25. Гарольд и пес

В одиночестве Гарольду шагалось легче. Они с псом нашли свой ритм, и не надо было больше ни с кем спорить и ничего доказывать. На отрезке от Ньюкасла до Гексэма они останавливались, лишь когда уставали, а набравшись сил, опять трогались в путь. Они снова шли на рассвете, а иногда и ночью, и в Гарольде воскресала надежда. Счастливее всего он чувствовал себя, когда наблюдал, как зажигаются в окнах огни и люди в них живут своей жизнью — наблюдал, никому не видимый, но восприимчивый к странностям других. Он вновь свободно предавался теснившимся в его голове мыслям и воспоминаниям. Собеседниками его были Морин, Куини и Дэвид. Гарольд вновь ощущал в себе целостность.

Он представлял тело Морин, прижимавшееся к его телу в первые годы брака, и прелестную темноту между ее ног. Он вспоминал взгляд Дэвида из окна комнаты, такой пристальный, словно сын обвинял целый мир в краже чего-то насущного. Он воображал, как Куини сидит рядом в машине, посасывает мятные леденцы и напевает задом наперед очередную песенку.

Они с псом настолько приблизились к Берику, что им оставалось только идти и идти вперед. После общения с паломниками Гарольд старательно избегал внимания окружающих. Беседуя с незнакомцами и выслушивая их истории, он, очевидно, ненароком пробудил в них потребность в руководстве, но у него больше не было сил вести их за собой. Подходя к населенным пунктам, которые никак не удавалось обойти, они с псом до темноты спали где-нибудь на краю поля и перед самым рассветом как можно скорей пробирались средь домов. Питались они тем, что находили на кустах и в мусорных контейнерах. Гарольд собирал плоды только на заброшенных участках и деревьях. Они по-прежнему останавливались попить ключевой воды, где бы ни повстречали родник, но за помощью ни к кому не обращались. Раз или два Гарольда попросили попозировать для снимка, и он разрешил, хотя ему неприятно было стоять под прицелом фотокамеры. Иногда его узнавали прохожие и предлагали еду. Один человек, с виду журналист, спросил, точно ли он — Гарольд Фрай. Но, так или иначе, Гарольд старательно избегал контактов и в основном держался отдаленных и необжитых мест, поэтому люди не сильно ему докучали. Он даже своего отражения теперь избегал.

— Надеюсь, вам уже лучше, — обратилась к нему элегантная женщина с борзой собакой. — Так досадно было, что вы отстали. Мы с мужем даже прослезились.

Гарольд не понял, что она имеет в виду, но поблагодарил и двинулся дальше. Местность впереди плавно переходила во взгорье с темными вершинами.

С запада на север принесло сильные ветра и дождь. Спать стало невыносимо холодно. Окоченевший Гарольд лежал в спальном мешке, тщетно стараясь согреться, и глядел на рваные клочья облаков, скользившие по лунному диску. Пес тоже пристроился в спальнике, прижавшись к его телу. Сквозь шкуру пса проступали ребра. Гарольду снова вспомнился день, когда Дэвид уплыл в море в Бантэме — и хрупкость сыновнего тельца на загорелых руках спасателя. Вспомнил порезы на голове Дэвида — там, где соскользнула бритва, и как приходилось втаскивать его наверх, когда он в очередной раз напивался. Да, сын частенько рисковал собой, словно бросая вызов явной посредственности — собственному отцу.

Гарольда все сильнее тряс озноб. Вначале это была просто дрожь, от которой лязгали зубы, но понемногу она усилилась. Пальцы на ногах и руках и сами руки и ноги тряслись так, что было прямо-таки больно. Гарольд огляделся, ища, чем бы утешиться или отвлечься, но не ощутил прежнего братства с окружавшей его природой. Сияла луна, дул ветер. До Гарольда им не было никакого дела. Нет, местность не проявляла к нему враждебности — хуже: она его просто не замечала. Он был совершенно один, вдали от Морин, Куини и Дэвида, в незрячем пространстве, дрожмя дрожащий в своем спальнике. Гарольд попробовал стискивать зубы и сжимать кулаки, но зяб от этого еще сильнее. Лисицы вдалеке загоняли добычу, беспорядочным лаем кроя ночной мрак на куски. Мокрая одежда Гарольда липла к телу и высасывала из него остатки тепла. Он уже промерз до костей. Когда застывает жизнь в организме, только тогда, наверное, и прекращается озноб. У Гарольда не осталось ни малейших внутренних ресурсов противостоять обычному похолоданию.

