Услышав, как забарабанил Орех, Одуванчик инстинктивно выскочил из травы. Если бы рядом была нора, кролик метнулся бы к ней. Лишь на долю секунды Одуванчик оглянулся назад. К нему прямиком мчался пес, и Одуванчик свернул к амбару с поднятым полом. Но в ту же секунду сообразил, что прятаться там нельзя. Если залезть под амбар, пса поймают, — очень может быть, выйдет хозяин и позовет его. Его нужно увести со двора к дороге. И, развернувшись, Одуванчик понесся по лужайке к кольцу вязов.

Он не думал, что пес бегает так быстро. Бедный кролик уже слышал его дыхание и стук гравия, вылетавшего из-под лап.

«Чересчур он быстрый! — думал Одуванчик. — Он меня догонит». Еще секунда-другая — и пес опрокинет его, перевернет на спину и перекусит кроличью жизнь раз и навсегда. Одуванчик знал, что зайцы, которые бегают побыстрее его, и то, чтобы удрать от взявшей след собаки, вынуждены петлять. «Надо сделать петлю, — отчаянно думал кролик. — Но если я ее сделаю, то он примется гонять меня по лужайке вниз-вверх, а потом или явится человек, или мне придется прятаться в изгороди. И я провалю весь план!»

Он промахнул вязы и помчался по склону к сараям. Когда Орех растолковывал им, что и как, Одуванчику показалось, будто дело его простое — лишь бежать впереди пса и вести его куда надо. Теперь же он просто-напросто спасал свою жизнь и несся с такой скоростью, с какой никогда не бегал и с какой — он отлично это понимал — долго ему не протянуть.

И Одуванчик проскочил три сотни ярдов, отделявшие двор от сараев, меньше чем за полминуты. Но когда его ноги коснулись разбросанной по двору соломы, бедняге показалось, будто он бежал целую вечность. Орех, двор — все это было давным-давно. Всю свою жизнь он в ужасе мчался по этой лужайке, чувствуя спиной собачье дыхание. Мимо ворот пробегала большая крыса, и пес на мгновение задержался. Одуванчик шмыгнул в ближайший сарай и спрятался между охапками соломы. А пес был уже рядом — он повизгивал, старательно разгребая разорвавшуюся вязанку, и искал след.

— Сиди тихо, — шепнула за спиной Одуванчика молодая крыска. — Через минуту ему надоест. Это тебе не кошка.

— Вот беда, — отозвался Одуванчик, задыхаясь и выпучив глаза. — Нельзя, чтобы он потерял след. У нас нет времени.

— Что? — спросила потрясенная крыса. — Что ты сказал?

Одуванчик не ответил. Он прополз вдоль вязанок, собрался с духом, выбрался из укрытия и стремглав пролетел через двор ко второму сараю. Собственно, это был не сарай, а навес, и Одуванчик прыгнул прямо к дощатой задней стене. Он заметил там оторвавшуюся доску и через дыру выбрался в поле. Пес кинулся следом и с восторженным лаем высунул в дырку голову. Доска поддалась, отодвинулась, и пес протиснулся в щель.

Вырвавшись вперед, Одуванчик держался на виду и стрелой летел к живой изгороди, к дороге. Он знал, что теперь бежит медленней, но и пес поотстал. Одуванчик прикинул, где кусты растут гуще, прополз между ними и перескочил дорогу. Навстречу вдоль обочины мчался Черничка. Одуванчик без сил рухнул в канаву. Пес уже добежал до изгороди, и от кроликов его отделяло футов двадцать. Но пока он носился вдоль кустов, пытаясь отыскать проход.

— Он бегает быстрей, чем я думал, — выдохнул Одуванчик, — но я справился. Больше я ни на что не гожусь. Мне пора на покой. Я иссяк.

Черничка откровенно перетрусил.

— Фрит небесный! — прошептал он. — У меня не получится!

— Давай быстро, — сказал Одуванчик, — пока ему интересно. Я догоню тебя и помогу, если получится.

