Его преподобие Дж. Лестрейд

к леди Хэллам

Любезная леди Хэллам, прошу меня простить за то, что не написал вам ранее. Должен признаться, что вот уже некоторое время не испытываю ни малейшей охоты к любого рода занятиям, и даже самое незначительное дело кажется мне невыразимо утомительным. Боюсь, это обстоятельство делает меня плохим собеседником вашему другу месье Абу, который велит передать вам свой сердечный привет и с особенной теплотою вспоминает о своем пребывании в вашем поместье.

Не думаю, чтобы вам доводилось бывать в том доме, где я сейчас пребываю, что на набережной Бурбона в нескольких шагах от собора Парижской Богоматери. Нравится ли вам готический стиль? На днях я посетил собор, где воздух был так полон благовоний, что у меня закружилась голова. Витражи, впрочем, прекрасны.

Увы, в этом городе слишком много дворцов, слишком много церквей и слишком много памятников. Таким же, я думаю, покажется чужестранцу и Лондон, но я не испытываю должного восторга и рад, что месье Абу на меня не в обиде. Как вам известно, он человек дела, хотя каким именно делом он занимается, я не знаю. Единственно могу сказать, что он, похоже, выполняет какую-то работу для евреев из предместья Сен-Жермен. Частенько он вверяет меня попечительству своей приятельницы мадам Дюперон, весьма изысканной и остроумной дамы, с которой я имею возможность совершенствовать свой худой французский. Ее же английский можно назвать по меньшей мере экстравагантным, а акцент делает даже самые безобидные замечания на удивление неприличными.

Все это, однако, между прочим. Побудила же меня к писанию сего запоздалого письма не только память о данном вам обещании, но и довольно странный поворот событий, в результате коего мы, кажется, покидаем Париж, с тем чтобы отправиться — ежели только ночной сон не развеет наши фантазии — в Россию! Я и сам не могу толком понять, как явилась нам эта мысль. Мудрой она мне не кажется, однако месье Абу всячески ее поддерживает, утверждая, что бывал в Санкт-Петербурге трижды или четырежды и что с большим удовольствием поедет туда, нежели в Венецию, Рим или любой другой из знаменитых городов юга. Он предложил нам это путешествие за ужином, когда все мы, признаюсь, были воодушевлены его гостеприимством, которое иначе как щедрым не назовешь.

Сказав «мы», я должен представить вам собравшееся общество, как того требуют приличия. Это, конечно, Абу, ваш покорный слуга и мадам Дюперон. Кроме того, английская чета Федерстонов, с коими мы повстречались на прошлой неделе в Тюильри, когда Абу оказал помощь господину Федерстону, пострадавшему от некоего наглеца, укравшего у него кошелек. Дело это разрешилось столь счастливо, что мы порешили в тот же день совместно посетить Версаль. Короля нам увидеть не довелось, однако мы наблюдали кое-что весьма любопытное в бродячем зверинце, а именно маленького черного китайского оленя, молодого слона, а также носорога со сломанным рогом. С тех самых пор Федерстоны неизменно составляют нам компанию.

Господин Федерстон — человек средних лет, крепкий и, как мне кажется, состоятельный. Женился он совсем недавно, его избранница вдвое моложе его, цветущая и красивая и, думается мне, вполне под стать своему супругу. В Париже они проводят медовый месяц. Он и раньше бывал в этом городе по делам. Она же никогда не выезжала за пределы родного Херефорда, однако галльская изысканность не произвела на эту даму ровным счетом никакого впечатления. По крайности раз в час она сообщает месье Абу или мадам Дюперон — которая, впрочем, ничего не понимает, — что ее повсюду одолевают отвратительные запахи и ужасные манеры. Судя по ее высказываниям, даже в вопросах новейшей моды дамы Херефорда оставили далеко позади своих парижских сестер. Должен признаться, я нахожу Федерстонов несколько утомительными, хотя в теперешнем моем состоянии таковым мне представляется любое общество, что, в свою очередь, делает меня самого человеком скучным. А также, возможно, несколько бестолковым корреспондентом. Разве не о России собирался я писать? Позвольте объясниться.