Он тешил себя надеждой, что, пустившись в путь, сразу согреется. Не тут-то было… Пытаясь отвоевать у ночи хоть толику тепла, он понял, что избавления нет. С ним или без него, луна будет по-прежнему всходить и заходить, а ветер — то дуть, то стихать. Земля будет так же простираться все дальше, пока не достигнет моря. И люди будут продолжать умирать, независимо от того, идет Гарольд куда-то, замерзает или сидит дома.

Это вялое приглушенное ощущение за несколько часов ходьбы переросло в жестокое чувство вины. Чем больше Гарольд раздумывал над собственной ничтожностью, тем больше уверялся в ней. Кто он такой, чтобы идти к Куини? Какая разница, если Рич Лайон займет его место? Каждый раз, когда Гарольд останавливался перевести дух или растереть ноги, чтобы улучшить кровообращение, пес садился рядом и участливо глядел на него. Он перестал отбегать с дороги и больше не приносил Гарольду брошенные камни.

Гарольд принялся размышлять о своем походе — о встречах и местах, где он побывал, о небесах, под которыми ночевал. До сих пор он собирал их в коллекцию воспоминаний; они поддерживали его в те моменты, когда ходьба давалась с неимоверным трудом, и не позволяли ему отказаться от своей затеи. Но теперь, перебирая в памяти все эти встречи, места и небеса, он уже не видел себя среди них. По дорогам, по которым он когда-то прошел, катили теперь другие машины. Люди, с которыми он познакомился, заводили новые знакомства. Следы Гарольда, еще такие отчетливые, вскоре должен смыть дождь. Выходит, ни в каких местах он, по большому счету, не побывал и никого там не повстречал. Гарольд оглянулся: нигде на пути уже не осталось признаков и примет его пребывания.

Деревья полоскали по ветру ветви, словно водоросли в потоке воды. Он оказался непутевым мужем, отцом и другом. Даже сыном был никудышным. И дело даже не в том, что он предал Куини и что родителям он был совершенно не нужен. И даже не в том, что он так напортачил со своим браком и отцовством. Суть в том, что он прошел по жизни, не оставив никакого отпечатка. Он ничего в ней не значил. Гарольд пересек шоссе А-696, ведущее в Кэмбо, и только тут обнаружил, что пес исчез.

Гарольда охватила паника. Ему пришло в голову, что пса, может быть, сбила машина, а он и не заметил. Он пошел обратно, тщательно осматривая обочины и кюветы, но пес как сквозь землю провалился. Гарольд попытался вспомнить, когда он в последний раз глядел на него. Кажется, уже несколько часов прошло с тех пор, как он поделился с ним сандвичем, сидя на скамейке. Или это было вчера? Гарольд не хотел верить, что даже с такой пустяковой задачей он и то не справился. Он принялся голосовать машинам и расспрашивать водителей, не видели ли они собачку, такую лохматенькую, примерно такой вот величины, но те шарахались от него, словно он был бандит. Маленькая девчушка при виде его вцепилась в детское креслице и разразилась плачем. Ничего не оставалось, как идти обратно к Гексэму.

Пса он нашел на крытой автобусной остановке — тот сидел рядом с девочкой в школьной форме. У нее были длинные темные волосы примерно того же оттенка палой листвы, что и мех у пса, и доброе личико. Девочка нагнулась, потрепала песика по макушке, затем подобрала что-то и положила в карман.

«Не бросай ему камней», — хотел предостеречь ее Гарольд, но не стал. Остановился автобус, девочка вошла, пес за ней. Очевидно, он прекрасно понимал, куда едет. Гарольд смотрел вслед автобусу, увозившему девочку и пса. Те не оглянулись и не помахали ему.

Гарольд рассудил, что пес сам принял такое решение. Какое-то время он сопровождал Гарольда, а потом передумал и отправился за девочкой. Такова жизнь. Однако, лишившись последнего из своих попутчиков, Гарольд чувствовал себя так, будто с него содрали очередной слой кожи. Теперь он смутно побаивался того, что же будет с ним дальше, подозревая, что этих слоев у него в запасе совсем не осталось.

Часы сливались в дни, и он уже не помнил, чем один отличался от другого. К тому же он начал ошибаться. С первым проблеском зари Гарольд пускался в путь, послушно следуя зову восходящего светила и нимало не интересуясь, в той ли стороне лежит Берик-на-Твиде или нет. Гарольд спорил с компасом, указывавшим ему на юг, уверяя себя, что прибор сломался или, еще хуже, врет ему назло. Иногда, пройдя миль десять, он обнаруживал, что дал огромную петлю и вернулся практически к тому же месту, откуда отправился. Он развлекал себя тем, что шел на отдаленный возглас или силуэт, но все это, как правило, оканчивалось ничем. Однажды на холме он заметил женщину, зовущую на помощь, но, потратив битый час, чтобы забраться наверх, увидел вместо нее высохший ствол. Он то и дело оступался и спотыкался. Когда очки треснули во второй раз, Гарольд их выкинул.

