Подошел к концу десятый день нашего наблюдения, и мы, как обычно, спешили вернуться в лагуну до наступления темноты. Солнце уже скрылось за западным склоном морских скал; оранжевый свет раннего вечера сменялся синим. Когда мы шли куда-то, мы всегда молчали, и наше общение ограничивалось лишь жестами. Сжатый кулак указывал, что нужно остановиться и замереть на месте; повернутая к земле ладонь означала, что нужно спрятаться; вытянутая вперед ладонь с сомкнутыми пальцами означала, что нужно двигаться осторожно. Мы никогда не договаривались о значении этих жестов, впрочем, как и не оговаривали значения новых, вошедших у нас в обиход слов. Мы говорили: «Я пойду в авангарде» вместо: «Я пойду первым» и описывали расстояния при помощи отрезков. На самом деле, я просто не помню, как и когда мы начали пользоваться подобными вещами. Я думаю, что в создавшемся положении это был самый подходящий словарь.

В тот вечер в авангарде пошел Джед. Он всегда делал это, когда темнело, потому что знал остров намного лучше меня. Поспевать за ним было трудновато: я не мог двигаться так быстро и осторожно, как он. И я не заметил, когда он подал мне сигнал сжатым кулаком, и налетел на Джеда сзади. То, что он не рассердился и не выругался, навело меня на мысль, что случилось что-то серьезное. Я отстранился от него и замер.

Впереди джунгли редели и сменялись зарослями трав и кустарника, поэтому сначала я предположил, что Джед увидел там кого-то. Затем я обратил внимание, что он смотрит прямо себе под ноги. На секунду-другую мы замерли на месте. Я все еще не понимал, в чем дело, поскольку, стоя позади Джеда, ничего не мог разглядеть. После затянувшегося молчания я осторожно вытянул руку и похлопал его по плечу. Джед никак на это не среагировал, а у меня неожиданно возникла мысль, что перед ним на земле лежит ядовитая змея. Я оглянулся по сторонам в поисках палки, но не нашел ни одной, потом я сдвинулся сантиметра на три в сторону, чтобы рассмотреть все получше.

Я едва не задохнулся от изумления. Впереди, меньше чем в метре от ноги Джеда, лежал таиландец. Он лежал на спине с закрытыми глазами, и на сгибе его руки небрежно покоился АК. Джед медленно повернул ко мне голову, как будто боялся, что человек проснется от движения воздуха. «Ну, что будем делать?» — одними губами произнес он. Я ткнул пальцем в том направлении, откуда мы появились, но он отрицательно покачал головой. Я яростно закивал, но Джед снова покачал головой и нахмурился. Затем он показал себе под ноги. Он стоял прямо на стволе АК. Под тяжестью его тела приклад на несколько сантиметров приподнялся над голой рукой таиландца. Убери Джед ногу — и приклад упадет таиландцу на руку.

«Черт», — произнес я беззвучно, и Джед в отчаянии закатил глаза.

Я раздумывал с минуту. Потом начал пятиться по дороге. Джед смотрел на меня, всем своим видом как бы говоря: «Куда ты, черт возьми, направляешься?» Но я поднял руку, прося его успокоиться. Я знал, что нужно делать, потому что смотрел фильм «Боевое дежурство».

Я не запомнил имен героев. Отчасти потому, что весь сериал просто ужасен, а отчасти — оттого, что они прошли ту же школу, что и герои сериала «Полицейский блюз» (лейтенант-негр, неординарно мыслящие полицейские, добивающиеся результатов). Итак, в «Боевом дежурстве» вы видите крутого сержанта, который знает выход из любой ситуации, зеленого лейтенанта, который учится у него всем премудростям, неотесанного парня с Юга, который пробует подружиться с нахальными неграми, латиноамериканца, на которого можно положиться во время стрельбы, и жителя восточного побережья, который носит очки и, наверное, читает книги. Имена в действительности не имеют значения.

Самое главное — сценки, которые разыгрывают эти персонажи: то они заботятся о раненом шрапнелью мальчике-сироте, то мешают взводу противника совершить прорыв, прыгают с вертолетов в водоворот распластавшейся травы, крепко обнимают умирающих товарищей и обезвреживают мины.

Взвод пробирается через джунгли, когда внезапно раздается еле слышный щелчок. Все падают в грязь, кроме одного, — новобранца, который стоит и не может пошевелиться от страха. «Я не хочу умирать, сержант», — быстро говорит он и начинает читать «Отче наш». Сержант подползает к нему на животе. «Не двигайся с места, солдат», — бормочет он. Он знает, что делать. То же самое случилось с ним в пятьдесят третьем в Корее.

Неожиданно сержант начинает рассказывать солдату о совершенно не связанном с ситуацией случае, который произошел с ним, когда он, еще мальчишкой, работал на ферме отца. У сержанта была охотничья собака по кличке Старина Блу, которую он очень любил. Солдат слушает, попавшись на удочку. Тем временем сержант просовывает под ботинок солдата нож, и у сержанта на лбу сквозь грязь проступает дорожка пота.

Однажды Блу застрял в силке для зайцев, рассказывает сержант, и каждый раз, когда пес пытался вырваться, силок затягивался все туже. Солдат кивает, все еще не улавливая связи. «Что же случилось с Блу? — спрашивает солдат. — Вы вытащили его, сержант?» «Конечно, мы вытащили его, солдат», — отвечает сержант. Потом он приказывает солдату поднять ногу, которая теперь свободна. Солдат смущен, напуган, но он верит сержанту. И делает, как ему приказано, а сержант кладет на лезвие ножа камень, сохраняя таким образом давление на мину. Сержант, посмеиваясь, говорит: «Сынок, все, что нужно было сделать Блу, — это хорошенько расслабиться».

Я не собирался рассказывать Джеду историю про Блу. Когда я осторожно опускал камень на ствол АК, даже царапанье камня по металлу походило на стук молотка по железной бочке. После того как камень был надежно установлен, я посмотрел на Джеда. Он спокойно пожал плечами и сделал мне знак, чтобы я встал. Думаю, он хотел, чтобы я был готов дать тягу в случае, если АК упадет.

Джед понемногу, сантиметр за сантиметром, поднимал ногу. Приклад чуть-чуть сдвинулся вниз, и я услышал прерывистое дыхание Джеда, но приклад так и не коснулся руки таиландца. Мы обменялись взглядами, осторожно переступили через ноги таиландца и тихонько двинулись дальше. Драма закончилась.

Нам потребовалось еще минут сорок пять, чтобы добраться до вершины скалы, с которой падал водопад, и всю дорогу с моего лица не сходила усмешка. У меня даже челюсти заболели. Если бы нам не нужно было хранить молчание, я бы громко смеялся.