Тутинг Коммон
Стоя возле темного дубового стола у себя в гостиной с чашкой сладкого кофе с молоком в руках, Томас задумчиво смотрел через распахнутую дверь на задний дворик. Ему до сих пор не верилось, что он дома. Впечатления последних дней были столь ярки, что провинциальный Тутинг с его размеренной жизнью вообще никак не воспринимался. Томасу было что вспомнить: была шумная попойка после балета Большого театра, была поездка в машине Уилкинса, с черной повязкой на глазах. Были самые невероятные откровения со стороны мистера Уэйна и мистера Редфорда. И еще — ужин с Аннеке в ресторане «Прага», а потом — поход на концерт симфонической музыки в компании с Эмили. Неужели все эти невероятные приключения происходили с ним на той же самой планете, где есть и этот городок, этот дом с аккуратными грядками в саду? И этот безвкусный орнаментированный пруд с запущенными туда рыбками (спасибо мистеру Спарксу), с фигуркой толстого херувима из фальшивой бронзы — с чашей в руках, из которой лилась водопроводная вода…
11 часов утра субботнего утра. Спаркс уже нанес визит вежливости, чтобы сунуть всюду свой нос и засвидетельствовать свое почтение.
— Доброго вам утречка, мистер Фолей, — сказал Спаркс, войдя в гостиную и с ходу шлепнувшись на диван.
Томас как раз был занят чтением газеты, но соседа, похоже, это нимало не смутило:
— Ну, как там в Бельгии?
— Все прекрасно, благодарю вас, — ответствовал Томас, даже не оторвавшись от газеты.
— А мы тут читаем и смотрим новости про выставку, — продолжил Спаркс. — Вот это жизнь! Визиты королевских особ, кинозвезд. Я делаю вырезки и показываю их на работе — мол, мой сосед находится там, в самой гуще событий. Посиять в отраженных лучах чужой славы, как это приятно.
— Действительно, — недружелюбно пробурчал Томас, проглядывая газетные полосы, и все больше убеждаясь, что у него на родине не происходит ничего интересного: сплошные партийные разборки, диспуты на тему профсоюзов да мелкие преступления. Тривиально донельзя! Неужели вот в такой стране он и жил все время?
— Конечно, у нас тут тихая жизнь, без особых событий, — вторя его мыслям, сказал Спаркс. — Сплошной застой, не то что в Брюсселе. Наверное, вам тут скучно? А вы когда возвращаетесь обратно? Завтра вечером?
— Утром в понедельник.
— В самом деле? Думаю, Сильвия будет рада провести с вами лишний денек.
— Послушайте, Спаркс, — Томас наконец отложил газету и придвинулся ближе. — Я вам весьма благодарен за ту заботу, которой вы окружили мою жену. Наверное, это как-то скрашивает ее одиночество. Но не очень-то обольщайтесь. И не рассчитывайте на мое великодушие. Только сегодня утром Сильвия призналась, что она прекрасно справляется со всем сама. Так что, будьте уж любезны, переключите свое внимание на другие проблемы — ваша больная сестра гораздо больше нуждается в вашей опеке, нежели Сильвия.
Сейчас, стоя с чашкой кофе в руках и глядя на задний дворик, Томас пожалел о собственной грубости. В конце концов, этот Спаркс очень даже неплохой малый, к тому же он, Томас, лукавил, делая вид, будто ему не все равно, чем занимается Сильвия в его отсутствие. Тем более что он-то проводит массу времени (пусть даже самым невинным способом) в компании других женщин. Ах, если б он только мог рассказать Сильвии про свои бельгийские приключения, о том, как странно повернулись для него события последних дней, и о том, что ему предстоит выполнять задание самого деликатного свойства! Но он был скован рамками секретности, и, наверное, эта невозможность поведать жене о мучивших его вопросах, это вынужденное молчание и отдалили их друг от друга. Сразу же, как Томас переступил порог собственного дома, он почувствовал эту отстраненность, переросшую в постоянное молчание.
— У тебя есть на сегодня какие-нибудь планы? — спросила Сильвия. Она неслышно вошла в комнату и вдруг возникла подле него.
— Планы? Да ничего особенного, — Томас вымученно улыбнулся. — Может, тебе нужно помочь по дому, пока я тут?
— Да нет. Ты можешь полностью располагать своим временем.
