Оформление места для пиршества было простым. Концентрические круги под навесом: первый — свечи; второй — наши, сделанные из банановых листьев тарелки; третий — мы сами, севшие в круг; а четвертый — вновь свечи. Впечатляющее и внушающее ужас зрелище. Оранжевые лица, свет, мерцающий в облаках дыма от марихуаны. И еще жуткий гам. Люди не говорили — они орали во всю глотку. Кто-то визжал. Одни лишь шутки или просьбы передать кастрюлю с рисом, но голоса срывались на визг.

Я настоял, чтобы мы все сели вместе. Это значительно облегчило наше положение. Мы смогли без проблем избавиться от рагу, и Кити с Франсуазой были под надзором у меня и Этьена. Это также уменьшало вероятность того, что нашу относительную трезвость заметят остальные, иначе у нас могли быстро возникнуть трудности. Спустя примерно час после начала пиршества первым обратил внимание на происходящее Кити:

— Говорю тебе, что они в отключке, — сказал он. При стоявшем галдеже Кити даже не было необходимости понижать голос до шепота. — Ты бухнул туда слишком много травы.

— Думаешь, они точно в отключке?

— Наверное, они еще не глючат, но…

Я посмотрел на Сэл, сидевшую как раз напротив меня. Странно, но, несмотря на оглушительный шум, она казалась персонажем из старого немого фильма. Выкрашенные сепией, мерцающие подергивающиеся губы, издающие неразличимые звуки. Застывшие губы. Изогнутые брови. Должно быть, она смеялась.

— Да, они в отключке, — повторил Кити. — Или они, или я.

Позади нас возник Грязнуля:

— Рагу! Добавка! — закричал он.

Я вскинул руку:

— Я сыт! Больше не могу!

— Съешь еще! — Он нагнулся и вывалил передо мной солидную порцию овощей. Варево поползло через края бананового листа, подобно потоку лавы, покрывая рисовые зерна и увлекая их за собой. Маленькие люди в потоке лавы, подумал я, и неожиданно мне показалось, что я тоже поплыл. Я сделал одобрительный знак Грязнуле, подняв большие пальцы рук кверху, и он пошел дальше по кругу.

Через полчаса, примерно без четверти девять, я покинул пиршество под предлогом, что мне нужно отлить. Мне на самом деле приспичило, но прежде всего я желал повидать Джеда. Судя по тому, как развивались события, я предполагал, что маниакальное состояние празднующих продлится не дольше полуночи, поэтому мне захотелось узнать, не решилась ли наша последняя проблема.

Я облегчился перед палаткой-больницей. Плохой, конечно, поступок в обычной жизни, но гражданская ответственность больше не входила в число моих приоритетов. Затем я просунул голову в палатку. К моему удивлению, Джед спал. Он был на том же самом месте, где просидел весь день, с тем лишь отличием, что сейчас он лежал на боку. Наверное, не спал всю предыдущую ночь.

Еще более удивляло то, что Христо был все еще жив и делал свои жалкие вдохи-выдохи — настолько слабые, что язык не поворачивался назвать их настоящим дыханием.

— Джед, — позвал я его, но он даже не пошевелился. Я позвал громче, и ответа снова не последовало. Вдруг со стороны навеса донеслись оглушительные крики. Они продолжались довольно долго, и когда Джед не пошевелился даже на этот раз, я понял, что у меня есть редкая возможность.

Я добрался до головы Христо, проскользнув вдоль левого края палатки. Потом, как я и думал сделать раньше, я зажал его нос и закрыл ему рот рукой. Он не дернулся и совсем не сопротивлялся. Через несколько минут я убрал руки, досчитал до ста двадцати и выскользнул в прохладу ночи. Дело было сделано. Все оказалось очень просто.

Когда я вернулся на площадку, прищелкивая пальцами в такт своим шагам, я понял причину раздававшихся до этого криков. В центральном круге свечей находились югославки, которые, положив друг другу головы на плечи, под общий шум танцевали медленный танец.