В отсутствие отдыха и надежды от Гарольда начали ускользать и прочие подробности. Он вдруг осознал, что не может припомнить лица Дэвида. Он живо представлял себе его темные глаза, его пристальный взгляд, но стоило ему попытаться восстановить в памяти нависшую на них челку, как она превращалась в тугие завитки Куини. Он словно мысленно собирал головоломку, в которой не хватало отдельных кусочков. И почему его мозг так безжалостен к нему? Гарольд потерял всяческое представление о времени и о том, сыт он или голоден. Не то чтобы он забывал об этом — просто ему стало все равно. Его больше не интересовало, что встречается на пути, чем один предмет отличается от другого и как они называются. Любое дерево сделалось для него лишь заурядным элементом фона. И порой в голове Гарольда вертелись лишь те слова, что составляли вопрос: зачем он до сих пор идет, если это ничего по существу не изменит? Прямо над ним пролетел одинокий ворон, рассекая воздух черными крыльями, будто хлыстом, и Гарольда переполнил такой нечеловеческий ужас, что он стремглав бросился искать укрытия.

Так громадна была земля и так мал он сам, что, оборачиваясь назад в попытке оценить пройденное расстояние, Гарольд приходил к выводу, что никуда не продвинулся. Все это время он переставлял ноги на одном и том же месте. Гарольд обозревал вершины на горизонте, поросшие травой пустоши, каменные валуны и приютившиеся меж ними серые домишки и удивлялся, как им, таким мелким и недолговечным, удалось до сих пор уцелеть. «Все мы висим на волоске», — подумал он и окончательно пришел в отчаяние от осознания этой истины.

Гарольд шагал и в пекло, и под проливным дождем, и в знобком голубом лунном сиянии, но не отдавал себе отчета, сколько уже прошел. Он сидел под стылым ночным небосводом, оживленным крупицами звезд, и глядел, как постепенно лиловеют у него руки. Гарольд понимал, что нужно поднять их с колен, поднести ко рту и подуть на пальцы, но мысль о том, чтобы согнуть сначала одни мышцы, потом другие, была ему невыносима. Он уже не помнил, какие из мускулов какие конечности обслуживают. Не помнил, почему это должно помочь. Куда проще было просто сидеть в обступающем ночном мраке и простершейся далеко вокруг пустоте. Гораздо легче было бросить все и сдаться, чем продолжать движение.

Однажды поздно вечером Гарольд позвонил Морин из таксофона. Он, как всегда, перевел звонок на счет абонента и, едва услышав ее голос, сказал:

— Я больше не могу. Я не дойду.

Она молчала. Гарольду пришло в голову, что Морин, может быть, уже перестала скучать по нему, а может, успела заснуть.

— Я больше не могу, Морин, — повторил он.

Та судорожно вздохнула:

— Ты где, Гарольд?

Он осмотрелся. Мимо неслись машины. Уже зажглись фонари, люди спешили по своим домам. На рекламном щите, представлявшем новую телепрограмму грядущей осени, красовалось изображение улыбающейся гигантской полисменши. А дальше, между Гарольдом и пунктом его прибытия, простиралась кромешная тьма.

— Я не знаю, где я…

— А откуда ты вышел, знаешь?

— Нет…

— Как называется городок?

— Не знаю… Мне кажется, я в последнее время мало что замечаю…

— Ясно, — произнесла Морин тоном, подразумевающим, что она прозревает и многое другое.

Он с трудом сглотнул.

— Я сейчас, наверное, где-то на подходе к Чевиотским холмам, в районе Ворот. Примерно там. Кажется, я видел табличку у дороги… Но, может, это было несколько дней назад. Здесь везде холмы. Кусты утесника… и много папоротника.

Гарольд услышал, как она прерывисто вздохнула, потом еще раз; ему представилось, как Морин то открывает, то закрывает рот — так она делала всякий раз, когда раздумывала. Он снова начал:

— Я хочу вернуться домой, Морин. Ты была права… Я не могу. Я не хочу больше.

Морин наконец заговорила, неторопливо, тщательно подбирая слова, словно боялась сказать не то:

— Гарольд, я сейчас попытаюсь установить, где ты находишься и что теперь делать. Дай мне всего полчаса. Договорились?

Гарольд прижался лбом к стеклу, наслаждаясь звуком ее речи.