Ход событий ускорился благодаря этой удивительной гонке докторов. У меня нет сомнений, что ваша светлость читали или слышали о ней. Некая — как бы следовало назвать это собрание лекарей? — «похоронная процессия», состоящая целиком из врачей, выехала из Лондона. Через Париж и Берлин они направляются в Санкт-Петербург, где одному из них, как видно, суждено обрести бессмертие, сделав русской императрице прививку оспы. Условия гонки, согласно господину Ф., таковы: тот, кто первым приедет в Париж, на следующий день отправится первым же и далее, причем его отъезд состоится на столько же часов ранее, на сколько он обогнал других участников в предыдущие дни. То же самое повторится в Берлине, откуда докторам предстоит мчаться до Санкт-Петербурга. Как здесь, так и в Пруссии британскими послами организованы встречи соревнователей, и, когда сегодня на Королевскую площадь прибыл первый доктор, его встречала толпа придворных, хотя потом выяснилось, что добрая половина этих французов ожидала прибытия одной из королевских любовниц.

Мы оказались среди встречавших более или менее случайно. Господин Ф. пожелал увидеть крепость Бастилию, расположенную неподалеку от Королевской площади. Через десять минут после того, как мы ступили на площадь, туда же вкатилась очень грязная коляска с нелепым форейтором, наряженным в ярко-желтый кафтан, визгливо вопящим на лошадей и осыпающим проклятиями толпу. Дверца открылась, все мы вытянули шеи и увидели, как из коляски выскочил доктор Дайер со своим помощником. Доктора, с вашего позволения, я назвал бы настоящим франтом, у помощника же было такое выражение лица, словно ничто и никогда не способно более вызвать у него удовольствия. Поверьте, он пробудил во мне жалость!

Следующим — хоть мы и не видели его прибытия — оказался доктор Димздейл, приехавший тремя часами позднее Дайера, и, похоже, он уже обвиняет других в нечестной игре. Какие же мы все-таки ничтожные создания! Мои компаньоны, однако, были потрясены происходящим и продолжали обсуждать всю эту историю, собравшись к обеду в доме месье Абу. Мы перешли к мясу, когда месье Абу в довольно шутливой манере, постучав кольцом по рюмке, предложил нам проделать точь-в-точь такое же путешествие. Он подкинул эту идею с такою непринужденностию, что поначалу никто из нас, кажется, не принял ее всерьез, но потом он вперил в нас столь пронзительный взгляд, что я, а затем и господин Ф. стали понимать, что он отнюдь не шутит.

Брошенную перчатку подняла госпожа Ф., повернувшись к своему супругу и поддержав предложение Абу. Господин Ф., как и любой молодой супруг, вовсе не желал, чтобы его упрекнули в недостатке мужественности, а потому ответил на энтузиазм своей жены не меньшей пылкостию. И тогда совратить с пути истинного оставалось лишь вашего покорного слугу. Абу заговорил со мною по-французски, и по причине незнания Федерстонами этого языка мы словно бы говорили с глазу на глаз. Он сказал мне, что на человека в моем положении такое путешествие окажет самое благотворное действие, оно взбодрит тело и оживит ум многочисленными, волнующими душу впечатлениями и тем самым окончательно избавит меня от теперешней меланхолии. Он рассуждал с таким участием и, как мне казалось, с такою мудростию, что мне пришлось сдаться, правда не без помощи запасов его винного погреба.

Тут господин Ф. спросил, когда же следует нам отправляться. И Абу, ко всеобщему изумлению, ответил, что завтра утром, что он сам позаботится обо всем необходимом, нам же остается лишь собрать свои вещи. Остальное мы купим по дороге, ибо никаких особенных заготовок не требуется. Мы будем держаться того же маршрута, что и соревнующиеся доктора, и даже, возможно, попытаемся прибыть в Петербург раньше их!

