Они пролежали в постели три дня, потому что Рима была слаба, а Ланарку нравилось быть рядом с ней. В окне виднелись голубые небеса; вдали то ли летали птицы, то ли менялись перед бурей облака, попеременно темнея и вспыхивая на солнце. Ланарк читал «Священную войну» и смотрел на Риму, которая по большей части спала. Он бывал прежде рядом с красавицами, но никогда не надеялся их коснуться; ответные касания и ласки были так великолепны, что он чувствовал, как его внутренности обращаются в золото. А поскольку Рима, восхищая его, также и восхищалась им, то восхищение множилось, отражаясь, и сияло вокруг, как ореол. Ее красивое светлое тело даже в поту светилось изнутри, словно в нем нежно дышало серебро, когда-то заключавшее его в себе. Когда Ланарк сказал Риме об этом, она проговорила с печальной улыбкой:

— Да, мне кажется, красота и деньги в чем-то родственны. Они дают нам уверенность в себе, но мы начинаем подозревать в корысти тех, кто нас желает.

— Ты мне не доверяешь? Я хотел сказать комплимент.

Кончиками пальцев Рима погладила его по щеке и заметила рассеянно:

— Мне нравится делать тебя счастливым, но как я могу доверять человеку, которого не понимаю?

Удивленно воззрившись на нее, Ланарк вскричал:

— Мы любим друг друга! К чему нам еще и понимание? Мы не понимаем даже самих себя, как же нам понять других? Для понимания доступны карты или математика, а мы, я надеюсь, сделаны из более плотного теста.

— Берегись! Ты становишься умником.

— Рима, кто из нас вышел наружу, когда треснула скорлупа? Мои мысли выросли, я их боюсь. Держи меня.

— Мне нравятся большие мужчины. Лучше ты меня держи.

В первый день Ланарк отказывался от пищи, объясняя это тем, что переел накануне. На следующее утро за завтраком, пока Рима ела, он разрезал бледную колбасу у себя на тарелке на тонкие ломтики, а потом попытался их спрятать, поставив сверху пустую тарелку Римы.

— Что с тобой? Ты заболел? — спросила она.

— Через день-два буду в порядке.

— Позовем лучше доктора.

— Нет необходимости. Как только мы покинем институт, я буду здоров.

— Ты говоришь загадками. Что ты скрываешь?

Рима допрашивала его полтора часа, умоляла, угрожала и, наконец, отчаявшись, вцепилась ему в волосы. Он оборонялся, и схватка перешла в любовное сражение. Позднее, когда он лежал спокойно и ни о чем не думал, она пробормотала:

— А лучше бы ты все-таки признался.

Новый спор катился на него, как тяжелый валун.

— Я скажу, если ты пообещаешь, что не перестанешь есть.

— Конечно, не перестану.

— Тебе известно, что свет и тепло институт вырабатывает из таких больных, какой была ты. Ну вот, а пищу получают из пациентов с другим заболеванием.

Ланарк тревожно следил за Римой, опасаясь, что она вскрикнет. Она спросила с задумчивым видом:

— Этих людей не убивают намеренно?

Он вспомнил девушку-катализатора, но решил о ней не упоминать.

— Нет, но медработники вылечивают не так много народу, как утверждают.

— Но без них больным все равно пришлось бы плохо.

— Наверное. Думаю, да.

— Как бы то ни было, если я откажусь от пищи, я умру, а вылеченных не прибавится. Так почему я не должна питаться?

— Я хочу, чтобы ты питалась! И взял с тебя такое обещание.

— А почему ты не хочешь есть?

— Этому нет логического объяснения. Меня останавливают инстинкты, предрассудки. Но не беспокойся, я вполне могу продержаться без пищи еще два или три дня.

— А я нет! — глядя ему в глаза, выкрикнула Рима.

— Но я хочу, чтобы ты ела.

— И тогда ты будешь меня презирать.

Ланарк смутился.

— Нет, не то чтобы я тебя запрезирал…

Отвернувшись, она сказала холодно:

— Правильно. Я тоже не буду есть.

В течение долгих часов Рима лежала молча и неподвижно. Когда санитарка принесла ланч, она от него отказалась.

После полудня в окне виднелись густой жемчужный туман и крохотное ярко-белое солнце. Ланарк чувствовал, что Рима не спит. Он попытался ее обнять, но она стряхнула его руку.