Черничка нарочно выпрыгнул на дорогу и сел. Увидев его, пес взвыл и напролом ринулся через кустарник. Черничка медленно поскакал по дороге к воротам, которые оказались как раз между ними. Пес выбрался на дорогу и уставился на кролика. Черничка, который ни на секунду не сводил с него глаз, понял, что сейчас пес войдет в ворота, повернулся и вспрыгнул на обочину. И сел поджидать собаку.

Прошло немало времени, пока пес дошел до ворот, поднялся на склон обочины, вышел в поле и… не обратил на Черничку никакого внимания. Он понюхал траву, вспугнул куропатку, погнался за ней, а потом заинтересовался кустиком щавеля. Сначала Черничка испугался так, что не мог шелохнуться. Потом сделал несколько отчаянных прыжков в сторону пса, делая вид, будто не замечает его. Пес рванулся было вперед, но тут же вернулся обнюхивать свой кустик. Черничка совсем уже растерялся, но туг пес сам побежал в поле, шлепая лапами между валками по скошенной стерне, тычась мордой в солому всякий раз, когда там раздавался какой-нибудь писк или шорох, и вертел во все стороны шеей, на которой болтался обрывок веревки. За валками пес даже не замечал, что по соседней стерне почти вровень с ним бежит Черничка. Так пробежали они с полдороги до подножия холма. Тут Черничку нагнал Одуванчик.

— Слишком медленно! Мы не можем их подвести. Иначе Шишак погибнет!

— Знаю, но теперь он хоть бежит в нужную сторону. Я понятия не имею, как привлечь его внимание. А может…

— Он должен ворваться туда, как ветер, иначе ничего не выйдет. Давай попробуем вместе. Сначала, конечно, надо вперед забежать.

И они понеслись по полю к видневшимся уже невдалеке деревьям. Там оба остановились и сели прямо в конце стерни, по которой бежал пес. На этот раз он рванулся в погоню по-настоящему, и кролики едва успели шмыгнуть в кусты, когда между ними и псом оставалось всего ярдов десять. Друзья услышали, как затрещали кусты бузины, и кинулись вверх по склону. Пес залаял и помчался за ними.

Кровь сочилась из раны на шее и текла по передней лапе. Шишак внимательно следил за каждым движением Дурмана, который сидел на куче земли, готовый прыгнуть каждую секунду. Шишак услышал, как сзади кто-то подполз, но тоннель был таким узким, что ему было бы не развернуться и не посмотреть назад даже ради спасения собственной жизни.

— Как там вы? — спросил он.

— Нормально, — ответил Падуб. — Давай, Шишак, пропусти меня. Тебе пора отдохнуть.

— Не могу, — выдохнул Шишак. — Ты мимо меня не пролезешь — места нет, а если я двинусь, этот мерзавец сунется следом и мы приведем его в нору. Оставь меня. Я знаю, что делаю.

Он подумал, что в этом тесном тоннеле, даже мертвый, он будет мешать Дурману. Им придется либо его вытаскивать, либо обходить, а это значит рыть новый ход и дать осажденным приличную отсрочку. Он слышал, как у него за спиной, в норе Колокольчик рассказывает крольчихам какую-то сказку. «Молодец, — подумал Шишак. — Пусть слушают. А мне остается лежать здесь».

«… И тогда Эль-Ахрайрах говорит лисе: „Лисой ты пахнешь, лисой ты и останешься, но я могу предсказать по воде твое будущее…“

Вдруг Дурман сказал:

— Тлайли, тебе что, жизнь не дорога? Если я захочу, то пошлю в этот тоннель нового офицера. Одного, потом другого. Ты слишком хороший парень, чтобы так зря погибать. Идем с нами в Эфрафу. Обещаю отдать под твою команду любое подразделение. А я умею держать слово.

— Силфли храка, эмблер-рах, — ответил Шишак.

„… Ха-ха, — говорит лиса, — предсказать судьбу, а? Что ты там увидишь в воде, дружок? Толстенького кролика, который бегает по зеленой травке?..“

— Вольному воля, — сказал Дурман. — Но помни, Тлайли, ты вправе в любой момент это прекратить.

