4.Страдающие дамочки, демоны из прошлого и яхты из будущего

Прежде всего следует осознать, почему именно Аляска. Потому что Аляска — это конец, финал, Последний рубеж мечты пионеров. После Аляски идти уже некуда. Была еще Бразилия, но ее отдали в уплату долгов Третьего мира миру Первому и Второму, которые в свою очередь скормили ее Макдональдсу. Продали за миллионы миллионов.

Какое-то время надежды возлагались на Австралию, но они оказались очередной викторианской фантазией, от которой белые муравьи и расизм не оставили камня на камне. Африка? У нее никогда не было ни малейшего шанса — колесо истории остановилось еще до того, как оно было там изобретено. Китай? Легендарный Спящий Гигант, просыпающийся в цепях экономики и смога. Канада? Изобилующая природными ресурсами и галантерейщиками, которые только и умеют, что смотреть хоккей и пить пиво. Луна? Марс? Фрактальная ферма? Извините, ребята. Раз уж нас зашвырнули на шарик под названием Земля — с ним нам и остается забавляться.

Так вот в процессе этой гнусной игры дело и дошло до Аляски, до Последнего рубежа.

Во-первых, Аляска достаточно велика, чтобы, несмотря на все разливы нефти и мусорные свалки, оставаться сравнительно чистой. Ее площадь составляет 586 тысяч квадратных миль или 375 миллионов акров. Даже сейчас, в XXI веке на большей части ее территории еще не ступала нога ни бледнолицего, ни краснокожего, ни негра, ни другого человека, да и никаких прочих млекопитающих. Она пуста. Жизнь процветает исключительно вдоль береговой линии, протяженность которой превышает все береговые линии Соединенных Штатов, включая Восточное побережье, Гудзонский залив, Мексиканский залив, побережье к северу от Сан-Диего (Калифорния) до Ванкувера (Британская Колумбия), вместе взятые. Полоса эта и с исторической точки зрения, и с геологической все еще очень подвижна.

Алеутский хребет — один из наиболее сейсмически активных районов мира. Это извилистая полоса, состоящая из трещин и крошева, оставленного 20 миллионов лет назад при образовании суперконтинентов. И похоже, она до сих пор не обрела постоянной конфигурации. Море давит своим весом, измученные породы и осадочные сланцы вздымаются вверх и с треском раскрываются, как древние фолианты. Здесь-то и располагаются самые нижние этажи фондов этой библиотеки (подробности см. в приложении). В них хранятся первые выпуски «Тайм» и «Лайф», «Правдивых историй» и самые ранние номера «Нэшнл Джеографик». И чего в них только нет! В одних — романы, тягучие и длинные, как и сама тысячелетняя сага о душераздирающем процессе образования суперконтинентов; в других — лапидарные таинственные головоломки, например, почему крохотные отрицательно заряженные хвосты молекул в определенном слое ископаемых моллюсков (возраст около двенадцати с половиной тысяч лет), в течение многих веков направленные на север, вдруг в следующем слое разворачиваются и начинают указывать на юг. Эти фонды изобилуют подобными сведениями, однако они мало что проясняют. И чем выше, тем туманнее они становятся, особенно когда доходишь до исторических фактов. Печатные истории обладают тем неприятным свойством, что они соответствуют идеологии той группировки, которой принадлежал печатный станок. Поэтому проще всего понять историю Квинака, отказавшись от конкретных фактов и обратившись к легендам.

Представьте себе ускользающий и неуловимый Святой Грааль Нового Света, этот проход в Занаду, этот Радужный мост в Асгард, знаменитый Северо-Западный пролив! Воображение людей XVIII века рисовало сей фантастический пролив как путь, пролегающий вдоль всей макушки неисследованного американского континента от Атлантики до Тихого океана. Как соглашались все эксперты, со стороны Атлантики он должен был начинаться в болотистой филиграни маячащих возможностей на западе огромного Гудзонского залива. Затем, по мнению тех же специалистов, он должен был пролегать сквозь лесные дебри на север, мимо дикарей, каким-то образом преодолевать гряду Скалистых гор и выходить где-то между Арктикой и Золотыми воротами.

Какая дивная и безумная прихоть — этот Северо-Западный пролив. Как все мечтали пересекать континент от одного океана до другого, не совершая убийственного плавания вокруг чертова мыса Горн! Люди грезили об этом так долго и так страстно, что мечта превратилась в навязчивую идею. Более века она преследовала мореплавателей и купцов — они готовы были поклясться, что пролив обязан был там быть — и они отдавали жизнь в попытках найти его… Роджерс со своими оборванцами в болотах Квебека заплутал, обезумел и впал в каннибализм ради продолжения поисков… Капитан Кук… Ванкувер… бесчисленные взмыленные испанцы, обшарившие вдоль и поперек все речки и заливы вдоль западного побережья, которые им только удалось разглядеть сквозь туманную морось… все они искали Северо-Западный пролив.

Широкое устье Квинакского залива наверняка сеяло пустые надежды в сердца многих моряков.

