холодная зима, но пожары высвободили такое количество энергии, что нижние слои воздуха согрелись до летних температур. В Челси было по-настоящему жарко. На деревьях и кустах раскрывались почки и появлялись цветы.

– Прямо как в оранжерее, – довольно ухмыльнулся Сесил, ловя носом аромат цветов.

Они свернули на узкую улочку, ведшую к огороженному решеткой скверу, чьи ворота были заперты на велосипедный замок. Питер Лейк открыл его одним движением руки и, не сбавляя шага, направился к дальнему краю сквера, который жители окрестных домов считали чем-то вроде собственного парка.

Неожиданно Питер Лейк решил, что с Атанзором он будет встречаться один. Он остановился и повернулся к своему другу, который тут же все понял. На сей раз Сесил не пытался навязать себя Питеру Лейку, как делал это в начале столетия, когда предлагал себя на роль повара или, на худой конец, специалиста по татуировкам.

Когда умирают близкие нам люди, мы начинаем сожалеть, что в нашем распоряжении не было лишнего дня, часа или даже минуты. Сесил Мейчер понимал, что время, отмеренное ему на общение с Питером Лейком, подходит к концу. Если бы Джексон Мид и Мутфаул не научили его скрывать свои чувства, он заплакал бы сейчас навзрыд (Мутфаул говорил, что слезы дурно влияют на пищеварение).

– Теперь все должно измениться, – сказал Питер Лейк. – Наше время истекло. Скоро ты перестанешь понимать, что было сном, а что явью, и в тот же миг ты почувствуешь, что тебя зовет совсем новое время. Ты вынырнешь из глубин своего сна подобно не знающей удержу серебристой форели, и тогда все начнется сначала.

– Все это я уже когда-то слышал. Но от этого мне ничуть не легче.

– Тебе придется оставить меня прямо сейчас.

– Я не могу это сделать.

– Можешь. Рано или поздно нам все равно пришлось бы расстаться.

Сесил вздохнул и, бросив прощальный взгляд на улыбавшегося неведомо чему Питера Лейка, отправился восвояси.

Питер Лейк остался в парке один. Он медленно двинулся вперед и вскоре оказался на вершине небольшого холмика, с которого открывался вид на дальний конец парка. Он увидел там своего белого коня, смотревшего прямо на него.

В тот же миг былые силы навсегда оставили Питера Лейка и он превратился в обычного человека с раной в боку. Да и конь уже нисколько не походил на сказочного скакуна, сошедшего с пьедестала. Он стал похож на жеребенка. Трогательно изогнув шею, он внимательно следил за Питером Лейком, огибающим густые заросли кустарника. Стоило Питеру выйти из-за них, Атанзор прижал уши к голове, как он делал в ту далекую пору, когда ему приходилось таскать фургон молочника.

Питер Лейк заглянул в глаза Атанзору. Хотя конь уменьшился в размерах, а его шрамы уже не привлекали к себе внимания, глаза его оставались такими же круглыми и красивыми, как и прежде. Оставив блюдо под зеленеющим наперекор всему кустом, Питер Лейк оседлал коня и направил его к видневшемуся вдали туннелю. Деревья приветливо зашелестели молодой клейкой листвой. Близился рассвет.

– Давай-давай, – сказал Питер Лейк Атанзору. – Пора домой.

Огонь уже начинал гаснуть. Пламя спалило почти весь город, превратив его в груды источающих жар дымящихся руин. Лишь кое-где среди обширных пожарищ виднелись маленькие островки, сохранившие черты погибшего города. По прошествии нескольких столетий своей истории Манхэттен вновь оказался окруженным безлюдными пустошами. Над городом разгуливали белые, серые и серебристые облака дыма. Улицы обратились в ничто. Захваченный и уничтоженный неприятелем город казался на удивление небольшим. Питер Лейк скакал по темным предрассветным улицам. Грациозный Атанзор переносил его из конца в конец острова. Время потеряло всякий смысл – глядя на развалины, они видели разом и прошлое и будущее города, что лежал в руинах, но оставался живым. В этом пестром ковре сплетались нити всех времен. И видеть его им позволял не какой-то особый дар, но смиренный взор, которому открывались нездешние образы, проступавшие сквозь привычные очертания. Город продолжал жить так, словно его неистребимый дух не нуждался в земной основе.