„… Нет, — отвечает Эль-Ахрайрах, — не толстеньких кроликов вижу я в воде, а быстроногих легавых, от которых кто-то удирает сломя голову…“

Шишак понял, что Дурман тоже сообразил, что он, живой или мертвый, будет им в этом проходе почти неодолимой преградой. „Он пытается выманить меня отсюда, — решил Шишак. — Но я, если и уйду отсюда, так только к Инле, а ни в какую не в Эфрафу“.

Тут Дурман неожиданно прыгнул и рухнул прямо перед Шишаком, как сломанный ветром сук. Но он не стал царапаться. Он уперся в Шишака, лоб в лоб, и принялся теснить его всем своим весом и вцепился зубами в его плечо. Шишак упирался и тоже достал плечо генерала. Потом он почувствовал, как постепенно сползает назад. Он не мог больше сдерживать этот натиск. От когтей в земляном полу оставались глубокие борозды. Еще минута — и Дурман вытеснит его в нору. Шишак собрал последние силы и даже отпустил плечо генерала. Он прижал голову к груди, как лошадь, запряженная в тяжелую телегу, которая никак не может стронуть ее с места. Сколько так продолжалось, Шишак не знал, но вдруг почувствовал, что генерал слабеет. Он еще крепче впился когтями в пол. А Дурман, так и не отпуская его плеча, сопел и задыхался. Шишак не знал, что в недавней схватке оцарапал генералу нос. От запекшейся крови тот задыхался, шерсть Шишака мешала ему дышать. В конце концов он все же разжал зубы. Шишак, окончательно выбившийся из сил, лег на пол. Он хотел встать, но в глазах потемнело, и Шишаку показалось, будто начался листопад и ветер уносит его в канаву вместе с листвой. Шишак закрыл глаза. Наступила тишина, и в тишине он ясно услышал голос Пятика: „Ты ближе к смерти, чем я. Ты ближе к смерти, чем я“.

— Проволока! — вскрикнул Шишак.

Он вскочил и открыл глаза. Тоннель был пуст.

Генерал Дурман куда-то подевался.

Дурман выполз в „Улей“, куда сквозь пролом в кровле проникали солнечные лучи. Никогда он не чувствовал себя таким обессиленным. Он увидел озадаченные взгляды, какими смотрели на него Вереск и Гром. Генерал сел и попытался очистить морду от крови.

— Тлайли больше никому не доставит неприятностей, — сказал он. — Иди добей его, Вереск, он уже не выйдет оттуда.

— Вы хотите, чтобы это сделал я, сэр? — спросил Вереск.

— Просто насядь на него, и все, — велел Дурман. — А я займусь стенкой, ее нужно обвалить в нескольких местах. Потом вернусь.

Вереск понял, что случилось невероятное. Их генерал потерпел поражение. Его приказ означал на самом деле: „Прикрой меня. Пусть никто ничего не узнает“.

„Во имя Фрита небесного, что же там произошло? — подумал Вереск. — Сколько я знаю Тлайли, он всегда берет верх. Чем скорее мы вернемся домой, тем лучше“.

Он встретился взглядом с бесцветными глазами Дурмана, помолчал и полез на груду свежей земли. А Дурман похромал к восточной стене, в которой Крестовник должен был уже открыть два тоннеля. Солдаты расчистили входы и копали в глубине коридоров. Заслышав шаги Дурмана, Крестовник выполз из дальнего проема и принялся чистить когти о торчащий из земли корень.

— Как дела? — спросил Дурман.

— Этот проход открыт, сэр, — доложил Крестовник, — но на другой, боюсь, времени уйдет побольше. Очень уж хорошо он завален.

— Одного достаточно, — сказал Дурман. — Спустятся по нему. Зови, пусть займутся этой стенкой.

Он собрался и сам подняться наверх, как вдруг увидел рядом с собой Вереска. Сначала генерал решил, что тот явился сообщить, что приказ выполнен. Но, посмотрев повнимательней, понял, что это не так.

— Я… У меня соринка попала в глаз, сэр, — промямлил Вереск. — Сейчас я сделаю второй заход.

Жестом Дурман велел ему идти в дальний конец „Улья“. Вереск поплелся следом.

