МОЯ ТОЛСТОЖОПАЯ МАМОЧКА
две хорошие девахи они были – Тито и Лапуся. на вид обеим лет по 60, на самом деле – ближе к 40. а всё пьянство да нервы. мне было 29, на вид – ближе к полтиннику. тоже пьянство да нервы. фатеру оттопырил сначала я, а они уже потом въехали. управляющий меблирашками из-за этого тоже психовал, все время гонял к нам наверх легавых, чуть кто пикни. сплошной мандраж. я даже в центр унитаза ссать боялся.
самое лучшее лучшее время у меня было – ЗЕРКАЛО, когда я рассматривал себя:
пузо распухшее, тут же Тито и Лапуся, пьяные, болеют днем и ночью, мы все втроем болеем, дешевенькое радио орет, трубы все износились, сидим на этом протертом ковре, ах ты ж господи, ЗЕРКАЛО, а я смотрюсь в него и говорю:
– Тито, он у тебя в заднице. чувствуешь?
– ох да, ох боже мой да – ГЛУБЖЕ! эй! ты КУДА?
– а теперь, Лапуся, он вон там перед тобой, а-а? чувствуешь? здоровая лиловая головка, как будто змея арии распевает! чувствуешь меня, любовь моя?
– уууу, дорогуша, я наверное сейчас ко… ЭЙ! ты КУДА?
– Тито, я снова в твоем седалище. я рассекаю тебя надвое. спасенья нет!
– ууу боже ууууу, ЭЙ, ты КУДА? вернись сейчас же!
– не знаю.
– что не знаю?
– не знаю, кому дать его поймать. что же мне делать? я хочу обеих, я не могу ОТЫМЕТЬ вас обеих сразу! а пока я над этим размышляю, меня охватывает ужас краха и агония, что я не смогу его удержать! неужели никто не понимает моих страданий?
– нет, отдай мне и всё!
– нет, мне, мне!
ТУТ ВСТУПАЕТ ЗДОРОВЕННЫЙ КУЛАК ЗАКОНА И ПОРЯДКА.
бац! бАц! БАЦ!
– эй, у вас что тут происходит?
– ничё.
– ничего? что за стоны, визг и вопли? полчетвертого утра. из-за вас четыре этажа глаз не смыкают, не могут понять…
– да ничё. я играю в шахматы вот с мамой и сестренкой.
– уйдите, пожалуйста. у моей мамочки больное сердце. вы ее пугаете до смерти. к тому же у нее последняя пешка осталась.
– и ТЫ тоже, приятель! если ты еще не понял, тот тут Департамент Полиции Лос-Анжелеса…
– господи, ни за что б не догадался…
– теперь догадался. ладно, открывайте, а не то мы дверь вышибем!
Тито с Лапусей сбежали в дальний угол столовой, съежились там, дрожа, удерживая, обнимая свои стареющие, морщинистые, кирюшные, безумные тела. они были глупо хорошенькими.
– открывай, приятель, мы за последние полторы недели к тебе уже четыре раза заходили по одному и тому же вызову. ты думаешь, нам нравится просто так ходить и швырять людей в каталажку просто потому, что нам в кайф?
– ага.
– Капитан Брэдли говорит, что ему наплевать, черный ты или белый.
– передайте Капитану Брэдли, что мне это тоже безразлично.
я сидел тихо. две бляди дрожали и хватались за свои сморщенные тела под торшером в углу. тупое удушливое молчание ивовых листочков в цыплячьем помете среди недоброй зимы.
они взяли ключ у управляющего, и дверь приоткрылась на 4 дюйма, а дальше ее удерживала цепочка, которую я туда накинул. один легавый со мною разговаривал, а второй отверткой пытался вытолкнуть цепочку из щели. я позволял ему почти что ее выпихнуть, а потом задвигал обратно до упора. стоя, между тем, голышом с восставшим членом.
– вы нарушаете мои права. чтобы войти сюда, вам нужен ордер на обыск. вы не можете сюда вламываться по собственной инициативе. что это, парни, с вами такое, к чертовой матери?
– кто из этих двоих считается твоей матерью?
– та, у которой жопа шире.
второму опять почти что удалось снять цепочку. пальцем я задвинул ее на место.
– давай, впусти нас, просто поговорим.
– о чем? о чудесах Диснейленда?
– нет, нет, ты, судя по всему, – человек интересный. мы просто хотим зайти поговорить.
– должно быть, вы меня недоразвитым считаете. если я когда-нибудь и охуею настолько, чтобы браслетики носить, я их и в магазине куплю. я ни в чем, черт возьми, не виновен, кроме вот этой эрекции и громкого радио, а вы меня не просили убавлять ни того, ни другого.