Они видели страшную летнюю грозу, прячущихся под деревьями детей, брошенные обручи и отчаянно трепещущие на ветру ленточки детских бескозырок. Они видели одиноко взлетающий в ночи самолет, похожий на указующего своими огнями путь небесного вестника. Они видели плывущие по синей глади Гудзона корабли и баржи. Видели схватку цирковых борцов и бедную девочку, целующую куклу. Они видели свайный копер высотой с шестиэтажный дом, гипнотизировавший мерными тяжелыми ударами вышедших поглазеть на него портняжек, строчивших стежок за стежком, час за часом, день за днем ткань своей жизни. Они видели гуляющее по берегу пруда семейство и, глядя на стены и окна окружающих его деревянных строений, понимали, что утки в пруду давно привыкли к звукам голландской речи. Они видели бесстрашные кораблики, пробиравшиеся между скалами Хелл-Гейт, и отважно выбегающую на сцену юную актрису. Они видели встающие над городом серые громады стальных мостов, привыкших и к зною и к буранам.

Все эти образы, развертывавшиеся перед ними подобно играющим на ветру стягам, являлись составной частью некой важной истины хотя бы потому, что в них раз за разом виделись одни и те же линии, цвета и фигуры и прочитывались удивительно знакомые чувства и поступки, что сходились вместе единым языком и звучали прекрасной песней.

Музыка десятков оркестров казалась одним аккордом. Образы накладывались на образы. Атанзор вел за собой табун из пяти десятков лошадей, состоявший из кобыл, жеребцов и жеребят, серых, гнедых, вороных и крапчатых пони, рыжих шетландцев, першеронов с длинными, словно у африканских танцоров, гривами, арабских скакунов, боевых коней и ломовиков. Присмотревшись получше, Питер Лейк понял, что видит перед собой реальных, состоящих из плоти и крови животных, идущих вслед за белым жеребенком.

Небо уже начинало сереть. Питер Лейк, ехавший во главе этой процессии, увидел сотни застывших в изумлении Куцых Хвостов. Он прекрасно понимал, что они быстро сообразят, куда лежит его путь, и доложат об этом Перли, добавив, что Атанзор превратился в целый табун лошадей.

Питер Лейк направил табун к реке. Лошадки перебрались к Кинге-Бридж и исчезли за рекой. На всем Манхэттене теперь остался один-единственный конь, точнее, жеребенок. Питер Лейк остановил Атанзора немного южнее парка и, спешившись, заглянул ему в глаза.

– Пожалуй, ты не хуже меня знаешь, куда лежит твой путь. – Конь громко чихнул. – Думаешь, они пустят тебя с простудой? Впрочем, на тех пастбищах подобные вещи, скорее всего, вообще не имеют значения. Хотя, быть может, для начала они поместят тебя в карантин… Ты дождался меня и теперь можешь сделать то, чего не делал прежде. Иди. Я тебе больше не нужен.

Атанзор стоял на месте, пока Питер Лейк не прищелкнул языком и не помахал ему рукой, после чего конь заржал и, не оглядываясь, поскакал прочь. Питер Лейк тяжело вздохнул. Он знал, что уже никогда не увидит своего белого коня, но не сомневался в том, что тот сможет отыскать дорогу к дому.

Атанзор попытался прыгнуть как можно выше, но пролетел всего десять-пятнадцать футов. Он попытался сделать еще один прыжок, походя в этот момент на человека, летавшего во сне и уверенного, что стоит ему прикрыть глаза, как он вновь обретет ту же чудесную способность. Увидев перед собой длинную, свободную от мусора улицу, он решил разогнаться получше и понесся по ней галопом. Его копыта касались земли так же легко, как рука работающего на круге гончара. Для того чтобы взмыть вверх, ему оставалось оттолкнуться от земли, напрячь шею и поднять голову вверх – как он делал прежде. Он с силой оттолкнулся от земли, будучи уверенным в том, что тут же взлетит в небо, но вместо этого тяжело рухнул на мостовую и, потеряв равновесие, кубарем покатился по ней и врезался в ряд мусорных бачков, которые с немыслимым грохотом разлетелись в разные стороны.