— Трус, — прошептал он Вереску на ухо. — Если моя власть рухнет, где ты окажешься в тот же день? Ты, кого ненавидят в Эфрафе даже офицеры? Тлайли должен умереть.

И генерал сам полез на груду земли. Но вдруг замер. Вереск и Чертополох подняли голову и увидели, в чем дело. Перед ними на верху вырытой кучи в проеме сидел Тлайли. Сбоку на морде расплывалось кровавое пятно, надорванное ухо свисало на глаза. Дышал он медленно и тяжело.

— Оказалось не так-то просто вышвырнуть меня отсюда, а, генерал? — поинтересовался он.

Дурман с каким-то вялым недоумением понял вдруг, что боится. Ему вовсе не улыбалось еще раз сцепиться с Тлайли. И он отчетливо понял, что второй схватки не выдержит. „А кто же выдержит? — подумал он. — Кто у нас может схватиться с ним? Нет, придется придумывать что-то другое, хотя тогда все всё узнают“.

— Тлайли, — сказал он, — мы открыли один вход. Я приведу столько солдат, что они обрушат стену в четырех местах. Почему бы тебе не выйти самому?

И Тлайли ответил тихим, задыхающимся, но очень твердым голосом:

— Я выполняю приказ моего старшины, и пока он меня не отзовет, я буду защищать этот вход.

— Твоего старшины? — поразившись, переспросил Вереск.

Ни Дурману, ни кому-то из офицеров и в голову не приходило, что у Тлайли есть старшина. Но когда он произнес это, они сразу ему поверили. Тлайли сказал правду. Но если Тлайли не старшина, то, значит, где-то поблизости есть еще один, еще более сильный кролик. Который сильнее Тлайли. Где же он? Что он им готовит?

Дурман заметил, что Чертополох куда-то исчез.

— Куда делся этот юнец? — спросил он у Вереска.

— По-моему, удрал, сэр, — ответил тот.

— Остановить, — приказал Дурман. — Вернуть!

Но прошло несколько минут, и вместо Чертополоха перед генералом появился Крестовник.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он — Чертополох сбежал через открытый ход. Я решил, что вы зачем-то послали его наверх, иначе я спросил бы, куда он собрался. И по-моему, за ним следом ушел еще кто-то, я только не разобрал кто.

— Вот я им задам! — рявкнул Дурман — За мной!

Теперь он знал, что делать. Согнать всех вниз и открыть заваленные ходы. Что касается Тлайли, то пусть остается на месте, и чем меньше о нем говорить, тем лучше. Никаких больше схваток в тесных тоннелях, и когда появится этот жуткий чужой старшина, этому старшине придется принять бой на открытой площадке, где они его атакуют со всех сторон.

Генерал повернулся было, чтобы идти, но тут и застыл на месте. При слабом свете, падавшем сквозь проломленную кровлю, он увидел кролика. Он был чужой. Маленький, он напряженно озирался по сторонам, как детеныш, впервые выбравшийся из норы, но, видимо, все же понимал, где он. Оробев окончательно под взглядом Дурмана, он поднял дрожащую лапку и прижал ее к мордочке. На мгновение давнее, полузабытое, острое чувство пронзило генерала Дурмана — запах мокрых капустных листьев на огороде позади домика, ощущение ласкового уюта, давно ушедшее и забытое.

— Черт побери, это еще кто? — спросил генерал Дурман.

— Может… может, это тот кролик, который лежал тут, сэр? — предположил Крестовник. — Тот, про которого мы подумали, будто он мертвый.

— Ах вот оно что, — произнес Дурман. — Тогда это по твоей части, Вереск. Во всяком случае, с таким ты в состоянии справиться. Поторопись, — прорычал он, потому что Вереск заколебался, не понимая, шутит генерал или говорит серьезно. — Когда прикончишь его, поднимайся наверх.