– ты нас просто впусти. нам только поговорить хочется.
– слушайте, вы пытаетесь вломиться без разрешения. а у меня, между прочим, лучший адвокат в городе…
– адвокат? на фига тебе адвокат?
– я им много лет пользуюсь – уклонение от призыва в армию, непристойное оголение в общественных местах, изнасилование, вождение транспортного средства в нетрезвом виде, нарушение спокойствия, оскорбление действием, поджог – паршивые статьи, в общем.
– и он выиграл все эти дела?
– он самый лучший. теперь слушайте сюда: я даю вам три минуты. либо вы прекращаете пытаться выломать дверь и оставляете меня в покое, либо я звоню ему.
ему не понравится, что его разбудили в такую рань. это будет вам стоить ваших блях.
легавые чуть отступили по коридору. я прислушался.
– ты думаешь, он соображает, что мелет?
– думаю, да.
они вернулись.
– у твоей матери действительно здоровая задница.
– жалко, что не про твою честь, а?
– ладно, мы уходим. но вы тут потише себя ведите. выключайте радио и чтоб никаких больше воплей и стонов.
– хорошо, радио мы выключим.
они свалили. какой кайф – слышать, как они сваливают. какой кайф иметь хорошего адвоката. какой кайф – не попадать в тюрягу.
я закрыл дверь.
– ладно, девочки, они ушли. 2 славных паренька не по той дорожке пошли. а теперь смотрите!
я опустил глаза.
– пропало, всё исчезло.
– да, всё исчезло, – подтвердила Лапуся. – куда же оно исчезает? так грустно.
– черт, – выругалась Тито. – похоже на дохлую венскую сосиску.
я подошел и сел в кресло, налил себе вина. Лапуся скрутила 3 сигаретки.
– как вино? – спросил я.
– 4 бутылки осталось.
– поллитровок или галлонов?
– поллитровок.
– господи, надо, чтоб нам повезло.
я подобрал с пола газету четырехдневной давности. прочел комиксы. затем перешел к спортивной секции. пока я читал, подошла Тито, плюхнулась передо мной на ковер. я почувствовал, как она заработала. рот у нее был как один из этих вантузов, которыми забитые нужники прокачивают. я пил вино и пыхал сигареткой.
они тебе все мозги эдак высосут, если их не остановить. наверное, друг с другом они такое же проделывают, когда меня рядом нет.
я дошел до старицы с бегами.
– смотри сюда, – сказал я Тито. – вот эта лошадка подрезала какое-то доли 22-х и одной пятой за четверть, значит она – 44 и 4/5-х на половину, затем один ноль девять на 6 фарлонгов, наверное, подумала, что заезд на 6 фарлонгов…
чавк чмок уууумч цывааа ууупц чам чав чам чав чам – …это миля с четвертью, он пытается рывком уйти от остального сброда, на 6 корпусов обходит, последний поворот уже – и назад, умирает лошадь просто, ей в конюшню хочется…
чмоооок чмок чам чав чав чам чав чав – а теперь посмотрим на жокея если это Блюм, он на кончик носа выиграет; если Вольске – то на 3/4 корпуса. а тут Вольске. выигрывает на 3/4. ставка снижается с 12 до 8. все деньги конюшне, публика Вольске терпеть не может. они ненавидят Вольске и Хармаца. поэтому конюшни сажают этих парней на хороших лошадок по 2-3 раза за состязание, чтоб публика не совалась. если б не два этих великих наездника, да еще и в нужное время, я б на 5-й Ист-Стрит уже жил…
– уууух ты, сволочь! – Тито подняла голову и заорала, вышибла газету у меня из рук. потом вернулась к своей работе. я не знал, что и делать. она действительно рассердилась. тут подошла Лапуся. у Лапуси были очень хорошие ноги, и я задрал на ней лиловую юбку и посмотрел на нейлонки. Лапуся наклонилась и поцеловала меня, языком аж до горла достала, а я всю ляжку ей облапал. я в капкане. я не знал, что мне делать. нужно выпить. 3 идиота, запертые вместе. о стон о полет последней синей птицы в зеницу солнца, детская игра, глупая игра.
первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам, словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать тебя ненавидит, отцу хочется тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и заложен Банку Америки, Тито выдавала по полной, а я тем временем зажаривал пистон за пистоном Лапусе.
потом мы разлучились, каждый дожидался своей очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял одну из винных бутылок, подошел к окну и выглянул.
– Лапуся, скрути мне еще покурить.
мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой верхотуре. но можно смотреть сверху на Лос-Анжелес и хрена не видеть, вообще ни хрена. все эти люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно.
а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.
Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было понять.
не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши:
щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос-Анжелеса тоже подзаработать зелененьких.
ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.