День тянулся долго, скучно, безрадостно. Где-то около пяти приехала миссис Фолей с большой сумкой, чтобы остаться на ночь. Через плечо у нее висел старый, потертый от времени кожаный портфель, и Томас был весьма обескуражен — что бы это значило? Он отнес тяжелую сумку наверх, а затем они всей семьей расположились в гостиной. Миссис Фолей отказалась от бокала шерри, потому что, по ее понятиям, принимать спиртное в пять вечера — неприлично. Но Томас все равно выпил свой бокал под укоризненным взглядом матери.
Мысль о том, что обедать придется в полной тишине, казалась Томасу невыносимой, и он принес с кухни транзисторный приемник, поставив его на сервант. Нашел канал с оркестровой музыкой. Малышка Джил уже проснулась, и Сильвия усадила ее к столу на высоком огороженном стульчике напротив бабушки. Затем она разложила по тарелкам пудинг со стейком и почками, картофельное пюре и стручковую фасоль. Томас налил себе красного вина. Дамы отказались от спиртного и пили минеральную воду. Ели молча, под музыку. Сильвия одновременно кормила Джил с чайной ложечки, засовывая ей в рот маленькие порции картофельного пюре с мясной подливкой.
Потом задернули занавески и включили эстрадное представление по Би-би-си. Но если в иные времена Томас тихо посмеивался, наблюдая ужимки Ричарда Харна в роли мистера Пейстри, то сегодня он не испытывал ничего, кроме раздражения. Ричарда Харна сменил Джек Биллингс с номером «Танцующие ноги» и, наконец, Клаудио Вентурелли в роли итальянской оперной дивы. Томас более не мог выносить этого натужного кривлянья и вышел на улицу. Он выкурил подряд две сигареты, с молчаливым злорадством стряхивая пепел в чашу херувима, потом вернулся в прихожую и, вытащив из кармана сложенный листок, набрал по нему номер телефона.
— Илинг, 4-99-3, — сказал на том конце провода знакомый голос.
— Тони?
— Да.
— Это я, Томас, Томас Фолей.
— О, Томас, привет! Слушайте, как вас хорошо слышно. Вы в Брюсселе?
— Если бы, старина. Я звоню из Тутинга.
— Из Тутинга? А что вы там делаете?
— Приехал на выходные навестить семью. У меня тут Сильвия и ребенок.
— Неужели тюремные власти мотеля «ЭКСПО» сжалились и отпустили вас?
— Что-то вроде этого. Но расскажите лучше: как вы? Почему вы так неожиданно сорвались с места и уехали?
— Приказ. Вы ведь слышали про нашу ZETA? Вот опозорились! Нужно было срочно все сворачивать и перевозить аппарат обратно.
— Так вы не возвращаетесь в Брюссель?
— Нет, мой контракт аннулирован. Вернулся домой, и через два дня поехал в Королевскую ассоциацию заполнять кучу бумаг. Вы лучше скажите мне, как там Эмили? Вы с ней виделись?
— Да, как раз вчера. Водил ее на концерт.
— Да вы что? Ну, вы время даром не теряете. Могли хотя бы сделать перерыв для приличия!
— Вы несправедливы. Эмили очень грустит по поводу вашего отъезда.
— Да? Она и впрямь милая девушка. Но у наших отношений не было будущего. Я не собирался срываться за ней в Соединенные Штаты. Тут у нас в Королевской ассоциации взяли новую секретаршу — просто фантастически хороша! Так что уже сегодня вечером веду ее в кино.
— Да ну? Что ж, похоже, что и вы даром время не теряли.
— Ну, вы же меня знаете. У меня с этим просто.
— А я хотел пригласить вас на кружечку пива. Но, похоже, вы будете заняты.
— Да, я весь в радостном ожидании. Я бы хотел с вами повидаться, но вы же понимаете…
— Что ж, будем на связи.
— Обязательно, старина, обязательно.
Томас положил трубку и какое-то время просто молча сидел в полутемном коридоре возле телефона, пока не почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Томас обернулся и увидел свою мать, сжимающую в руках старый кожаный портфель.
— Мы можем поговорить? — спросила миссис Фолей.
— Конечно. А что ты не смотришь веселое представление? Не нравится?
Ничего не ответив, миссис Фолей прошла в гостиную. Мать и сын присели за стол напротив друг друга.
— Твоя жена несчастна, — вдруг сказала миссис Фолей.
Это было так неожиданно, что Томас слегка опешил.