— Ты можешь мне перезвонить?

Он кивнул, забыв, что она его не видит.

— Гарольд! — окликнула она, словно напоминая ему, кто он такой. — Гарольд, ты слушаешь?

— Слушаю.

— Мне нужно только полчаса, всего-навсего.

Гарольд стал бродить по улицам в надежде, что так время пролетит быстрее. У магазина-ресторанчика образовалась очередь, в канаве рядом валялся пьяный. Чем дальше отходил Гарольд от телефонной будки, тем страшнее ему становилось, словно некая невредимая часть его самого оставалась ждать там разговора с Морин. Холмы походили на ужасных черных великанов, затмевающих собой ночное небо. Ватага юнцов высыпала на шоссе и принялась выкрикивать что-то, швыряя пивные банки в проезжавшие машины. В страхе, как бы его не заметили, Гарольд отступил подальше в тень. Он вернется домой, хотя пока не знает, как объяснить людям, почему не смог завершить поход, но это уже неважно. Идея была изначально бредовая, и теперь ему пора остановиться. Он напишет Куини еще одно письмо, и она поймет.

Он снова позвонил Морин за счет абонента.

— Это опять я…

Она не отвечала. Затем послышался звук, похожий на всхлип. Он упрямо повторил:

— Это Гарольд.

— Да…

Морин снова всхлипнула.

— Перезвонить позже?

— Нет…

Она помолчала, потом медленно заговорила:

— Пришел Рекс… Мы смотрели по карте. Звонили в разные места… Он сейчас за компьютером. Мы даже достали твой «Путеводитель автолюбителя по Великобритании».

Что-то все-таки было неладно с ее речью. Слова еле долетали до его слуха, словно Морин только что пробежала длинную дистанцию и теперь не могла совладать с дыханием. Гарольду приходилось с силой прижимать трубку к уху, чтобы ничего не пропустить.

— Передай, пожалуйста, привет Рексу.

Она издала легкий трепещущий смешок.

— Он тоже передает тебе привет.

Гарольд услышал несколько непонятных звуков, похожих на икоту или рыдания, только намного тише. Затем Морин сказала:

— Рекс считает, что ты сейчас в Вулере.

— В Вулере?

— Это похоже на правду?

— Не знаю. Мне все названия на слух теперь одни и те же…

— Мы решили, что ты, скорее всего, где-то свернул не туда.

Гарольд хотел сказать ей, что он делал это не однажды, но не стал даже тратить сил.

— Там есть гостиница под названием «Черный лебедь». Мне оно показалось приятным, и Рексу тоже. Гарольд, я сняла для тебя номер. Там тебя будут ждать.

— Но ты забываешь, что у меня нет денег. И выгляжу я ужасно…

— Я заплатила по телефону по кредитке. И не имеет значения, как ты выглядишь.

— Когда ты сама там будешь? Рекс приедет с тобой?

Он спрашивал с расстановкой, ожидая ее ответа на каждый из вопросов, но Морин молчала. Он даже испугался, не положила ли она уже трубку.

— Ты приедешь? — переспросил он, впадая в панику.

Его аж в жар бросило. Нет, она никуда не делась. Гарольд услышал, как Морин со свистом втянула воздух, словно обожглась, и вдруг ее голос обрушился на него с такой громкостью и поспешностью, что ему пришлось слегка отстранить трубку от уха.

— Гарольд, Куини до сих пор жива! Ты просил ее подождать, и видишь — она ждет! Мы с Рексом посмотрели прогноз погоды — по всему королевству расставлены значки «солнечно». Утром тебе непременно полегчает!

— Морин! — Он хватался за нее, как утопающий за соломинку. — Я не могу. Я ошибался.

Морин не слышала его, а если и слышала, не хотела верить в серьезность его признания. Ее голос взвился еще выше:

— Надо дойти, Гарольд! До Берика осталось всего-то шестнадцать миль! Гарольд, ты сможешь! Только никуда не сворачивай с В-6525.

Гарольд не сумел бы выразить свои чувства от услышанного, поэтому молча повесил трубку.

Гарольд остановился в гостинице, как и велела ему Морин. Он не смел поднять глаз на администраторшу и на молодого швейцара, настойчиво предложившего проводить его до номера и помочь открыть дверь. Паренек раздвинул шторы на окнах, объяснил, как управляться с кондиционером, как пройти в смежную с номером ванную, а также показал мини-бар и гладильный пресс для брюк «Корби». Гарольд, ни что не глядя, кивал. Воздух в комнате показался ему промозглым и гнетущим.

— Принести вам какие-нибудь напитки, сэр? — спросил носильщик.

