Как меня дурачили
К пяти часам вечера температура понизилась, небо почернело, и пошел дождь. Внезапно и оглушающе. Тяжелые капли падали на пляж, образуя на песке все новые и новые воронки. Я сидел на невысоком крыльце домика и смотрел, как на песке образовывалось миниатюрное море Спокойствия. На крыльце своего дома, через дорожку, на миг появился Этьен и торопливо схватил сушившиеся на улице плавки. Он крикнул мне что-то, но его слова потонули в раскатах грома, а затем Этьен нырнул обратно в свой домик.
У меня на руке расположилась крошечная ящерица. Она была сантиметров семь-восемь длиной, у нее были огромные глаза и просвечивающая кожа. Сначала ящерица минут десять сидела на моей пачке сигарет. Когда мне надоело наблюдать за тем, как она выбрасывает язык и ловит, будто в лассо, муху, я протянул руку и схватил ее. Вопреки моим ожиданиям она даже не попыталась выскользнуть, а лишь беспечно устроилась на новом месте. Удивленный ее отвагой, я позволил ящерице сидеть, где она сидела, — несмотря на то что руку пришлось держать в неестественном положении, ладонью вверх, отчего вскоре рука у меня заныла.
Мое внимание отвлекли двое бежавших по пляжу парней. Они приближались, их вопли слышались все отчетливее. Когда они поравнялись с моим домиком, то свернули с пляжа и в один прыжок оказались на соседнем крыльце.
— Ну и ну! — крикнул один из них, светлый блондин с козлиной бородкой.
— Вот это гроза! — откликнулся другой, чисто выбритый золотистый блондин. — Здорово!
— Американцы, — шепнул я ящерице.
Они постояли у своей двери, потом выбежали обратно под дождь и устремились к пляжному ресторану — прыгая из стороны в сторону, пытаясь увернуться от дождевых струй. Через минуту-другую они вернулись и снова бросились к своей двери. И тут светлый блондин, по-видимому, впервые заметил меня.
— Мы потеряли чертов ключ! — объяснил он, потом ткнул большим пальцем в сторону ресторана. — Они тоже потеряли свои! Не можем попасть внутрь.
— И мокнем, — добавил золотистый блондин. — Мокнем под дождем.
Я понимающе кивнул:
— Не повезло. Где же вы потеряли его?
Светлый блондин пожал плечами:
— Где-то на этом чертовом пляже, дружище! За много-много миль отсюда! — Он подошел к деревянным перилам, разделявшим два наших крыльца, и заглянул ко мне.
— Что это у тебя в руке? — поинтересовался он.
Я поднял ящерицу повыше.
— Ой! Она что, дохлая?
— Нет.
— Великолепно! Можно, я переберусь через забор? Хочу, понимаешь, познакомиться с соседями!
— Валяй.
— Покурим?
— Покурим.
— Отлично!
Они оба перемахнули через перила и представились. Светлого блондина звали Сэмми, а золотистого — Зеф.
— Зеф — странное имечко, не правда ли? — спросил меня Зеф, пожимая мою левую руку, чтобы не потревожить ящерицу. — Знаешь, от какого имени это сокращение?
— От Зефана, — уверенно ответил я.
— Так, дружище, да не так. Оно вообще никакое не сокращение. Меня назвали Зеф, а все думают, что это от Зефана. Круто, да?
— Точно.
Сэмми начал сворачивать косяк, вытащив траву и бумагу из водонепроницаемого полиэтиленового пакетика, лежавшего у него в кармане.
— Ты англичанин? — спросил он, разглаживая ризлу пальцами. — Англичане всегда кладут в косяки табак. Как видишь, мы этого не делаем. Сигарет много куришь?
— Боюсь, что да, — ответил я.
— А я нет. Но если бы я клал в косяки табак, то тоже привык бы. А траву я курю весь день напролет, как в той песне. Как там поется, Зеф?
Зеф запел: «Не зажимай косяк, приятель», но Сэмми оборвал его.
— Не эта, дружище. Другая.
— Какая? «Два косячка утром ранним»? Эта?
— Да.
Зеф прокашлялся:
— Ну, в ней такие слова: «Два косячка утром ранним, два косячка перед сном, два косячка жарким днем, и жизнь моя… пом-пом-пом…» Потом: «В мирное время два косячка, два — военной порой, два косячка, потом еще два, и все такое что-то опять с утра». Дальше я не помню. — Он потряс головой.
— Это не важно, дружище, — сказал Сэмми. — Дошло, Рикардо? Я много курю.
— Похоже на то.
— Вот так.
Пока Зеф пел, Сэмми скрутил косяк, зажег его и протянул мне:
— Я знаю еще одну вещь о сумасшедших англичанах, — прошипел он, выпуская дым изо рта короткими толчками. — Вы целую вечность не можете оторваться от косяка. Мы, американцы, делаем одну-две затяжки и передаем его дальше.
— Это правда, — согласился я, затягиваясь.
Я собрался было извиниться за плохие манеры своих соотечественников, но неожиданно закашлялся.
— Рикстер! — по-отечески сказал Зеф, похлопав меня по спине. — Тебе нужно лечиться от кашля.
Через секунду-другую над морем ослепительно сверкнула молния. Переждав ее, Сэмми промолвил полным благоговения голосом:
— В высшей степени великолепно, дружище!
Зеф быстро подхватил:
— Ну просто чудесно, compadre!