20 июля 1741 года Витус Беринг стал первым, кто увидел в подзорную трубу этот залив, втянутый внутрь суши, как слоновья пасть под изгибающимся хоботом Алеутских островов, но, узнав, что горностая на берегу не обнаружено, он не стал останавливаться. Как истинный исследователь, Беринг мог бы и заглянуть в залив, но он работал на русских, а правящая царская фамилия не оставляла никаких сомнений в том, что ее интересуют меха, а не мифические проливы.

Сорок лет спустя у скалистого выступа, на котором нынче расположен музей в маяке, бросил якорь капитан Кук. Будучи не в силах взобраться на скалу, чтобы осмотреть окрестности, часть экипажа в шлюпке поплыла к берегу, чтобы опросить местное население.

Берег провонял рыбой, находившейся на разных стадиях не то разложения, не то обработки. Крутой песчаный шельф был усеян камнями, костями, пустыми раковинами и голыми ребятишками. Тучи мух, комаров, а затем и двуногих бросились навстречу волосатым людям из чудной лодки. Священник по имени Перкинс, экспедиционный лингвист, прозванный на борту Абракадабром, принялся нести какую-то тарабарщину. Он молол языком, жестикулируя одной рукой и прихлопывая наседавших насекомых другой, до тех пор, пока не был разрешен главный вопрос.

Нет, никто из племени не знал, откуда течет река, но все были убеждены, что не из Другой Большой Воды, Лежащей за Восходящим Солнцем.

Тогда один из матросов с подзорной трубой в руках взобрался на одинокий тотемный столб и сообщил, что отлично видит исток в дальнем конце залива. «Менее, чем в пяти лигах отсюда… река с ледника стекает в залив… крутые скалы справа и слева по борту. Там не пройти, сэр. И больше ничего существенного я не вижу».

Кук погреб обратно на «Дискавери» и принялся давать названия всему, что видел, как делал всегда, сталкиваясь с явлениями несущественными.

Каменистую стену на севере, которую не смогли одолеть его матросы, он назвал Скалой Безнадежности. А снежная вершина, выглядывавшая из облаков, стала пиком Довера.

Ледниковый водопад был назван рекой Принца Ричарда в честь второго сына Георга III. Залив, естественно, тоже получил имя Принца Ричарда, а поселок — если таковому суждено было возникнуть из ракушек и рыбьих костей — должен был стать фортом Принца Ричарда. Увы, в тот же год бедный маленький принц Ричард простудился во время церемонии на лестнице Букингемского дворца в туманном Альбионе и умер от лихорадки, так что потенциальный град Принца Ричарда сменил название на менее царственное, зато более древнее — Квинак.

За Куком последовала вторая волна испанцев, мечтавших вписать свои имена в списки длинной флотилии бессмертных испанских мореходов, но усеченный залив под Алеутскими островами явно не был проливом Магеллана. И никто не стал утруждать себя его переименованием.

Так сохранилось первоначальное название. А вот обитавшему там племени сохраниться не удалось. После целой череды исключительно холодных зим и безрыбных лет, сопровождавшихся к тому же завезенным русскими триппером, последние крохи коренного населения вымерли, а те, что выжили, стали обладателями всяческих увечий и разбрелись по побережью, примкнув к сородичам и родственникам из других поселений.

Однако по прошествии времени, когда лосось снова стал заходить в залив, кое-кто из прежних обитателей вернулся. Но аборигены быстро поняли, что больше эта земля им не принадлежит. Впрочем, они не жаловались, понимая, что сами предали свое наследие, отказавшись от первородства. Поселение сохранило старое имя, но его обитатели называли себя унанганами, тцимшианами, тлингитами, юпиками или алеутами. Так бы все и продолжалось, если бы не неожиданное принятие закона об унификации коренного населения. После того как закончилось действие моратория на торговлю землями аборигенов, один из законодателей внес поправку, в соответствии с которой все так называемые туземцы должны были согласиться с присвоением им единого имени. Целесообразность этой поправки прокомментировал сам президент на частном завтраке окружного комитета партии.

— Они все такие ранимые. И каждый раз приходят в неистовство, когда кто-нибудь из наших чиновников обращается к ним, используя не то имя. Инуитам, например, не нравится, когда их называют эскимосами, потому что слово «эскимос» означает «поедатель сырой рыбы». А инуиты гордятся тем, что, кроме рыбы, едят еще и овощи, уже не говоря о том, что и рыбу они подвергают тепловой обработке.

Он только что вернулся после двухдневной конференции вождей в Джуно и начал отращивать бороду.

— А что же означает слово «инуит»? — поинтересовался один из джорджтаунских воротил.