Гарольду не хотелось объяснять ему про свои взаимоотношения с алкоголем, и он почел за лучшее просто отвернуться. Швейцар ушел, и Гарольд, не раздеваясь, улегся на постель с одной лишь мыслью — что ему больше не хочется никуда идти. Затем он ненадолго заснул, но посреди ночи резко пробудился. Компас сожителя Мартины… Гарольд сунул руку в один карман брюк, потом в другой. Компас пропал. Его не было ни на кровати, ни на полу. И в лифте тоже. Вероятно, Гарольд забыл его в телефонной будке.

Швейцар открыл ему главный вход и пообещал пока не запирать. Гарольд побежал так стремительно, что каждый вдох, наполнявший грудную клетку, напоминал удар. Он настежь распахнул дверь будки, но компаса там не оказалось.

Может, потому что он снова очутился в помещении и лежал на чистых простынях и мягких подушках, но той ночью Гарольда опять стали душить рыдания. Он не мог поверить, что так глупо потерял компас Мартины. Он пытался убеждать себя, что это всего лишь безделица, что Мартина поймет… Но ощущение бесконечной пустоты в кармане не проходило, неизменно возвращая пропавший компас к его мнимому присутствию. Гарольду казалось, что с утратой этой вещи он лишился какой-то своей неотъемлемой, уравновешивающей составляющей. Даже когда он ненадолго проваливался в состояние, близкое к обмороку, в его голове кишмя кишели образы. Ему приходил на память прохожий из Бата в женском платье и с подбитым глазом. Вспоминался онколог, пристально изучавший письмо от Куини, и любительница Джейн Остин, бросавшая реплики в пустоту. Гарольд зарывался лицом в подушку и снова видел седовласого джентльмена, приезжавшего на поезде к юноше в кроссовках. Видел Мартину, ожидавшую своего сожителя, который никогда к ней не вернется. А как там официантка, у которой нет сил уехать из Саут-Брента? А Уилф? И Кейт? И все те, кто ищет счастья? Гарольд очнулся в слезах и проплакал весь следующий день, пока шел.

Морин получила открытку с видом Чевиотских холмов — без марки. На обороте значилось: «Погода хорошая. Г. Целую». На другой день пришла еще открытка — с Адриановым валом, но без всякой приписки.

Затем открытки начали приходить ежедневно, иногда по несколько раз. Сообщения Гарольд посылал предельно краткие: «Дождь», «Неважно», «Иду», «Скучаю». Однажды на обороте он нарисовал силуэт холма, в другой раз черкнул закорючку в виде буквы «w» — возможно, изображающую птицу. Некоторые открытки были вовсе не заполнены. Морин предупредила почтальона, чтобы он отслеживал эти послания в отделе сортировки и доплатила ему за их доставку. Она пояснила, что они дороже ей, чем любовные письма.

Гарольд больше не звонил. Она ждала каждый вечер, но все напрасно. Ее страшно мучило, что она заставила его идти дальше именно тогда, когда ему так нужна была ее помощь. Гостиницу она заказывала и разговаривала с мужем, заливаясь слезами. Но они с Рексом уже много раз обсудили и переобсудили: если Гарольд откажется от похода, когда он уже так близок к цели, всю оставшуюся жизнь он будет об этом жалеть.

В начале июля задули ветра и полили дожди. Бамбуковые палочки гнулись к земле точно пьяные, и усики фасоли вслепую тыкались в воздух, ища опоры. От Гарольда по-прежнему приходили открытки, правда, места их отправки больше не составляли строго ориентированного к северу направления. Одну доставили из Келсоу, который, по подсчетам Морин, на двадцать три мили к западу отстоял от правильного маршрута. Другая пришла из Эклза, следующая из Колдстрима — оба населенных пункта лежали гораздо западнее Берика. Чуть не ежечасно Морин принимала решение позвонить в полицию, но, взяв трубку, всякий раз понимала, что не вправе останавливать Гарольда, если со дня на день он может прийти в Берик.

Редкую ночь ей удавалось выспаться. Морин опасалась, что, поддавшись бессознательности сна, она прервет единственную уцелевшую связь с мужем и может потерять его безвозвратно. Она садилась во внутреннем дворике на стул и под звездами бодрствовала ради человека, который где-то вдалеке ночевал под одним с нею небом. Рекс то и дело приносил ей по утрам чашечку чая или доставал из машины дорожный плед. Они оба недвижно и безмолвно наблюдали, как редеет тьма, как начинает брезжить перламутровая заря.

В такие моменты Морин молила только об одном: чтобы Гарольд поскорее вернулся домой.