Я уже открыл рот, но тут меня охватили сомнения.
— Великолепно, дружище… — задумчиво пробормотал я.
— Великолепно, — повторил Сэмми.
Я застонал.
— Что такое, Рикардо?
— Ребята, вы надо мной глумитесь.
Сэмми и Зеф переглянулись, а потом посмотрели на меня.
— Глумимся? Над тобой?
— Вы морочите мне голову.
Сэмми нахмурился:
— Выражайся по-английски, дружище.
— Это все… штучки в духе Кияну Ривза, как в фильме «Бил и Тед». Вы просто прикалываетесь. Ведь обычно вы говорите по-другому, правда?
Последовало непродолжительное молчание, а затем Зеф выдавил:
— Нас раскусили, Сэмми.
— Да, — отозвался тот. — Перебор.
Они оказались студентами Гарварда. Сэмми изучал право, а Зеф — негритянскую литературу. Их неподражаемая игра была формой протеста против высокомерия европейцев, с которыми они постоянно сталкивались в Азии.
— Это протест против стереотипов, — объяснил Зеф, пытаясь пальцами расчесать свою спутанную золотистую гриву. — Европейцы думают, что все американцы тупые, поэтому мы и ведем себя глупо, чтобы подтвердить их мнение. Потом мы превращаемся в умников и тем самым опровергаем предрассудок эффективнее, чем если бы демонстрировали свой интеллект с самого начала, что обычно вызывает лишь смущение, сменяющееся в конце концов возмущением.
— Правда? — сказал я, все еще находясь под сильным впечатлением разыгранного спектакля. — Как это все круто продумано.
Зеф рассмеялся:
— Ну, не совсем. Это так — шутка.
Они продемонстрировали и другие свои любимые приколы. Зеф обожал изображать спасателя Малибу, а Сэмми выступал в роли «друга ниггеров». Уже одно название говорило о том, что эта штука рискованнее, чем «спасатель Малибу».
— Однажды мне здорово двинули между глаз, когда я так прикалывался, — рассказывал Сэмми, скручивая новый косяк. — На спину брякнулся.
Меня это не удивило. Прикол был таков: Сэмми начинал грузить совершенно незнакомых людей, настаивая на том, что раз в Африке есть страна под названием «Нигер», то все люди из Нигера называются «ниггерами» — неважно, белые они или черные.
— А разве их называют не «нигерийцами»? — спросил я несколько резко, хотя прекрасно понимал, что меня дурачат.
Сэмми отрицательно покачал головой:
— Все так говорят, но у меня другое мнение. Ну, сам подумай. Нигерия находится к югу от Нигера. Они граничат, и если бы нигерийцами называли жителей обеих стран, это привело бы к полному хаосу.
— У меня все же большие сомнения, что их называют «ниггерами».
— Я тоже сомневаюсь в этом. Я просто высказываю свою личную точку зрения… Черт его знает, какую, но… — Он затянулся и передал косяк мне. — Так учил меня дед. Он был полковником морской пехоты. Сэмми, говорил он, цель всегда оправдывает средства. И знаешь что, Ричард? Он был прав.
Я было собрался возразить Сэмми, но понял, что он опять глумится. И тогда я подыграл ему:
— Нельзя сделать омлет, не разбив яиц.
Сэмми улыбнулся и посмотрел на море.
— Вот так молодец, — послышалось мне. Я подумал, что это сказал Сэмми.
Молния осветила растущие на пляже пальмы, и в ее свете они показались похожими на когти на тонких лапах. Испугавшись вспышки, ящерица поспешно соскользнула с моей руки.
— Хорош малыш, — снова раздался голос.
Я нахмурился:
— А? Что?
Сэмми обернулся ко мне, улыбаясь.
— О чем ты?
— Разве ты сейчас ничего не сказал?
— Ничего.
Я взглянул на Зефа. — А ты не слышал, что он сейчас сказал?
Зеф только пожал плечами:
— Я на молнию.
— А, понятно.
Ганжа в действии, решил я.
Наступила ночь. Но дождь все лил не переставая. Этьен и Франсуаза сидели в своем домике, а Зеф, Сэмми и я оставались на крыльце, пока мы не одурели от наркотиков настолько, что у нас уже не было сил разговаривать, и мы лишь отпускали странные комментарии, когда раздавался очень сильный удар грома.
Примерно через час или два после наступления темноты к нашему крыльцу подошла работавшая в гостинице маленькая женщина-таиландка — ее почти полностью скрывал под собой гигантский пляжный зонт. Взглянув на наш наркоманский инвентарь, она слабо улыбнулась и протянула Зефу запасной ключ от их с Сэмми дома. Я воспользовался моментом, чтобы отправиться спать. Когда я желал им спокойной ночи, Сэмми прохрипел мне в ответ:
— Эй, мы были рады с тобой познакомиться. Увидимся завтра, дружище.
Он вроде сказал это без обычной иронии. Я не мог понять, то ли он продолжал прикалываться, то ли трава вышибла из него весь гарвардский интеллект. Выяснять уже не было сил, поэтому я ограничился лишь тем, что сказал «конечно», и закрыл за собой дверь.
Часа в три я на некоторое время проснулся: во рту у меня пересохло, я по-прежнему балдел. Я прислушался к тому, что происходило вокруг. До меня доносился стрекот цикад и шум набегавших на пляж волн. Гроза закончилась.