Ланарк резко спросил:

— Ты понимаешь, что согласиться есть эту пищу для меня значит потерпеть поражение, которое я никогда не забуду?

Рима молчала. Вынув радио, Ланарк сказал ему:

— Доктору Ланарку требуется переговорить с доктором Манро.

— Прошу прощения. В списке персонала отсутствует доктор по фамилии Ланарк.

— Но доктор Манро меня спас. Я отчаянно нуждаюсь в его совете.

— Прошу прощения, мистер Ланарк, у доктора как раз закончился рабочий день. Утром после завтрака я обязательно передам ему вашу просьбу.

Ланарк положил радио и начал покусывать сустав большого пальца. Когда санитарка принесла ужин, он стал уговаривать Риму, чтобы она поела без него, но она снова попросила унести еду. Ланарк встал и долго бродил по палате, потом вернулся в кровать и устало лег на спину.

— Не волнуйся. Я буду есть.

Вскоре ее рука обвилась вокруг его талии. Рима нежно поцеловала его между лопаток и прижалась грудью к его спине, животом — к его ягодицам и ногами — к его ногам. Так, в тесном соединении, как пара ложек в ящике, они пролежали до утра.

Их разбудила санитарка, которая привела в порядок постель и помогла Риме вымыться. Ланарк, успокоенный и счастливый, побрился и вымылся в туалете. Проголодав два дня, он очень хотел есть и был рад предлогу нарушить обещание, данное самому себе, тем более что Рима не держалась победительницей, а проявляла нежность и благодарность. Когда он вернулся к перестеленной кровати, санитарка принесла завтрак и поставила у его коленей тарелку с маленькой и прозрачной розовой полусферой. Ланарк посмотрел на еду, схватил нож и вилку, потом взглянул на Риму, которая ждала, не сводя с него глаз. Ощутив холод и одиночество, Ланарк вернул тарелку со словами:

— Не могу. Я собирался поесть и хотел, но нет, не могу.

Рима тоже отдала санитарке тарелку, потом отвернулась и заплакала.

Санитарка сказала:

— Ну прямо как дети малые. Как вы поправитесь, если не будете есть?

Она увезла тележку, и тут ожило радио. Ланарк повернул выключатель.

— Это вы, Ланарк? — быстро спросил Манро.

— Да. Когда мы можем отбыть, доктор Манро?

— Как только ваша спутница окрепнет и сможет ходить. Для этого достаточно еще четыре дня отдыхать и усиленно питаться. Что я слышу? Рыдания?

— Да, видите ли, мы не можем есть больничную пищу. Вернее, я не могу, а она не хочет.

— Вот незадача. Что вы собираетесь делать?

— Нельзя ли где-нибудь достать приличную еду?

В голосе Манро послышались сердитые ноты:

— На каком основании вы требуете себе лучшую еду, чем та, которой довольствуемся мы все, в том числе даже лорд директор? Как я уже говорил, институт изолирован.

— Тем не менее некое существо шлет сюда тонны дорогостоящего оборудования.

— Это другое дело, оборудование предназначено для проекта экспансии. Не говорите о том, чего не понимаете. Если вы с вашей спутницей желаете покинуть институт, придется есть, что дают, и не идти против потока.

Радио замолкло. У Ланарка снова, еще сильнее, чем прежде, засосало под ложечкой. От голода, а вдобавок от огорчения из-за слез Римы он почувствовал себя совсем несчастным. Сложив руки на груди, Ланарк громко сказал:

— Пусть все остается как есть, пока дела не сдвинутся или в лучшую, или в худшую сторону.

Рима обратилась к нему с криком: «Что ты за дурак!» — и прошлась ногтями по его лицу. Он спрыгнул с кровати и яростно бросил:

— Лучше я уйду, тогда ты сможешь есть! Скажи только слово — и избавишься от меня навсегда!

Рима натянула на голову покрывало. Ланарк надел халат, вышел из-за ширм и стал бесцельно мерить шагами палату. Потом он вернулся и сказал спокойно:

— Рима, прости, что я на тебя накричал. Я повел себя грубо и эгоистично. И все же, если бы меня не было, ты бы, наверное, смогла нормально питаться. Что, если я удалюсь на пару дней? Обещаю вернуться.

Она оставалась под покрывалом, словно ничего не слышала. Ланарк присоединился к ней и задремал.

