В тепле и темноте Орех неожиданно проснулся оттого, что пинал кого-то задними лапами. Кто-то на него наседал. Не пахло ни хорьком, ни лаской. Инстинкт не подсказывал бежать. Орех быстро пришел в себя и тут сообразил, что в норе они только двое — он да Пятик. И это именно Пятик, царапаясь и цепляясь, в страхе пытается перелезть через него, будто через ограду.

— Пятик! Пятик, да проснись ты, балбес! Это же я, Орех. Ты меня исцарапаешь. Проснись!

Орех стряхнул с себя Пятика. Тот забил в воздухе лапами и проснулся.

— Ох, Орех! Ой, что мне приснилось! Кошмар! Ты тоже приснился. Мы сидели в воде или на воде и плыли вниз по большой глубокой реке, а потом я сообразил, что мы плывем на доске, такой, как та, что видели в поле, только белой с черными полосками. Плыли мы не одни, и все прыгали и веселились. А затем я посмотрел под ноги и увидел, что доска эта из костей, обвязанных проволокой, и закричал, а ты сказал: «Поплыли! Поплыли все!», а потом я искал тебя и хотел вытащить из какой-то дыры, а ты заявил: «Идет один старшина» — и уплыл в темный водяной тоннель.

— Бок, во всяком случае, ты мне расцарапал. «Водяной тоннель» — надо же! Чушь какая! Может, все-таки дашь мне поспать?

— Орех, беда! Дело дрянь. «Это» не ушло. Оно где-то здесь… рядом. И не уговаривай меня. Надо уходить, пока не поздно.

— Уходить? Ты хочешь сказать: уходить отсюда? Из нашего городка?

— Да. И побыстрее. Неважно куда.

— Вдвоем?

— Нет, нам всем.

— Всем? Не валяй дурака. Никто и с места не двинется. Решат, что ты просто спятил.

— Пусть решат, но мы должны пойти к старшине, можешь сам ему все рассказать. Или я. Вряд ли, конечно, он будет в восторге.

Орех первым побежал вниз по склону, потом снова вверх, туда, где темнел куманичный полог. Верить Пятику он не хотел, а не верить боялся.

Было чуть позже на-Фрита, то есть полудня. Почти все кролики спрятались в норах и спали. Пробежав немного поверху, Орех и Пятик нырнули в широкий открытый ход, прорытый под песчаной проплешиной, выскочили с другой стороны и дальше помчались замысловатыми петлями, пока не углубились в лес футов на тридцать и не оказались меж дубовых корней. Там их остановил крупный, грузный гвардеец из ауслы. Шерсть у него смешно нависала над глазами, что придавало ему забавный вид, будто он был в шлеме. За это его и прозвали Тлайли, что означает Мохнатая Шапка, или, как еще можно сказать, Шишак.

— Орех? — произнес Шишак, принюхиваясь к нему в глубоких сумерках, стоявших под деревьями. — Тебя ведь зовут Орех, да? Что тебе здесь понадобилось? Да еще в такое время? — На Пятика, который ждал в стороне, он внимания не обратил.

— Нам нужно увидеть старшину, — заявил Орех. — Дело важное. Помоги, пожалуйста.

— «Нам»? — удивился Шишак. — Он что, тоже идет к старшине?

— Так надо: поверь, Шишак. Я ведь не каждый же день прихожу сюда вот так «поболтать». Разве я когда-нибудь спрашивал разрешения увидеться с ним?

— Что ж, сделаю это для тебя, хотя наверняка получу по макушке. Скажу, что ты научился предсказывать. Он, конечно, и сам тебя знает, да вдруг по старости запамятовал. Подожди тут, понятно?

Шишак пробежал вперед по тропинке и остановился у входа в большую нору. Он что-то сказал — что именно, Орех не расслышал, — а потом его, наверное, позвали внутрь. Два брата остались ждать в тишине, которую нарушало лишь нервное ерзанье Пятика.

Старшину, согласно обычаю, звали Треарах, что означает Господин Рябинового Дерева. По какой-то причине иногда его называли еще и Тот Самый Треарах, может быть, потому — так уж вышло, — что рядом с городком рос только один треар — рябиновое дерево. Старшиной Треарах стал еще в молодости. Он и в те времена был не только силен, но и рассудителен, тверд и уравновешен, чем очень отличался от большинства кроликов, которые частенько действуют по настроению. Все прекрасно знали, что Треарах никогда не теряет головы и его не пугают ни слухи, ни настоящая опасность. Он хладнокровно — а злые языки поговаривали даже, что «холодно», — вел себя во время обрушившегося на городок миксоматоза, выдворив из городка каждого, кого посчитал больным. Тогда Треарах избежал всеобщего переселения, обеспечив полную изоляцию племени, и таким образом почти наверняка его спас. Именно Треарах справился однажды с одним необыкновенно назойливым горностаем, которого с риском для жизни увел к птичнику, где его и пристрелил фермер. Теперь Треарах, как и сказал гвардеец, постарел, но ум у него оставался достаточно ясным. Когда Ореха и Пятика впустили внутрь, старшина встретил их вежливо. Это гвардейцы из ауслы, вроде Ленка, могли нагрубить или испугать. А Тот Самый Треарах умел обходиться и без этого.