— Она одинока, она тут скучает без тебя, и вот ты приехал ненадолго и все время ее обижаешь. И не спорь, потому что это так. В чем дело? Почему ты так обращаешься с Сильвией?
— Даже не знаю, что тебе ответить. Ничего такого не происходит, просто смена места. Там, на выставке, все по-другому. А тут все так… мелко.
— У тебя появилась другая?
— Нет, не совсем так.
— Что значит «не совсем»? — миссис Фолей накрыла ладонь сына своей рукой. — Томми, я знаю, что ты хороший человек, ты всегда был хорошим человеком. И люди хорошо к тебе относятся. Пожалуйста, не становись как твой отец.
— Не волнуйся, мама. Ты об этом хотела со мной поговорить?
— Нет. Я хочу кое-что тебе показать.
Миссис Фолей защелкала пряжками портфеля. Это был старый портфель, весь в царапинах и темных пятнах. Томасу показалось странным, что он видел его первый раз в жизни.
— Это твой портфель? — спросил он у матери.
— Ну, естественно. Я ходила с ним в школу, совсем девочкой. Набивала его учебниками. Я никогда тебе его не показывала. Он хранился у твоей бабушки, пока она не умерла. А потом я отнесла его к себе в комнату.
Наконец миссис Фолей выложила на стол немногочисленное содержимое портфеля — горстку писем, открыток и фотографий. Томас потянулся к одной из открыток и взял ее в руки. На картинке было изображено здание в позднеготическом стиле, скорее всего — какой-то собор, украшенный множеством консолей и углубленных ниш со статуями святых. Изначально открытка была черно-белой, но какой-то ретушер раскрасил ее. Открытка была незаполненной, имелась только типографская надпись, гласившая: «Левен, городская ратуша».
— Это очень знаменитая постройка, — сказала миссис Фолей. — Я даже не помню, откуда у нас взялось это фото. В ту ночь, когда мы бежали оттуда, мама наспех собрала некоторые вещи и документы, самое необходимое. Вот, посмотри, — она протянула маленькую, потрескавшуюся от времени черно-белую карточку. — Это дом, в котором я выросла.
Большой сельский дом и ряд хозяйственных построек, на переднем плане — двор. Очень трудно было разглядеть детали, но, кажется, крыша дома была покрыта соломой. На заднем фоне виднелся ряд деревьев. И над всем этим — над деревьями и над крутым скатом крыш — нависало тяжелое серое небо. Судя по ракурсу, фото снимали с корточек. Слева, вдали, виднелся краешек поля и уже едва различимые силуэты двух пасущихся коров.
— Я себе по-другому это представлял, — сказал Томас. — Во всем чувствуется аккуратная хозяйская рука и благополучие.
— Еще бы, — кивнула миссис Фолей, — мой отец был зажиточным человеком и очень хорошо зарабатывал на натуральном хозяйстве. Он усердно трудился, и у него было много наемных работников. На этой фотографии ты не увидишь, — сказала она, проведя рукой по карточке, — но прямо за деревьями — река Дейле. В этом месте она была неширокой — почти что ручей. В детстве мы приходили на берег и играли там. Сейчас я тебе покажу…
Миссис Фолей развернула старую карту, настолько ветхую, что названия на ней уже почти не читались, и прочертила пальцем маршрут вдоль бледно-голубой линии, петлявшей возле центральной линии сгиба:
— Вот, видишь? Это Вийгмаал — в те времена это была совсем небольшая деревушка. Может, сейчас она и разрослась, я не знаю. Именно сюда я ходила в школу. А вот тут был мост — сойдя с него, попадаешь на тропинку вдоль реки. Я тут ходила каждый день — утром в школу, а в полдень — обратно домой. На подходе к дому я сворачивала на тропинку, ходу минут десять, то есть около полумили. Я шла, шла, пока не оказывалась возле вон тех деревьев, вот они на фото, видишь? То были огромные платаны, а за ними начиналось большое поле, оно было такое красивое, особенно летом! Там росло столько луговых лютиков — такие высокие ярко-желтые цветы, они поднимались выше травы. И вот идешь, идешь по этому полю, до самого дома, — палец миссис Фолей остановился возле того места, где карандашом был отмечен крестик. — Вот тут. Тут мы и жили.