Ланарк проснулся оттого, что кто-то пихнул его в голень. Рима все так же не высовывала головы из-под покрывала, однако на кровати сидела высокая прямая фигура в черной сутане. Ланарк поднялся. Это был монсеньор Ноукс. Покусав нижнюю губу, он произнес:

— Извините за вторжение, но, кажется, дело не терпит отлагательств. — Голос его звучал спокойно и безразлично, и можно было подумать, что обращается он к коричневому чемодану, стоявшему у него на коленях. Прежде чем Ланарк придумал, что ответить, Ноукс продолжил: — Некто — имен называть не буду — рассказывал вам, конечно, о том, что я пользовался здесь в свое время немалой властью. Фактически я был директором института, хотя тогда должности назывались иначе. Но неважно. От прежнего статуса я сохранил лишь одну привилегию: посещать церковные конференции на тех континентах, где связь между кормлением и убийством людей не столь очевидна. Благодаря этому у меня оказался небольшой набор деликатесов, который может вам пригодиться. Я слышал, что вы отказываетесь от нашей еды.

Рима, поднявшись, оперлась на плечо Ланарка, и оба наблюдали, как Ноукс раскрыл свой чемодан и выложил на покрывало:

картонную коробочку сыра с красными коровами и зелеными лугами на наклейке большую плитку шоколада в золотой фольге пакет с финиками колбасу салями длиной фута в два жестянку равиоли четыре пузатых бутылочки крепкого портера жестянку абрикосов ломтиками бутылочку вишневого ликера банку сгущенки жестяную банку копченых устриц большой бумажный пакет с сушеным инжиром столовые приборы тарелки консервный нож.

— Как вы добры! — вскричала Рима и тут же принялась за инжир.

— Вы порядочный человек, — горячо подхватил Ланарк, открывая коробочку сыра.

Ноукс, наблюдая за ними с чуть заметной задумчивой усмешкой, проговорил:

— Каннибализм всегда был главной проблемой человечества. Когда у церкви была власть, мы старались умерить аппетиты прожорливых классов, регулярно подкармливая паству кровью и плотью Христовой. Не стану уверять, будто духовное сословие всегда придерживалось аскетизма, однако многие из нас некоторое время кормились исключительно от доброхотных даяний. С тех пор как институт объединился с советом, можно подумать, что половина континентов питается другой половиной. Человек — это пирог, сам себя выпекает и поглощает, и рецепт этого блюда — разделение.

— Вы очень к нам добры. Мне хотелось бы хоть чем-нибудь вас отблагодарить.

— Вы можете. Однажды я обратился к вам с просьбой, но вы не захотели.

— Вы просили, чтобы я предостерегал людей против института.

— Я просил, чтобы вы всех и каждого предостерегали против института.

— Но, монсеньор Ноукс, мне это не под силу, я слишком слаб. Когда я покину институт, я, конечно же, стану разоблачать его в частных беседах и голосовать на выборах за партии ему оппозиционные, но чтобы вести какую-либо работу, у меня не хватит времени. Мне придется зарабатывать себе на хлеб. Простите меня.

Ноукс печально отозвался:

— Не извиняйтесь. Обязанность священника состоит в том, чтобы призывать паству быть лучшими людьми, чем он сам.

Перестав жевать, Рима спросила:

— А что не так с институтом? Я здесь вылечилась, а как остальные?

Ланарк отрывисто заметил:

— Чтобы тебя вылечить, пришлось нарушить инструкции моего отделения. Институт — это машина, убивающая людей.

Ноукс покачал головой и вздохнул.

— Ах, если бы он был всего лишь машиной убийства, разрушить его было бы проще простого. Подобно всем машинам, он служит интересам своих владельцев, а сегодня многие его подразделения находятся в руках людей добрых и беспомощных, которые не знают, что они каннибалы, а если им сказать, не поверят. Институт также удивительно терпим к тем, кого здесь признают человеком, и вылечивает больше больных, чем вы думаете. Даже те сообщества, которые ведут против него борьбу, в большинстве своем без него бы не выжили: ведь он является важным источником знаний и энергии. Потому-то директор института возглавляет также и совет, хотя две трети членов совета его на дух не переносят.

— От одного специалиста я слышал, что здесь не вылечивают никого.

Краем глаза взглянув на Риму, Ноукс отозвался приглушенным голосом:

— Этот человек занимается такими ситуациями, какие прочий персонал старается предотвратить. Ее взгляд на наши медицинские достижения неизбежно пессимистичен.