— А-а, Фундук. Ты ведь Фундук. Верно?

— Орех, — ответил Орех.

— Орех, да-да, конечно. Орех. Как это мило с твоей стороны зайти в гости к старику. Я хорошо знал твою мать. А твой приятель…

— Это мой брат.

— Твой брат… — повторил за ним Треарах, и Орех услышал в голосе легкое предупреждение: «Не нужно больше меня исправлять, понял?» — Располагайтесь поудобнее. Не хотите ли немного салата?

Салат для старшины ребята из ауслы таскали с огорода, который был за полем, в полумиле от их городка. Задворники салат видели редко, кое-кто и вовсе никогда. Орех взял маленький листик и вежливо куснул, а Пятик отказался и сел с несчастным видом, хлопая ушами и глазами.

— Вот теперь можно и поговорить. Как ваши дела? — спросил старшина. — Чем могу быть полезен?

— Сэр, — довольно неуверенно начал Орех, — это все мой брат Пятик. Он всегда чувствует, если что-то неладно, и каждый раз оказывается прав. Вот, например, прошлой осенью он заранее знал, что нас затопит, а иногда заранее знает, где проволока. А сейчас он говорит, что нас ждет большая беда. Нас всех, весь городок.

— Большая беда? Что ж, понятно. Какая жалость, — произнес Треарах, но вид у него при этом был нисколько не огорченный. — А что за беда, интересно знать? — Он посмотрел на Пятика.

— Не знаю, — ответил Пятик. — О-очень большая беда. Т-так-кая б-большая! — Он замолчал, вконец потерявшись.

Треарах несколько минут вежливо подождал, а потом спросил:

— Ну и что же нам делать, хотел бы я знать?

— Уходить, — твердо сказал Пятик. — Уходить. Всем. Немедленно. Сэр Треарах, мы должны уйти. Все.

Треарах помолчал. А потом, обращаясь к Пятаку, произнес на редкость проникновенным голосом:

— Мне никогда не приходилось переселять все племя. Это непростая задача. Как сам-то думаешь?

— Сэр, — начал Орех, — дело в том, что мой брат не умеет объяснять свои чувства. Он просто чувствует, и всё. Может быть, я непонятно говорю. Но вы наверняка разберетесь, что нам делать.

— Что ж, очень мило с твоей стороны. Надеюсь, так оно и есть. А теперь, дорогие мои, давайте минуточку порассуждаем вместе. Согласны? Сейчас у нас май. Так? Все заняты рытьем нор, все наслаждаются жизнью. Вокруг, на целые мили во все стороны, нет врагов, по крайней мере, насколько известно мне. Все здоровы, погода хорошая. И вы хотите, чтобы я сказал всему племени, что этот юный… э-э… юный… э-э… что у твоего юного брата предчувствие и что все мы должны сорваться с места и бежать куда-то — бог знает куда, — рискуя навлечь на себя всевозможные бедствия? Как вы думаете, что мне на это скажут? Все ведь обрадуются? Правда?

— Вам они не посмеют перечить, — неожиданно заявил Пятик.

— Очень любезно с твоей стороны, — снова сказал Треарах. — Что ж, может, не посмеют, а может, и посмеют. В любом случае мне нужно все как следует обдумать. Это, безусловно, чрезвычайно серьезный шаг. И кроме того…

— Но, сэр Треарах, у нас нет времени, — пробормотал Пятик. — Я чувствую опасность. Она как проволока на шее… как проволока… Орех! — пронзительно вскрикнул он, упал на песок и забился, словно в силках.

Орех прижал его к полу передними лапами, и Пятик затих.

— Прошу прощения, старшина, — сказал Орех. — Иногда с ним такое случается. Через минуту он будет в порядке.

— Какой стыд! Какой стыд! Бедняга, ему, наверное, лучше пойти домой да привести себя в порядок. Вот именно. Отведи-ка его домой немедленно. Что ж, чрезвычайно любезно с твоей стороны, Фундук, зайти в гости. Очень тронут. Я обдумаю твои слова, будь уверен. Шишак, ты не мог бы задержаться на минутку?

Расстроенные Пятик с Орехом бежали по тропинке назад, а из норы доносился набравший теперь резкость голос Треараха и отрывистые «да, сэр» и «нет, сэр».

«Предчувствие» Шишака оправдалось — он получил по макушке.