Подавленный неудачей, он поспешил вернуться в парк, лег наземь и положил голову между передних ног, став похожим на скульптуру какого-нибудь кубиста (или, как выразился бы Крейг Бинки, кубинца).

Он решил немного поразмыслить. Ему уже не раз и не два доводилось становиться свидетелем торжественной церемонии, во время которой механик поднимал домкратом автомобиль в присутствии его молчаливого и насмерть перепуганного владельца и, забравшись под машину, приступал к исследованию ее внутренностей. Атанзор решил проделать нечто подобное с самим собой, хотя и не мог причислить себя к разряду механиков, ветеринаров, анатомов или (что было бы весьма кстати) специалистов по аэронавтике. Его черные копыта блестели как и прежде, в мышцах чувствовалась былая сила, жилы не уступали своей прочностью стальным тросам, живот оставался подтянутым и плотным.

Он находился в прекрасной форме. Вдохновившись этим обстоятельством, он решил сделать еще одну попытку. Он поскачет по дорожке, ведущей к Бельведеру, перемахнет через озеро и горы битого камня, выросшие на Пятой авеню, после чего полетит куда-нибудь на юг.

Он поскакал вверх по тропе с такой легкостью, словно она шла под уклон, и, достигнув вершины, прыгнул вперед, изо всех сил оттолкнувшись от плоского камня, лежавшего у самого обрыва. Его вновь посетило блаженное ощущение невесомости, которое, впрочем, оказалось обманчивым и чересчур кратким. Он камнем рухнул в находившееся далеко внизу озеро, подняв при этом столбы брызг, удивительно походившие на раскинутые для полета белые крылья.

Он степенно подплыл к противоположному берегу и выбрался на него как ни в чем не бывало, после чего понесся галопом по длинной и совершенно прямой улице, продолжая надеяться на то, что к нему рано или поздно вернется былая способность.

Поверхность залива стала зеркально-гладкой и зеленоватой, словно изумруд, пусть они и не видели этого в странном предрассветном свете, когда огни уже погасли, а луна скрылась за Гималаями дыма. Эсбери направлял свой катер чрез спокойные воды, старательно огибая льдины, походившие в тусклом свете на вершины огромных айсбергов.

Давешний могильщик, с которым они уже встречались на острове Мертвых, услышав рокот мотора, почел за лучшее исчезнуть и бросил в суматохе шляпу и перчатки. Хардести взял одну из его лопат и принялся разрывать могилу.

Через несколько минут маленький гробик стоял возле его ног.

– И что теперь? – спросил он у Вирджинии.

– Теперь тебе придется его открыть. Не бойся, времени прошло совсем немного, – ответила она.

Стиснув зубы, Хардести открыл гроб, отбросив крышку далеко в сторону. За ночь Эбби нисколько не изменилась. Глядя на нее, можно было подумать, что она спит.

Хардести прислушался, надеясь уловить ее дыхание. Его маленькая дочка не подавала никаких признаков жизни. Он извлек Эбби из гроба и осторожно понес к лодке, вспоминая о том, как носил ее по вечерам, когда она засыпала у него на руках.

Ступив на борт катера, он снял Эбби с плеча и положил ее на крышку люка. Вирджиния и госпожа Геймли сначала посадили на катер Мартина, после чего забрались на него и сами. Последней на корму запрыгнула Кристиана.

