В тот вечер, когда уже темнело, нам пожаловали ожерелья из ракушек. Это было не такое уж грандиозное событие, и оно не походило на торжественную церемонию. Просто Сэл и Багз подошли туда, где мы сидели, и вручили нам ожерелья. Но для меня это было очень важно. Как бы хорошо ни относились к нам остальные, отсутствие ожерелий подчеркивало, что мы здесь — новички. Теперь, когда мы удостоились ожерелий, мы тем самым как бы получили официальное признание.

— Какое из них мое? — спросила Франсуаза, внимательно осмотрев по очереди каждое из ожерелий.

— Какое тебе больше нравится, Франсуаза, — ответила Сэл.

— Наверное, я возьму вот это. Мне нравится цвет большой ракушки. — Девушка посмотрела на нас с Этьеном, побуждая завести спор за ожерелье.

— Какое ты хочешь взять, Этьен? — спросил я.

— Сначала выбирай ты.

— Я тебе уступаю.

— А я тебе.

— Итак…

Мы пожали плечами и улыбнулись друг другу. Тогда Сэл наклонилась и взяла из рук Франсуазы два оставшихся ожерелья.

— Вот так, — сказала она и сделала выбор за нас. Ожерелья были почти одинаковы, но в середине моего оказалось щупальце красной морской звезды.

Я надел свое через голову:

— Большое спасибо, Сэл.

— Скажи спасибо Багзу. Это он сделал твое ожерелье.

— Хорошо. Спасибо, Багз. Действительно великолепное ожерелье.

Он кивнул, молча приняв похвалу, а затем зашагал по площадке обратно к дому.

Я не мог понять Багза. И это было странно, ведь я чувствовал, что он один из тех парней, которые мне должны нравиться. Он был шире меня в плечах и обладал более развитой мускулатурой; как заведующий плотницкими работами, он был, без сомнения, на своем месте; кроме того, я подозревал, что он очень умен. Это было сложнее проверить, поскольку говорил он мало, но когда открывал рот, говорил то, что нужно. И, однако, несмотря на все эти замечательные качества, было в нем нечто такое, что вызывало некоторое неприятие.

Взять хотя бы то, как он принял мою благодарность за ожерелье. Его молчаливый кивок принадлежал персонажам Клинта Иствуда — был из какого-то другого мира. Или однажды мы собирались поесть супа. Грегорио сказал, что подождет, пока суп не остынет, — суп кипел, еще не снятый с огня. Багз немедленно и демонстративно зачерпнул суп ложкой прямо из кастрюли. Он не сказал ни слова, просто зачерпнул суп ложкой. Это такая незначительная деталь, что, вспоминая ее, я испытываю неловкость от своей мелочности.

Наверное, вот о чем стоит рассказать. В понедельник, когда пошла вторая неделя нашего пребывания в лагере, я увидел, как Багз пытался приладить болтавшуюся дверь на одной из хижин-кладовых. Ему было тяжело, потому что у него имелось всего две руки, а ему требовалось три: две — чтобы держать дверь на месте, а третья — чтобы забить гвоздь в петлю. Некоторое время я наблюдал за ним, раздумывая, не предложить ли свою помощь, и когда я двинулся к нему, молоток выскользнул у него из рук. Он инстинктивно попытался поймать молоток, в результате дверь тоже упала, ударив его по ноге.

— Черт возьми! — сказал я, ускоряя шаг. — Ты в порядке?

Багз оглянулся. Из глубокой царапины на его голени текла кровь.

— В порядке, — ответил он и нагнулся, чтобы поднять молоток.

— Может, подержать дверь?

Багз отрицательно покачал головой.

Поэтому мне не оставалось ничего другого, как вернуться на место, где я сидел и заострял бамбуковые палочки, изготавливая остроги. Минут через пять я сделал неловкое движение и порезал большой палец.

— Ай! — вскрикнул я.

Багз даже не обернулся. Когда ко мне подбежала Франсуаза, лицо которой стало еще красивее от охватившего ее испуга, я понял, что Багз удовлетворен, ведь он стоически забивал гвоздь, пока у его ног собирались в пыли лужицы крови.

— Как больно, — сказал я, когда Франсуаза подбежала ко мне, сказал достаточно громко, чтобы и Багз услышал меня.

Раз уж я ударился в воспоминания, скажу, что мне не давала покоя еще одна вещь, связанная с Багзом. Его имя.

Я считаю, что, называя себя «Багз», человек как бы хочет сказать: «Я неразговорчив, я стоик, но я не воспринимаю себя всерьез! Вот почему я — Багз Банни». Как и остальные примеры, это тоже не было поводом для неуважения к нему — скорее, это вызывало раздражение, то, что Багз воспринимал себя, наоборот, крайне серьезно.

В течение двух недель, пока я присматривался к Багзу, меня какое-то время интересовало, почему у него такое имя. Если бы он был из Америки, как и Сэл, я бы решил, что его крестили под именем Багза Банни. Я не презираю американцев — просто у них встречаются странные имена. Но Багз был родом из Южно-Африканской республики, а я не думал, что «Уорнер Бразерс» имеет столь сильное влияние в Претории. Впрочем, однажды я встретил южноафриканца по имени Гусь, так что здесь трудно сказать что-то определенное.

Ну ладно. Вернемся к тому вечеру, когда я получил ожерелье.

— Спокойной ночи, Джон-бой.

Ответом мне было молчание… Меня охватила паника.

Достаточно ли громко произнес я эту фразу? Не было ли здесь какого-то правила этикета, которое я не принял в расчет? Ожерелье придало мне смелости, но, может быть, начинать этот ритуал имели право лишь лидеры нашей группы или те, кто прожил на пляже не меньше года?..

Сердце мое учащенно забилось. Я вспотел. Ну вот, подумал я, все кончено. Завтра утром на рассвете я исчезну. Мне нужно будет проплыть каких-то тридцать километров до Самуя, и в пути меня, наверное, сожрут акулы, но ничего. Я заслужил это. Я…

— Спокойной ночи, Элла, — произнес в темноте сонный голос.

Я замер.

— Спокойной ночи, Джессе, — подхватил другой голос.

— Спокойной ночи, Сэл.

— Спокойной ночи, Моше.

— Спокойной ночи, Кэсси.

— Спокойной ночи, Грег.

— Спокойной ночи…