— Если все это верно, то зачем вообще нужно предостерегать народ?

Ноукс выпрямился и произнес с нажимом:

— Потому что институт обезумел от жадности и расползается подобно раку, потому что он загрязняет континенты и безобразит творение Божье! Страшное признание для священнослужителя, однако временами меня больше заботят растения, животные, чистый воздух и вода, которые институт губит, чем люди, которых он съедает. В кошмарах мне снится мир, где нет ничего, кроме наших коридоров, и никого, кроме персонала. Мы едим червей, выросших в бутылках. Между трапезами мы часами исполняем бетховенскую симфонию с хором под управлением Озенфанта, а экраны показывают старые цветные фильмы с нагими юнцами и девицами, танцующими среди цветов под солнцем, которого больше не существует. Рима перестала жевать, Ланарк бросил боязливый взгляд в окно. Ослепительное солнце висело над морем облаков, которое стремительно пересекал орел. Указав на окно, он спросил:

— А это не?.. Это не?..

Ноукс вытер себе лоб.

— Это не фильм. То, чего я страшусь, пока не произошло. — Он захлопнул чемодан и поднялся на ноги. — Здоровье у меня никуда не годится. Вас сбиваю с толку и сам запутываюсь. Благослови вас Бог, дети мои.

Большим и указательным пальцами он начертал в воздухе крест над их головами и поспешил к двери. По виду он настолько напоминал человека, спасающегося бегством, что было бы жестоко кричать ему в спину «спасибо» или «до свидания».

— Как ты думаешь, он сумасшедший? — спросила Рима.

— Нет. Он проявил себя слишком порядочным человеком.

— Да, он милый, но держу пари, что он ни разу никого не вылечил.

Санитаркам, принесшим ланч, было сказано, чтобы они убрали еду и больше не приносили. Ланарк с Римой съели четверть салями, немного сыра и несколько инжирин; потом он помог ей дойти до туалета, где она приняла ванну, а он потер ей спину. Вернувшись в кровать, они пили вишневый ликер и сонно целовались. Когда под кожей Римы начало светиться серебро, Ланарк задумался и проговорил:

— Рима, в камере сгорания ты временами называла меня Toy.

Поразмыслив, она отозвалась:

— Да, в этой броне мне снилось немало странных снов. Тебя звали Toy или Коултер, мы стояли ночью на мосту под луной, и из-за деревьев выглядывал какой-то старик. Ты хотел меня убить. Дальше не помню.

— Интересно, как бы я мог узнать об этом побольше?

— К чему? Разве мы не счастливы, когда не ссоримся?

— Да, но скоро мне придется работать, а я забыл, что умею делать. Нужно было спросить Ноукса, есть ли способ узнать, как ты жил до Унтанка.

— Вызови его по радио.

— Нет, я позову Манро. На него я больше рассчитываю.

С Манро его соединили на удивление быстро.

— Я звоню, чтобы сказать: все в порядке, мы сами раздобыли еду.

— Очень хорошо. Вы только за этим позвонили?

— Нет. Я заинтересовался прошлым, но, видите ли, ничего не могу вспомнить…

Раздался треск, и ровный голос произнес:

— Архив слушает. Чем могу вам помочь?

— Я интересуюсь своим прошлым. Меня зовут Ланарк… Раздалось громкое жужжание, затем голос быстро и монотонно стал читать:

— Вы прибыли в Унтанк третьего числа десятого месяца тысяча девятьсот пятьдесят шестого солнечного года по назарейскому календарю. Назвали себя Ланарком, явились в центральную контору службы социального обеспечения, были зарегистрированы в качестве дракона и получили восемь фунтов, девятнадцать шиллингов и шесть пенсов. Устроились на квартиру к Белле Флек, Ашфилд-стрит, семьсот тридцать восемь, Унтанк номер два, а через тридцать дней запросили допуск в институт. Были доставлены в человеческой форме в семьдесят пятый день четыре тысячи девятьсот девяносто девятого децимального года от основания, а на восьмидесятый день сделались младшим ассистентом профессора Озенфанта, отдел энергетики. Развитию вашего таланта воспрепятствовали бессмысленные буйные выходки. Восемьдесят пятого числа вы прервали сеанс звукозаписи, оскорбили катализатора, заблокировали поток и разбили видеоэкран. Ваше перемещение назначено на восемьдесят восьмое число, что должно быть одобрено лордом Монбоддо, директором института, координатором проекта экспансии и президентом совета».