Как только заработал старый двигатель, с лица Эбби упала прядка волос. Это заметил только Мартин, ни минуты не сомневавшийся в том, что его младшая сестричка вот-вот оживет. Он стоял перед ней на коленях и ждал, когда же она откроет глаза. Госпожа Геймли нервно теребила пальцами лежавшую в сумке припарку, понимая, что она предназначается скорее для живых, чем для мертвых. Все, кроме Мартина, старались не смотреть на Эбби, хотя Вирджиния и положила руку ей на плечо. Катер плыл между тающими льдинами, мягко покачиваясь на волнах. Начинало светать.

И действительно, солнце впервые в новом тысячелетии вот-вот должно было взойти над горизонтом и осветить своими лучами руины города, который еще вчера был самым большим городом в мире.

Поток посланий и посыльных, ежесекундно беспокоивших Джексона Мида в течение нескольких часов, внезапно прекратился. Теперь уже никто не нарушал тишины, и даже Сесил Мейчер сидел недвижно, грустно глядя на большие окна, за которыми виднелась зеленая гладь залива. Он был спокоен как никогда. Мутфаул сидел возле Джексона Мида и о чем-то молился.

Джексона Мида, раздумывавшего о своем детише, начали одолевать сомнения. Успех не сопутствовал ему и прежде, когда строительные элементы были просты, воздух чист, а у самого горизонта жила своей беспокойной жизнью мятущаяся облачная стена, о существовании которой обитатели города теперь даже не подозревали. Хотя все машины и механизмы были приведены в полную готовность, Джексон Мид сомневался в возможности совпадения всех необходимых условий. Сияющая золотыми лучами слава совершенного и справедливого мира могла явить себя только в том мире, обитатели которого обладали бы достаточно ясной идеей Справедливости. А жители города давно не интересовались подобными вещами.

Прежде чем он решил заняться строительством бесконечного светового моста, прошли целые столетия. До этих самых пор он ограничивался возведением чудесных конструкций, что, поражая изяществом своих пропорций, взметались высокими серебристыми арками над бушующими проливами и соединяли между собой поросшие вереском утесы или районы расположенного на обеих берегах реки города, задыхающегося от собственных миазмов. Эти изящные сооружения казались ему идеальным синтезом взлетов и падений, надежды и отчаяния, дерзости и покорности, гордыни и смирения. Они обладали неимоверной прочностью и уступали значением разве что соборам с их взметнувшимися к небу колокольнями.

Теперь же он имел в своем распоряжении толстые пучки света, поражавшие геометрической правильностью, идеальной чистотой и совершенством. Они должны были подняться из Бэттери под углом в сорок пять градусов и исчезнуть в небесах невиданной дотоле, теряющейся в бесконечности радугой.

Джексон Мид подошел к огромному окну и выбил из него все стекла.

– Я хочу видеть краски, – сказал он вслух.

По небу продолжали ползти тучи дыма и пара. Медленно вздымавшиеся огромные белые облака, верхушки которых были освещены солнцем, казались отливающей золотом небесной горной грядой. Джексон Мид повернулся к Мутфаулу.

– Это всего лишь дым и пар. Мы больше не можем ждать.

Он взмахнул рукой и отдал сигнал к возведению моста.

В следующий миг они едва не ослепли от небывалой вспышки света, поразившей и устрашившей всех обитателей города. Спокойной оставалась только Эбби.

Белый конь, скакавший по бесконечной авеню, шедшей к востоку от парка, затаил дыхание, увидев зажегшуюся на небе странную молнию и услышав прокатившиеся над городом раскаты грома.

Из Бэттери в небо уходил пучок разноцветных лучей, каждый из которых имел ширину и высоту не менее ярда. Самые теплые краски образовывали его сердцевину, а более холодные тона – оболочку. Полупрозрачные голубые, белые, серебристые и золотистые лучи последней походили на свечение, окружавшее плотную, блистающую серебром дорогу, ведущую к небесам.

Минута проходила за минутой, а Джексон Мид по-прежнему неотрывно смотрел на свое творение, прекрасно понимая, что его мост сможет устоять только в том случае, если у него появится вторая опора и возвратная световая волна сотрясет землю. В противном случае этот искусственный свет просто-напросто погаснет, словно кто-то задует свечу.