Мы с моей мамой, то есть твоей бабушкой, сбежали в Лондон в 1914 году, кажется, это было в конце сентября. Наконец-то мы почувствовали себя в безопасности! В Вийгмаале остались мой отец и два брата. И в течение нескольких месяцев мне не говорили, что с ними. Просто твоя бабушка каждый день повторяла, что скоро они к нам приедут, и папа, и Марк со Стефаном. Но я все ждала — а они не приезжали. А потом приехал папин брат, дядя Пол, и рассказал, как все было. Мама специально отправила меня на улицу погулять — мы тогда жили в районе Шадуэлл, в Ист-Энде. И она уже все знала от дяди Пола, но мне ничего не сказала. Все откладывала. Потому что мне было тогда всего десять лет. Но я и так поняла, что уже никогда не увижу ни отца, ни братьев. Когда мы с мамой убегали, немцы были гораздо ближе от наших мест, чем мы могли себе представить. Задержись мы там на несколько часов, и все. Немцы убили сначала отца, а потом Стефана. Марку удалось бежать, но он все равно погиб на войне. А немцы — они разорили наш дом и все хозяйство, забрали самые ценные вещи, прихватили все, что можно съесть и выпить, а дом сожгли. Дядя Пол рассказал маме, что ничего не осталось — ни единого бревнышка или кирпичика…
Миссис Фолей замолчала. Томас сидел и думал о том, что рассказала ему мать. Он пытался представить себе дедушку и своих дядьев — как их расстреливают немецкие солдаты, как вспыхивает крытая соломой крыша, как все горит кругом… Но картинки не получалось — она отказывалась рисоваться в его голове. Вместо этого ему вдруг припомнилось его собственное детство — такое далекое, что он уже почти забыл про него. Он вспомнил маленькую квартирку в восточной части Лондона, квартирку в трехэтажном доме, прямо над лавкой мясника. Там жила его бабушка. И вместе со своей матерью он приходил навещать ее — ему было тогда лет пять-шесть. А потом еще они были у бабушки в больнице, или то был дом престарелых, он уже не помнит… Но бабушка казалась гораздо моложе всех остальных постояльцев. И от нее исходил резкий запах фиалковых духов, и в какой-то момент бабушка наклонилась, чтобы поцеловать Томаса, а он отпрянул, потому что боялся, что она коснется его своей большой бородавкой на левой щеке…
Дверь в столовую открылась, и вошла Сильвия.
— А что это вы без света сидите? — она щелкнула выключателем. — Ведь уже темно.
Сильвия увидела на столе карту и подошла ближе:
— Что это? Карта спрятанного сокровища?
— Мама показывала мне, где стоял дом ее родителей. Вот, посмотри, — Томас протянул Сильвии фотокарточку.
— Я хочу, чтобы Томми съездил туда, — с присущим ей пафосом и категоричностью вдруг объявила миссис Фолей.
— В самом деле? Но, помнится, ты говорила мне, что…
— Помню-помню. Я долго размышляла над этим и поменяла свое мнение.
— Хорошо, — согласился Томас. — А ты не хочешь, чтобы мы съездили туда вместе?
— Нет, я не поеду. Но для меня очень важно знать, что ты съездил туда и побыл там, где когда-то находился наш дом. И еще я хочу, чтобы ты сделал фотографии, как ты стоишь на фоне лютикового поля, если, конечно, оно сохранилось.
В глазах матери была такая мольба, что Томас даже растерялся.
— Ты сделаешь это ради меня?
— Ну, конечно же, мама.
— Да, по-моему, это прекрасная идея, — заметила Сильвия. — Ну, а теперь давайте пить кофе?
Пока Сильвия хлопотала на кухне и ставила чайник, миссис Фолей сложила карту, сгребла открытки и фотографии и сложила все обратно в свой старый школьный портфель.
— Ты не забудешь о моей просьбе?
— Нет, конечно. И — будут тебе фотографии!
— Я не об этом. Пойми: мы с твоей бабушкой больше никогда не увидели моего отца. Я росла без него. А мама состарилась в одиночестве. И без отца жизнь наша оказалась гораздо труднее. Я не хочу, чтобы твои жена и дочь прошли через то же самое.
С этими словами она застегнула пряжки на портфеле и протянула его сыну через стол, и это было похоже на посвящение.