— «Инуиты», как чаще всего и бывает с самоназваниями, означает попросту «люди». А «тлингиты» означает «настоящие люди», поэтому тлингиты порой возражают против того, чтобы их называли просто «людьми». И никому из них не нравится, когда их называют «американскими индейцами» или «коренными американцами». Даже название «первобытные народы» устраивает не всех. Они утверждают, что не являются первобытными, а лишь потомками первобытных людей, то есть людьми нынешними. С технической точки зрения они правы, но я сразу почувствовал какую-то несуразицу. Проспорив целые сутки, они наконец остановились на названии «потомки американских первобытных аборигенов». Я понимаю, что аббревиатура «ПАПА» звучит несколько претенциозно, но теперь, по крайней мере, встретив высокого или низкого, коричневого, бежевого или шоколадного человека с тибетским разрезом глаз и полинезийской челюстью, вы можете смело называть его «ПАПой». Даже если это лицо женского пола…

Так почему же Квинак? Потому что если Аляска является последним рубежом американской мечты, то Квинак представляет собой последний бастион этого рубежа. Благодаря удивительно защищенному местоположению, Квинака, как ни странно, не коснулись разрушительные силы XXI века. Здесь сохранился прежний температурный режим, то есть в среднем 37-65° летом и от 7° до 30° зимой с предельными зафиксированными отметками в 45' ниже нуля зимой восемьдесят девятого года и 99» в знаменитую Четвертую засуху, когда в округе Колумбия температура поднялась до 119° и все вишневые деревья засохли.

Прибрежное море, как правило, спокойно. И хотя открытое пространство до наветренного берега довольно велико, волны разбиваются о рифы и отмели, так что настоящего прибоя никогда не бывает.

Дно стабильно и достаточно ровно, чтобы можно было регулярно принимать баржи и танкеры, но не настолько глубоко, чтобы сюда заходили круизные суда типа «Принцессы острова», к тому же — с какой стати им навещать эту грязную лужу?

Берег залива изгибается, как ржавая подкова с пепельно-серой ледниковой рекой в глубине и полусгнившими сваями и пирсами, напоминающими погнутые гвозди, по периметру.

Город расположен у самого устья на южном берегу. Состоит он в основном из приземистых хижин, а самым большим зданием является новый трехэтажный казино-отель. Даже баржи, заходящие из Анкориджа и Сиэтла, превосходят его по размерам. За отсутствием дорог, ведущих вглубь материка, все жизнеобеспечение города поддерживается этими грузовыми судами, привозящими продукты, телевизоры, машины и снегоходы и вывозящими консервированную, мороженую и разделанную рыбу.

Единственное асфальтированное четырехполосное шоссе длиной в три мили ведет к крохотному аэропорту. Но на подъезде к городу, где заканчивается федеральное финансирование и начинается местное, оно расходится пятью грязными колеями на манер пятерни. Самая западная — большой палец — обрывается тупиком у шлюпочной мастерской, заставленной катерами, словно намереваясь уплыть на каком-нибудь ремонтируемом суденышке.

Указательный палец устремлен прямо на промышленный центр города — на доки, рыбоконсервные заводы и крутобедрые баржи, морозильные комбинаты и многочисленные автопогрузчики, которые опорожняют и загружают подплывающие и отплывающие траулеры, на гниющие горы снастей, сетей, тары и разнообразной арматуры, которую обычно называют «хламом».

Искривленный средний палец тянется через торговый район и центр города мимо конторы по продаже «хонд», вокруг которой высятся горы нераспакованных девственных снегоходов, пересекает бульвар Кука, на котором в любое время дня и года спят бомжи и «ПАПы», минует боулинг Лупа, где с рубиново-красным шаром выжидает свою жертву Омар, подобно акуле, мимо гостиницы и прилегающего к ней казино, мимо «Горшка» и «Песчаного бара», мимо «Медвежьей таверны» и «Консервов против консервов», издевательски названных в честь Джона Стейнбека, чего, впрочем, никто из постояльцев не мог оценить в силу своей необразованности… скрещивается с безымянным пальцем и окунается в захиревшее сияние русской православной церкви, куда по-прежнему собираются верующие и вокруг которой все так же цветет неухоженная сирень отца Прибылова, пока наконец не упирается в среднюю школу Квинака, на одной из стен спортивного зала которой изображен доисторический сине-зелено-красный буревестник. В остальном же классы и коридоры этого учебного заведения с восьми до четырех тридцати заполнены образчиками всевозможных современных смесей, которые встречаются в любой другой школе.

И последний палец этой грязной повисшей кисти, мизинец, представляет из себя просто дорогу — пыль и рытвины летом, санная горка зимой. Она слегка поворачивает к востоку, огибая стальную вышку и резервуар с городским запасом питьевой воды, проходит мимо анфилады боен и ночлежек Лупов вдоль городской свалки и, пробравшись сквозь каньоны мусора и хлама, ныряет в папоротники и заканчивается у одинокого трейлера.

Шины спущены, окна зашторены, бока и крыша выкрашены в вишнево-красный цвет, который кажется здесь неожиданной вспышкой, как наманикюренный ноготь на грязном пальце. Но в этом есть что-то жизнеутверждающее — словно эта куча хлама умудрилась отделиться от остального мусора и уползти со свалки.

Жизнеутверждающее и благородное зрелище.

Именно здесь, в основном в одиночестве и спокойствии, если не сказать счастье, Исаак Соллес провел последнюю четверть своей более чем сорокалетней жизни и прожил бы так же и следующие сорок, будь на то его воля… если бы его оставили в покое обезумевшие коты, страдающие дамочки, демоны из прошлого, яхты из будущего и Алиса Кармоди. Особенно Алиса Кармоди.