Вид небесного моста потряс не только его создателей. Тысячи людей изумленно взирали на небо, боясь пошелохнуться. Облака пара поднимались все выше. Солнце находилось уже так близко к восточному горизонту, что можно было подумать, будто вся Европа охвачена огнем.

Несравненный механик Мутфаул неожиданно сделал шаг вперед, заметив то, чего не видел даже сам Джексон Мид. Сесил Мейчер удивленно глянул на Мутфаула. В тот же миг Джексон Мид понял, что происходит что-то неладное.

Внутренняя часть светового пучка начала вибрировать, причем вибрации эти с каждым мгновением становились все сильнее и сильнее. Небесный мост затрясся, изогнулся и – исчез так же внезапно, как и появился, навсегда оставшись в памяти тех, кому посчастливилось увидеть его в это необычное утро.

Солнце, поднявшееся над горизонтом, золотило черные крыши Бруклина. Чем выше оно поднималось, тем больше расплавленного золота изливалось на городские улицы.

Свет играл в чудом уцелевших витражах выгоревшего дотла Морского собора. Питеру Лейку представились горящие своды черного как смоль храма, развалины которого в скором времени могли порасти буйными дикими травами.

Он услышал глухой стук и, повернувшись к залитому лучами солнца дверному проему, увидел странного типа, потиравшего голову.

– Должно быть, это ты, Перли? – воскликнул он, пытаясь получше разглядеть незнакомца. – Только Перли Соумс способен набить себе шишку, проходя через ворота в сорок футов шириной… – Питер Лейк вышел на середину собора, Перли же принялся прыгать на месте, пытаясь унять боль. – Впрочем, может быть, это вовсе и не ты. Прыгает-то этот дурень как зайчик, который ненароком наступил на гвоздь. – Перли остановился как вкопанный, чувствуя, что вскипающая в нем злоба уже пересилила боль. – Впрочем, большего дурня, чем Перли, свет еще не видел. Он падает со ступенек по два раза в день и стреляет по ошибке в своих же людей. Он путает слова, потому что язык отказывается ему повиноваться. С ним случаются ужасные омерзительные припадки, во время которых он до крови раздирает себе лицо. Чего не умел делать этот подонок – а это редкостный подонок, – так это прыгать по-заячьи. Скажи мне, зайчик, кто ты?

– Перли! – раздалось в ответ.

Перли Соумса невозможно было узнать. Питер Лейк не помнил, чтобы тот был таким огромным и страшным. Перли же посмотрел на него пустыми глазищами и, заметив на его боку рану, довольно осклабился.

– Малютка Гвотми сделал в твоем боку дырку. Об этом мне его братишка Сильвейн рассказал. Надеялся получить награду, а я не поверил мерзавцу и убил на месте.

– И чем же ты его убил? – презрительно усмехнулся Питер Лейк. – Ножиком с рукояткой из слоновой кости? Кастетом? Или, быть может, своей пушкой с рукояткой из эбенового дерева?

– Вот и не угадал! Я убил его этими вот руками. Сильвейн-то у нас был совсем малюткой, куда меньше своего брата Гвотми. Я его вмиг придушил, бедняга не успел даже пикнуть. Ты ведь знаешь, со мной шутки плохи.

– Неужто ты надеешься проделать то же самое и со мной? – спросил Питер Лейк, бесстрашно глядя Перли в глаза. – Прежде тебе этого не удавалось.

– Что верно, то верно, – согласился Перли. – Все это время тебя защищала женщина. Я пытался достать тебя не раз и не два, но каждый раз тебя защищал ее щит. Видно, ей порядком надоело это дело, иначе она не подпустила бы к тебе крошку Гвотми. На свете нет ничего вечного, Питер Лейк. Даже любовь со временем проходит.

– Не проходит, а переходит от души к душе. Она вечна. Но ты никогда не сможешь это понять.

– Кто знает… За это время я сильно изменился. Но согласись, переходя от души к душе, она их опустошает.

– Не думаю, – покачал головой Питер Лейк. – Дарить не значит терять.