Могу только сказать, что сегодня в гостиной при свечах его план казался прекрасным и мы восхищались собственной смелостью и отсутствием всяческих колебаний. По моим часам сейчас без четверти три ночи. В Париже тихо, хотя я вижу скользящую по реке лодку и внизу, на улице, слышу какие-то звуки, похожие на женский плач. Теперь я хорошо знаю эти одинокие ночные часы. Матросы, по-моему, называют их «кладбищенской вахтой», и даже сейчас, когда я пишу эти строки, мне странно думать о тех, кто, сообразуясь со звездами и направлением ветра, бороздит пустынные просторы мировых океанов.

Пожалуй, это также время причудливых мечтаний. Прошу у вашей светлости снисходительности. По-моему, я не поблагодарил вас как подобает за проявленное ко мне великодушие в данном вопросе. Шаткость моей веры, ставшая в определенной степени достоянием общества, должно быть, привела вас в замешательство, если не оскорбила вашу собственную твердую веру и христианскую праведность. И я навечно останусь у вас в долгу за оказанную мне милость. Мне остается лишь искренне надеяться, что когда-нибудь мне представится случай отплатить вам тою же монетою.

Теперь я прилягу, закрою глаза и по крайней мере изображу — сыграю роль — спящего. Быть может, Морфей проявит сострадание и спустится ко мне. В ближайшее время я вновь напишу вам и сообщу последние новости о великой Санкт-Петербургской экспедиции, хотя боюсь — надеюсь? — о ней все крепко забудут к тому времени, как нам предложат утреннюю чашечку шоколада.

Остаюсь, сударыня, вашим нижайшим, благодарнейшим, заблудшим слугою,

Его преподобие Дж. Лестрейд

к мисс Дидо Лестрейд

Моя дорогая Дидо!

Вот и весточка от твоего скитающегося братца. Надеюсь, ты больше на меня не дуешься. Я знаю, что мой поступок вызвал твое неудовольствие. Могу лишь уповать на свойственные тебе терпимость и снисходительность и принести свои уверения в братской любви. Париж довольно красив. Мой французский вполне сносен, хотя не столь изящен и правилен, как твой. Как идут дела в Кау? Заботится ли о тебе миссис Коул? Что твои головные боли? Приносит ли облегчение лекарство доктора Торна?

Знаешь ли, дорогая, здесь поговаривают о том, не отправиться ли нам в Санкт-Петербург, в Россию. Не тревожься, дорогая! Месье Абу, который тебе непременно бы понравился, уговорил меня предпринять означенное путешествие, однако я совсем не уверен, что оно состоится. Думаю даже, что вовсе ничего не произойдет, хотя это было бы интереснее, чем стаптывать башмаки по здешним улицам.

Я написал письмо леди Хэллам. Видишься ли ты с ней? Какова она на твой взгляд? Не знаю, зачем я задаю тебе все эти вопросы, ибо один Господь ведает, куда ты можешь отправить ответ.

Не сердись на меня, Диди. Мы оба должны стараться жить в дружбе.

Проследи, чтобы Джордж Пейс залатал дыру в крыше, пока погода окончательно не испортилась, и, пожалуйста, удели немного внимания саду.

Твой любящий неразумный брат

Его преподобие Дж. Лестрейд к леди Хэллам

Дражайшая леди Хэллам!

Пишу к вам из гостиницы «Бристоль» в Берлине, где в моем распоряжении весьма изысканно обставленная комната и конторка — куда лучше, чем в моем кабинете в Кау, — за которой я и сочиняю сие послание.

Не могу до конца поверить, что я пребываю здесь. Абу — настоящий чародей, добрый Фаустус. Его энергия поразительна. Мы покинули Париж неделю назад. Слуги подняли нас еще засветло, и мы собрались за столом, завтракая горячим шоколадом и булочками, с довольно смутными воспоминаниями о принятом накануне вечером решении. Абу с наслаждением уплетал свой завтрак и выглядел свежим и бодрым, словно проспал все двенадцать часов.