Воскресное утро 3 августа 1958 порадовало ясной погодой. По сути, это был первый теплый день за все лондонское лето. Томас с Сильвией решили отказаться от шашлыков — на улице слишком жарко, так что баранина подождет до вечера. Вместо этого они приготовили салат с ветчиной и разносолами и позавтракали втроем в саду, а малышка Джил играла возле них в песочнице, достроенной мистером Спарксом. Кстати, он тоже завтракал в саду вместе со своей сестрой — они ели бутерброды с говядиной, запивая их чаем. Да уж, погода была настолько хороша, что даже Джудит выползла на свет божий, хотя ноги ее все равно были укрыты толстым шерстяным одеялом. Томас разомлел на солнышке и перестал злиться на соседа, и они даже немного поболтали, а Сильвия любезно справилась у Джудит о ее здоровье. Наконец, когда завтрак был окончен, следовало проводить миссис Фолей до автобусной остановки. Когда та уехала, Томас с Сильвией отправились гулять по центральной улице: Томас толкал перед собой коляску, а Сильвия шла, держась с ним за руки. Она немножко волновалась, что ребенок перегреется и начнет капризничать. Но верх коляски был опущен, и Джил вела себя прекрасно, и казалось, ничто на свете не способно было испортить сегодняшнего прекрасного настроения. Потом они купили в фургончике мороженое и уселись на травку в парке. Мимо — парами и громкими веселыми компаниями — проходила молодежь с полотенцами и купальниками под мышкой. Все спешили искупаться в открытом бассейне Тутинг Бек Лидо.
И Томас подумал тогда: вот если бы все выходные были как сегодня! Где-то полчаса они с Сильвией просто лежали рядом на траве, взявшись за руки и закрыв глаза от слепящего солнца, которое посылало им свои лучи счастья. И зачем ему Брюссель? — вдруг подумал Томас. Он больше не хотел туда возвращаться. Прямо сейчас и в эту минуту выставка ЭКСПО со всеми ее приключениями казалась миражом. Реальной была только его жизнь, его жена и дочка. Только они держали его на плаву.
Ночью в кровати Томас придвинулся к Сильвии и аккуратно положил руку ей на бедро. Потом, с нежной настойчивостью, он стал задирать ее ночнушку, чтобы подобраться ближе. Вчера, когда он попытался проделать то же самое, Сильвия была холодна и молча отвернулась. Сегодня же она просто лежала, но и не отталкивала его. Когда, наконец, Томас добрался туда, куда хотел, то почувствовал, как откликаются желанием ее горячие и влажные чресла. Сильвия повернулась к мужу, и они слились в поцелуе. Стараясь не спугнуть момент, Томас медленно стянул с себя пижаму и бросил ее на пол. Он включил настольную лампу и снова потянулся к Сильвии, но та удивленно отодвинулась:
— Что ты делаешь?
— Давай при свете. Я хочу видеть тебя.
— Нет, пожалуйста, не надо.
Томас улыбнулся и нежно поцеловал ее в лоб.
— Какая ты у меня стыдливая, воспитанная девочка.
Он выключил ночник, и тут Сильвия, словно раззадоренная его словами, резко стянула через голову ночнушку и обвилась вокруг него с какой-то невообразимой отчаянностью. И тогда Томас вошел в нее. Их любовная схватка сопровождалась жадными поцелуями и очень быстро достигла своего апогея. Но и когда все закончилось, Сильвия не расплела ног и не выпустила его из объятий и в таком положении начала тихонько засыпать. Потом дыхание ее стало более размеренным, с таким знакомым мягким посапыванием, и Томас аккуратно высвободил руку, подложенную под голову Сильвии. Потревоженная, она что-то пробормотала во сне, а потом снова затихла. Но Томас все не мог заснуть. Несколько минут он просто лежал, отчетливо понимая, что его настигла бессонница. Он долго и беспокойно ворочался. В голове закрутились брюссельские воспоминания последних дней, и он с ужасом подумал, что рано утром ему придется туда вернуться. Томас попробовал лечь на живот, но и это не помогло. В довершение всего, в ногах все время болтался какой-то крошечный предмет и досаждал ему. Большим пальцем ноги Томас нащупал его — что это? Какой-то мягкий, как губка, катышек. Потеребив его ногой, Томас не выдержал и сел в кровати. Взял катышек в руки, пощупал его пальцами. Но это не прибавило никакой определенности. Что же это, наконец?
Любопытство было сильнее желания заснуть. Томас натянул пижаму, сунул ноги в тапочки и прошел в ванную. Сонно зевнув, включил свет. Раскрыл ладонь и с ужасом уставился на предмет, который узнал сразу.