– Все это сказки! – завопил Перли Соумс – А как же закон сохранения энергии?! Мир находится в состоянии совершенного равновесия! Когда ты даешь, ты теряешь! Иначе и быть не может!

– Нет, – ответил Питер Лейк. – Законы не абсолютны. Видимость же зачастую оказывается обманчивой…

– Ты в этом уверен? – спросил Перли.

Питер Лейк задумался.

– Нет, – сказал он наконец, – не уверен.

– А все потому, что ты лишился ее защиты! – продолжал настаивать на своем Перли. – Ты остался в одиночестве, Питер Лейк! И потому тебе вот-вот придет конец!

– Может быть, я и беззащитен, – воскликнул Питер Лейк. – Но ты все равно не сможешь справиться со мной!

И тут он сделал то, чего не осмеливался сделать еще никто на свете. Он приподнялся с каменного пола и плюнул в лицо Перли, который в тот же миг выхватил из ножен свой нож. Только теперь Питер Лейк заметил сидящих на стенах и прячущихся за изломанными скамьями Куцых Хвостов.

С трудом увернувшись от ножа, он вскочил на основание поверженной колонны.

– Я ведь просто так не сдамся! Я одной рукой сгребу всех твоих бойцов и заброшу их куда-нибудь на Канары! – Заметив, что Перли пытается ударить ножом по его лодыжкам, Питер Лейк подпрыгнул и, наступив на клинок, прижал его к камню. – Почему ты решил, что вам удастся меня одолеть?

Перли довольно заулыбался.

– Почему? – повторил свой вопрос Питер Лейк.

– Потому что мы прикончили твоего жеребца!

– Не может быть… – пробормотал Питер Лейк.

– Это произошло ровно десять минут назад!

– Я тебе не верю.

– Это твое дело, – фыркнул Перли. – Можешь сам посмотреть!

Он повернулся к своим подручным, стоявшим у него за спиной. В их рядах началось какое-то движение, и вперед вышла дюжина перепачканных кровью Куцых, которые походили на грузчиков с мясного рынка. Они держали в руках отрезанную голову белого коня.

Питер Лейк странно ссутулился и спрыгнул с основания колонны.

– Вот она, твоя неуязвимость, – усмехнулся Перли, поднимая с пола нож. – Видишь, к чему могут привести ложные взгляды?

Питер Лейк опустился на колени.

Перли приставил холодное лезвие к его ключице.

– Я полагаю, ты понимаешь, что сейчас произойдет? – спросил он.

Питер Лейк ничего не ответил.

– Ты будешь гнить здесь до тех пор, пока в город не вернутся бездомные псы. Они зароют твои кости и кости коня где-нибудь возле причала, если только до этого их не растащат крысы. Что касается Беверли Пени, то ты видел ее в последний раз в начале столетия и больше никогда не увидишь! Твой конец – нравится тебе это или нет – можно считать закономерным. О тебе не вспомнит ни одна собака! Ты исчезнешь из этого мира навеки! Все твои усилия были напрасны!

Питер Лейк поднял глаза к небу и увидел на нем огромные белоснежные облака, недвижно застывшие в холодной синеве.

– Облака пара, и ничего более! – воскликнул Перли. – Они появляются после сильных пожаров.

– Насколько я понимаю, – негромко произнес Питер Лейк, – они являют собой нечто куда большее, ибо этим миром правит любовь…

Внезапно он замер, услышав что-то до боли знакомое.

Перли прислушался. С севера слышались грозные, похожие на раскаты грома звуки, что становились все громче и громче. Это был стук конских копыт, от которого сотрясался весь остров.

Питер Лейк вновь перевел взгляд на Перли.

– Мне казалось, что все кони, кроме одного, переправились за Кинг-Бридж. На этом берегу осталось только это несчастное животное. И ты знаешь, Перли, я снова слышу его грозную поступь! На сей раз я действительно уйду вместе с ним. Ты слышишь?! Он уже совсем близко! Ты слышишь?!

Нож вошел в его грудь по самую рукоять, и он рухнул на пол.