Федерстоны и я, тщательно избегая смотреть друг другу в глаза, были вынуждены изображать энтузиазм, коего никто из нас в то время уже не испытывал. Но кто бы захотел предстать перед остальными обыкновенным болтуном? Пустой трещоткой! Через минуту Абу заставил нас выпить за Санкт-Петербург, императрицу и наше путешествие. Так что забота человека о том, каким он являет себя свету, немало способствует тому, чтобы он — против собственной воли — объехал половину этого света. Сцена сия, уверяю вас, была весьма комична. Осмелюсь предположить, что на театре мы сорвали бы аплодисмент.

После завтрака наши сундуки были спешно уложены, а сами мы расположились в коляске. Это довольно старый экипаж, покрашенный коричневым снаружи и изнутри, и только на спицах колес заметны остатки желтой краски. Набивка сидений кое-где свалялась в комья, одно из окон ни в какую не закрывается до конца, а ось заднего колеса постоянно издает жутковатый стон, но мы уже привыкли и даже не испытываем неудобств, ибо это очень надежный экипаж с приятным сухим запахом, к тому же довольно поместительный, так что хватает места даже кринолинам госпожи Ф.

Ко времени нашей первой остановки в одной славной гостинице за городом Компьен все мы, как ни странно, уже примирились с судьбой, а тем паче после того, как хозяин угостил нас изысканнейшим рагу из утятины и копченой грудинки и Абу уговорил его расстаться с полдюжиной бутылок великолепного красного вина из его домашней «пещеры». В этот осенний день наш экипаж, носящий славное имя «Мэми Сильви», данное ему в честь одной из престарелых тетушек Абу, успешно преодолевал дорожные мили, катясь среди живых изгородей и подпрыгивая вместе с нами по дорогам селений, казавшихся нам, несмотря на очевидную нищету, довольно живописными. Ночью я впервые за несколько недель хорошо выспался: словно провалился по крайней мере на семь часов кряду. И теперь размышляю о том, сколько физических и душевных страданий несет нам бессонница. Быть может, средством от многих невзгод и болезней является всего лишь предоставленное каждому необходимое количество крепкого сна.

Вам может показаться, моя госпожа, что мы представляем собою довольно разношерстную компанию путешественников, но должен сообщить вам, что мы совсем неплохо ладим друг с другом. Федерстоны — люди порядочные, правда легко поддающиеся раздражению, а господин Ф. всегда готов прямо-таки вскипеть, но в глубине души они вполне благонамеренные господа, и надобно ли желать большего? Восхитительно, с какой последовательностью они отвергают все неанглийское. Все, что является нашему взору, — коровы, деревья, дома, даже мужчины и женщины, встреченные по дороге, — оказываются для Федерстонов неизмеримо хуже тех, что можно наблюдать в Альбионе. Однако эта их особенность вовсе не раздражает Абу, который, напротив, хохочет во все горло, и если презрительная ухмылка с его стороны могла бы их обидеть, то столь искреннее веселье воспринимается вполне добродушно. Госпожа Ф. умнее своего супруга. Часто я замечаю на ее лице чрезвычайно проницательное выражение. К концу этого медового месяца наш господин Ф. окончательно попадет под ее каблучок.

Что до капитана экспедиции месье Абу, то вам уже кое-что известно о его характере и способностях. Не находите ли вы, что в нем есть — как бы поточнее выразиться? — что-то таинственное. Я совершенно не могу его постичь и все же абсолютно ему доверяю. Если кто и в состоянии привезти нас всех скоро и благополучно к императорскому двору, то только он.