Неожиданно громко затрубили фанфары, но очень скоро музыка оборвалась.

Ланарк буркнул раздраженно:

— Это мне известно. Я хочу знать, что было до того, как я явился в Унтанк.

Вы явились в Унтанк по воде, а она вне юрисдикции совета. Желаете проконсультироваться с оракулом?

Конечно, если от этого будет польза.

Холодный белый пластик малюсенького приемопередатчика раскалился докрасна. Ланарк уронил его на покрывало; Рима вскрикнула, Ланарк рукавом смахнул аппарат на пол, где он с громким хлопком взорвался.

Вокруг кровати клубился едкий голубой дым, щипавший глаза. Рима, не вставая, смотрела на Ланарка. Он вынул изо рта обожженные пальцы и спросил, в порядке ли она. Его оглушило взрывом, поэтому ответ донесся как бы издалека. К нему примешивался отдаленный голос, повторявший: Помогите, помогите, кто-нибудь меня слышит?

Рима спросила, кто там, и тут голос заговорил прямо в ухо Ланарку. Не мужской и не женский, взволнованный, он держал странную невыразительную ноту, словно произносимые слова при печати не следовало выделять как прямую речь.

Голос сказал Я рад, что вы позвонили.

Ланарк энергично потряс головой и твердым тоном попросил:

— Пожалуйста, не могли бы вы рассказать мне о моем прошлом? Начиная с детства.

Голос сказал Мне очень нравится подобная работа, но вам придется дать мне зацепку. Сохранился ли у вас какой-нибудь предмет из прошлого?

— Нет, ничего.

Одежда, например?

— Моя одежда растворилась на пути сюда. Может, в карманах было что-нибудь нерастворимое?

— Разве что… одну минуту.

Ланарку вспомнилось, как Манро доставал пистолет из выдвижного ящика в шкафчике его умершего соседа. Он открыл свой собственный ящик и заглянул туда. По большей части он был заполнен едой, но в уголке нашлись крохотная волнистая раковина и кварцевый голыш с серыми и кремовыми прожилками.

— Я нашел морскую ракушку и камешек.

Возьмите по предмету в каждую руку. Да, я вижу теперь, откуда вы пришли. Вас звали Toy. С какого возраста начинать рассказ: с пяти лет, пятнадцати или десяти?

— С пяти, пожалуйста.

Ланарк лег поудобней, и оракул, голосом не по летам развитого ребенка, начал Дункан Toy провел синюю линию в верхней части листа и коричневую внизу. Нарисовал великана, который бежал по коричневой линии с плененной принцессой, но принцесса никак не выходила красивой, и потому в руках у великана он изобразил мешок. Принцесса была внутри. Отец…

— Простите, — перебил оракула Ланарк. — Вы рванули с места в карьер. Не могли бы вы для начала описать географическое и социальное окружение?

После недолгого молчания голос заговорил сухим тоном ученого. Река Клайд впадает в Ирландское море. Вблизи ее устья расположено множество островов и полуостров, принадлежащие Британии. Невдалеке от места впадения на Клайде расположен Глазго — промышленный город, где живет в наши дни множество людей, но где никто не представляет себе жизни. Помимо собора, университетской караульни и примитивной средневековой башни с часами, почти все постройки возведены в этом и прошлом веке…

— Простите, что опять перебиваю, но откуда вам это известно? И вообще, кто вы?

Голос, помогающий вам увидеть себя.

— Но я слышал слишком много таких голосов. Это не были голоса лжецов, даже Сладден и Озенфант во многих случаях говорили правду, но только ту правду, которая не противоречила их замыслам. А какие замыслы у вас? Какие сведения вы намерены опустить?

Голос сказал мрачно У меня вообще нет замыслов. Опустить я постараюсь только повторы, но навряд ли получится. С тех пор как я превратился в ничто, я просто помешался на подробностях.

— Не понимаю.

Тогда, прежде чем взяться за вашу историю, я расскажу свою. Она не так занимательна, но в ней отсутствуют подробности! поэтому она короче, а поскольку я некогда жил в вашей стране, вы получите некоторое представление об ее экономике.

Оракул заговорил мужским голосом, пожилым и напыщенным. Ланарк уселся поудобнее. Рима, зевнув, прижалась к его спине. Через пять минут Ланарк заметил, что она спит.