По звонкому стуку копыт и скорости бега жеребец казался тем, кто видел его или просто слышал о нем, в том числе и Питеру Лейку, воплощением грозовой молнии. Но ему самому такие перерождения позволяли обращать землю и небо в шелковую мечту, благодаря которой он мог летать. На полном скаку наступал момент, когда горизонт расплывался в бесцветную полоску и он взмывал в небо, слыша сухой свист ветра в ушах. Потом он вновь касался копытом земли и, вернувшись в мир, припоминал все его сложное устройство, и зыбкую основу любви. При этом не забывал он и свою небесную причастность диким пастбищам в звездных цветах, на которых в вечном молчании живут неподвижные огромные кони и куда он попадал благодаря невесомому ускорению своего бега.

Когда он касался земли, ему хотелось вернуться к тем, кого он любил, однако стоило ему оторваться от нее, как он забывал обо всем на свете и устремлялся к небесам. Белый конь Атанзор увидел, как сомкнулась над заливами и бухтами белая стена, и вновь оказался сначала в знакомом облачном царстве, а затем – в царстве эфира, чтобы остаться в нем уже навсегда.

Серебряное блюдо так и лежало в тенистом скверике, в котором Кристиана за день до этого оставила белого коня. Чем выше поднималось солнце, тем ниже опускалась граница между светом и тенью. Вначале солнечные лучи осветили только верхний край блюда, тут же вспыхнувший золотистым свечением. Когда же солнце осветило все блюдо, оно залило округу удивительным золотистым светом.

Негромко тарахтя, катер «Сан» плыл по холодным водам залива, залитым зеленым, золотым и белым светом. Взоры его пассажиров были устремлены на юг, где выросла огромная белая стена, превратившая залив в бескрайнее море. Хар-дести сказал, что стена эта состоит из пыли и дыма городских развалин и кажется красивой единственно потому, что ее подсвечивает утреннее солнце.

Единственным, кто не обращал внимания на облачную стену и не задумывался о будущем, был Мартин, не спускавший глаз с Эбби. Она лежала на моторном люке и мерное подрагивание работающего двигателя давно отбросило у нее со лба прядь волос. Казалось, что она вновь обрела способность двигаться по собственной воле, и, хотя это было не так, временами ее руки, как живые, вторили движению лодки. Но когда ее левый указательный палец вдруг непроизвольно вытянулся, у Мартина перехватило дыхание. Ему показалось, что у нее слегка шевельнулись губы, что она вздохнула. Когда ему указали на облачную стену, он все равно не мог отвести взгляда от Эбби. Она двигалась. Двигалась в такт работающему мотору. Но вот она сжала ладонь, вздохнула и вдруг внезапно со страхом открыла глаза.

Справившись с волнением, Мартин сказал об этом вслух. Эбби посмотрела на него и улыбнулась. Увидев, что ребенок открыл глаза, Эсбери покрепче схватился за румпель, чувствуя, что в противном случае он поплывет совсем не к Бэттери. Госпожа Геймли выбросила измятую примочку в море и залилась горючими слезами. Вирджиния, демонстрируя чудеса самообладания, сделала вид, что ничего необычного не произошло, и посадила Эбби себе на колени.

Хардести, по обыкновению, попытался осмыслить это событие. Он знал, что подлинная взаимосвязь всего и вся ведома лишь Господу, и понимал, что для Божественной воли и любви не существует ни срока, ни расстояний. Ему вспомнился отец, который всегда жил верой. Он было подумал и о Питере Лейке, но тут – тут произошло чудо.

Ему казалось, что все времена этого исполненного глубины мира сошлись в одном мгновении. Он увидел невинные глаза своего ребенка и лежащий в развалинах город, казавшийся совершенной и прекрасной картиной. Его душа качнулась тростником на ветру и взмыла вверх, увидев поразительный город, что был исполнен чистого дыхания жизни. Улицы и дома этого дивного города, проплывающие над ним облака, омывающие его прекрасные заливы и реки и само море заливал спокойный, неяркий, золотой свет.