Вереск медленно двинулся вперед. Даже ему было не слишком приятно убивать маленького, вдвое меньше его самого, крольчишку, который впал в торн. Но как бы ни был оскорбителен приказ, ему и в голову не пришло ослушаться. Малыш сидел, оцепенев, не двигаясь, не пытаясь удрать или защищаться, и лишь смотрел на эфрафца своими большими глазами, взгляд которых, хоть в нем и застыла тревога, вовсе не походил на взгляд загнанного животного. Под этим взглядом Вереск остановился, и они долго молча смотрели друг на друга. А потом странный малыш спокойно, без всякого страха в голосе, сказал:

— Мне от всего сердца вас жалко. Но ведь вы сами пришли сюда, чтобы убить всех нас, так что вам не в чем нас винить.

— Винить? — удивился Вереск. — В чем это мы можем вас винить?

— В своей смерти. Честное слово, мне очень жалко.

За свою жизнь Вереск наслушался от пленников, которых водил на смерть, немало угроз и проклятий, призывавших на его голову небесное отмщение, — так и Шишак грозил Дурману во время грозы. Вереск не стал бы главой эфрафской ауслафы, если бы не научился не обращать на это внимания. И на любое проклятие кролика, отправившегося в последний путь, он не задумываясь отвечал презрительными, насмешливыми словами. Но сейчас, глядя в глаза своему странному противнику — единственному, кого ему пришлось встретить за эту ночь в ожидании кровавой схватки, услышав эти слова, тихие и страшные, как снег в тех местах, где не найти убежища, Вереск вдруг почувствовал ужас. Ему показалось, что по углам темной пещеры перешептываются злобные призраки, узнал голоса кроликов, казненных месяц назад в канавах Эфрафы.

— Оставьте меня в покое! — закричал он. — Пустите! Пустите меня!

Спотыкаясь, тычась в стены, будто слепой, Вереск кинулся к открытому ходу. Наверху он увидел Дурмана, который разговаривал с дрожавшими, перепуганными солдатами Крестовника.

— Сэр, — говорил один новобранец, — ходят слухи, что их старшина больше зайца, а странный зверь, рычание которого мы слышали…

— Заткнись! — гаркнул Дурман. — Все за мной, вперед.

Моргая от солнца после полумрака норы, генерал выскочил на обрыв. Кролики, ожидавшие его в траве, с ужасом вытаращили глаза. Кое-кто даже усомнился, что это их генерал. Нос и веко кровоточат, морда в кровище. Когда он спускался вниз, передняя нога у него подламывалась, и он то и дело заваливался набок. Спустившись, Дурман сел и оглядел свое войско.

— Теперь, — сказал он, — осталось немного, и скоро все кончится. Внизу есть стена. — Он замолчал, ощутив общий страх и смятение.

Дурман посмотрел в глаза Барвинку, и тот отвел взгляд. Увидев, как в густой траве двое солдат пятятся задом от него подальше, генерал крикнул им:

— Чем это, по-вашему, вы занимаетесь?

— Ничем, сэр, — ответил один из них. — Мы только подумали, что…

Вдруг капитан Дрема метнулся в сторону и исчез за деревьями. И с открытого склона донесся пронзительный вопль. В ту же секунду все увидели двух чужаков, которые бок о бок взлетели на обрыв и скрылись в лесу в направлении одного из заложенных входов.

— Бегите! — крикнул Дрема и забарабанил. — Спасайтесь!

Он пронесся мимо онемевших солдат и офицеров и скрылся из виду. А они, не понимая, в чем дело и куда бежать спасаться, лишь озирались по сторонам. Потом пятеро поднялись, побежали к открытому входу, кто-то кинулся в лес. Но остальные не успели двинуться с места, когда в самую их гущу врезался, прыгнув неизвестно откуда, огромный черный пес и, скаля зубы, принялся гонять кроликов по поляне, как лисица цыплят на птичьем дворе.

Не дрогнул один Дурман. Его войско кинулось врассыпную, а он остался сидеть, где и сидел, ощетинясь и рыча, испачканный своей и чужой кровью. И пес, носившийся по траве, столкнувшись с ним нос к носу, вздрогнул, отскочил и сконфузился. Но потом рванулся вперед, а когда аусла бросилась бежать, ей в спину полетел яростный генеральский вопль:

— Вернитесь, болваны! Собаки неопасны! Вернитесь! Нужно драться!