В Брюсселе мы повстречали доктора Димздейла и еще одного соревнователя, некоего господина Селкерка, а в Ганновере видели Озиаса Гемпшира. Невозможно было определить, кто лидирует в гонке, но по приезде в Берлин обнаружилось, что первым все-таки остается Дайер, и обвинения в его адрес, а также в адрес его спутника становятся все более яростными. Говорят даже, что он нанял бандитов, которые устроили засаду на пути коляски доктора Леттсома, и теперь доктор Леттсом более не участвует в соревновании.

День я провел, осматривая достопримечательности — Оперный театр, старый королевский дворец, новый протестантский собор в Люстгартене, который из-за формы купола называют «чашкой чая старого Фрица». Сам Фриц находится в городе, и Абу отправился во дворец в надежде получить аудиенцию. Он предпочел пойти туда в одиночестве, утверждая, что его визит исключительно деловой, а потому не представляет для всех остальных никакого интереса. Он взял с собою один из привезенных из Парижа больших ящиков, который потащил за ним нанятый в гостинице слуга. Не знаю, что заключено в этих ящиках, однако когда сегодня утром я выразительно на них посмотрел, Абу подмигнул мне очень странным образом. Не хочется думать, что там заключено что-то неподобающее. Не знает ли ваша светлость о каких-нибудь причудах Фридриха? У великих мира сего таковые частенько бывают. По-моему, месье Абу нравится нас дразнить.

Федерстоны осматривали достопримечательности вместе со мною. Берлин им понравился, а поскольку Пруссия выступала нашей союзницей в последних войнах, то у нее оказалось куда больше оснований рассчитывать на симпатию господина Ф., чем у Франции, которой не приходится об этом даже мечтать. Сегодня мы ужинаем в «Бристоле» и рано ложимся спать, дабы насладиться хорошими прусскими постелями, ведь Абу предупредил нас, что чем далее мы будем следовать на восток, тем хуже будут условия нашего проживания. Пусть будет как будет.

Надеюсь, мое письмо застанет вашу светлость в здравии и довольстве. Собираетесь ли вы отправиться зимою в столицу? В дверях как раз появился месье Абу.

Остаюсь вашим нижайшим и покорнейшим слугою

Дж. Лестрейд к мисс Дидо Лестрейд

Дорогая Дидо!

Твой брат в Берлине! Да, я знаю, что он там ничего не забыл, но… все-таки он там, и давай больше не будем об этом. Здорова ли ты? Иногда я задаюсь вопросом, понимает ли Торн, что делает. Большинство докторов столь несведущи. Порядочное количество из них безумны. И все до одного жадны. Переезд из Парижа прошел не так уж плохо, хотя спина моя болит от сидения в треклятой коляске и у меня случился мучительнейший приступ геморроя. Частенько мечтаю я о том, чтобы оказаться дома, в Кау, но, поскольку до сих пор не чувствую в себе сил служить духовным наставником своей паствы, мне бы пришлось вновь уехать оттуда и причинить еще большие огорчения тем, кто мне дорог. А может, Господь там, на Востоке? Может, я сделаюсь магометанином? Пустишь ли ты меня на порог, Дидо, коли я сделаюсь магометанином?

Кроме месье Абу со мною вместе путешествует чета неких Федерстонов. Господин Федерстон, владелец акций нескольких бристольских невольничьих судов, — большой краснощекий ребенок. Госпожа Ф. — кокетка, вышедшая за него ради золота, заработанного работорговлей. Трудно поверить, но она, кажется, строит мне глазки! Говорят, путешествие способствует ослаблению моральных устоев мужчины; каково же его воздействие на моральные устои женщины? Посмотрим.

Завтра утром нас опять ждет дорога. Думается, дальше удобств будет все меньше. Конечно, ничто не мешает мне вернуться назад в Париж, да и в Англию тоже, но я все же намереваюсь завершить задуманное. По крайности, у меня будет что потом рассказать, пусть и не внукам. Прошлой ночью видел тебя во сне в старом матушкином платье. Таком сером, помнишь? Проснувшись, долго лежал, расчувствовавшись. Интересно, был ли отец счастлив в моем возрасте? А счастлива ли ты, дорогая сестрица?

Следующее письмо отправлю со стылой польской земли. Передай мой привет старине Аскью. Не забывай обо мне в своих молитвах.

Его преподобие Дж. Лестрейд

господину Аскью, эсквайру

Дорогой мой Аскью!

Не сомневаюсь, что Дидо поведала тебе о моих странствиях. Она была весьма недовольна мною, когда я уезжал, и клялась, что совершенно не понимает, что это взбрело мне в голову. Упрекала, что я потакаю своим прихотям за счет других. Боюсь, в словах ее есть доля истины, однако надеюсь, что ты, старый друг, не будешь со мною столь суров. Как могу я выполнять свои обязанности, сознавая, что лицемерю. Законник, пожалуй, мог бы заниматься своим делом, не особенно веря в силу закона, или солдат нести службу, не считая войну справедливой, но человек, облеченный саном, не может благопристойно продолжать отправлять свои обязанности, утратив веру. Знаю, друг мой, что ты качаешь сейчас головою, говоря, что ежели дело обстояло бы так, то добрая половина священников в Англии должны были бы оставить свои приходы. Иногда мне кажется, что более всего меня пугает то обстоятельство, что я был бы вполне доволен жизнью и без религии. Не дух ли это нашего времени? Самонадеянный век!

Что собаки? Твоя чудесная сука будет в этом году грозой зайцев. Надеюсь, госпожа Аскью пребывает в добром здравии. На днях пережил неприятное приключение — столкнулся с бандой местной солдатни. Даже испугался было за свою жизнь, хотя, кажется, виду не подал. Они подошли ко мне, когда я мочился на стену позади гостиницы, где мы провели ночь. Гнусные черти! Дал им денег, чтобы оставили в покое. Места здесь очень бедные. Крестьяне носят на ногах древесную кору вместо башмаков. Следующей остановкой будет Данциг, город на Балтийском море, и мы рассчитываем раздобыть там последние новости о гонке врачей.

Надо будет купить себе подходящее пальто, так как погода меняется. Присматривай за моей сестрой, ибо она не привыкла оставаться одна.

Остаюсь, сударь, ваш покорный слуга

Дж. Лестрейд к мисс Дидо Лестрейд

Дорогая Дидо!

Мы приближаемся к Балтийскому побережью и Данцигу, который, по словам Абу, является процветающим торговым городом, населенным шотландцами. Земля здесь, хоть и плодородная, родит мало — меньше, чем во Франции, но люди, сдается мне, не такие подавленные. Здесь дьявольски холодно, от ветра немеют зубы, ибо он дует со стороны России. Вчера вечером мне так прихватило спину, когда я, лежа в постели при свече, пытался читать «Кандида», что несколько минут я вовсе не мог пошевелиться, и мне даже представилось, что я, безбожный священник, так и помру здесь, в польской лачуге. Не сомневаюсь, это мне наказание за чтение Вольтера. Книгу дал мне Абу. Вернее сказать, подарил. С Вольтером он встречался в Женеве.

Большая ошибка — пускаться в путешествие в надежде избавиться от груза сомнений. Человек всего лишь тащит его за собою и потому вынужден разрешать их в компании незнакомцев. Ну как, сойдет ли это за pensée? Для нас будет большим облегчением добраться наконец до цивилизованного города. Даже невозмутимость Абу была немного поколеблена за последние два дня пути. Не скажу, что он огрызнулся на господина Ф., скорее это напоминало тихое рычание очень большой собаки, довольно впечатляющее и смешное, если принять во внимание, что из одного Федерстона можно вылепить трех Абу. Для госпожи Ф. очень опасно постоянно наблюдать своего мужа в компании человека, во всем его превосходящего. Уверен, что г-н Федерстон сияет, точно звезда, в обществе своих друзей-работорговцев, но он шипит, как сера, рядом с Абу.

Кажется, я чувствую запах моря. Холодного, зеленого моря.

Твой любящий брат