23. Морин и Гарольд
Морин поняла, что больше так продолжаться не может. Рексу она, вопреки совету Дэвида, призналась, что собирается навестить Гарольда. Она говорила с мужем по телефону — по его прикидкам, назавтра после полудня отряд должен войти в Дарлингтон. Морин понимала, что исправлять прошлое уже поздно, но ей хотелось предпринять последнюю отчаянную попытку убедить Гарольда вернуться домой.
Едва рассвело, она схватила со столика в прихожей ключи от машины и сунула в сумочку помаду кораллового оттенка. Однако, запирая входную дверь, Морин с удивлением услышала оклик Рекса. Сосед в панаме и солнечных очках стискивал в руке брошюру с картами автодорог Британии.
— Я подумал, вам понадобится кто-нибудь, чтобы указывать дорогу, — сказал он. — По атласу я посмотрел — ближе к вечеру мы наверняка туда доберемся.
Мимо мелькали придорожные знаки, но Морин их едва замечала. Время от времени она обращалась к Рексу, понимая при этом, что оба они не вникают в смысл ее речей; слова были лишь вершиной огромного айсберга, сложенного из ее опасений. Вдруг Гарольд не захочет видеться с нею? Что, если вокруг него будет куча народу?
— А вдруг, Рекс, вы все же ошиблись? — спрашивала она. — Предположим, он все-таки влюблен в Куини? Может, мне лучше написать ему? Что скажете? Мне кажется, я лучше бы изложила это в письме…
Рекс не ответил, и она обернулась, заметив с тревогой, какой изможденный у него вид.
— С вами все нормально?
Он кивнул принужденно, словно боялся лишний раз шевельнуться.
— Вы уже обогнали автобус и три грузовика с прицепами, — вымолвил Рекс. — А дорога здесь однополосная…
И добавил, что счел за лучшее для себя помалкивать и тихонько глядеть в окно.
Отыскать Гарольда и остальных паломников оказалось несложно: на пешеходной рыночной площади организовали фотосессию для туристического управления. Морин подошла к кучке зевак. Высокий человек отдавал распоряжения фотографам, некто в костюме гориллы еле держался на ногах и, кажется, жаждал присесть, тучная женщина жевала сандвич, а рядом вертелся жуликоватого вида юнец. Увидев Гарольда чужими глазами, Морин почувствовала себя совершенно обезоруженной. Его, конечно, показывали в местных новостях, и она привезла в сумочке газетные вырезки о нем, но все же Морин оказалась абсолютно не готова воспринимать мужа «в реальной жизни», как выражался Дэвид. Нет, Гарольд не сделался ни выше, ни шире в плечах, но при взгляде на этого видавшего виды пирата с выдубленной солнцем кожей и гривой волнистых волос Морин ощутила себя какой-то одномерной и донельзя слабой. Ее бросило в трепет от его лапидарной жизнестойкости, словно Гарольд наконец-то стал таким мужчиной, каким ему и следовало быть. Его футболка была сплошь заляпана и обтрепана у горловины. Тапочки для парусного спорта утратили цвет, сквозь их кожу четко проступали контуры ступней. Заметив Морин, Гарольд в замешательстве остановился, потом сказал что-то высокому человеку и отделился от группы.
Он направился к ней, смеясь с такой искренностью, что Морин пришлось отвести взгляд: ей было неловко видеть его столь откровенную радость. Она заколебалась, подставить ли ему для поцелуя губы или щеку, в последний момент передумала, и Гарольд чмокнул ее в нос, уколов лицо бородой. Люди кругом глазели на них.
— Здравствуй, Морин! — произнес он глубоким и твердым голосом.
У нее вдруг подкосились ноги.
— Что привело тебя в такую даль, в Дарлингтон?
— А, — пожала она плечами. — Решили вот с Рексом прокатиться…
Гарольд, сияя, обернулся.
— Боже ты мой… Он тоже здесь?
— Он пошел в канцтовары Смита. Ему нужно купить скрепки. А потом, он давно мечтал посетить железнодорожный музей. Там выставлен «Локомотив».
Он нависал над ней и, не отрываясь, глядел на ее лицо. Морин казалось, будто на нее направлены два ярких прожектора.
— Паровоз так называется, — пояснила она, поскольку Гарольд по-прежнему не двигался и лишь улыбался ей.
Она же не сводила глаз с его губ. Овал лица, прежде застывший, утратил былую неподвижность, несмотря на бороду, а губы помягчели.
Какой-то старик заорал в мегафон, обращаясь к толпе:
— Накупайте всего как можно больше! Так заповедовал Господь! Покупки придают нашей жизни смысл! Иисус приходил на землю за покупками!
Старик был босой. Его обращение разбило лед: Гарольд и Морин улыбнулись. Она ощутила, что между нею и мужем заключен тайный сговор, как будто только они одни в целом мире видели все в истинном свете.
— Люди, люди…
Морин понимающе покачала головой.
— Всякие попадаются, — отозвался Гарольд.
В его словах не было и толики снисхождения, впрочем, и осуждения тоже. Напротив, они выражали, скорее, великодушие, давая понять, какая это восхитительная штука — человеческие странности, и Морин враз почувствовала себя до невозможности ограниченной личностью. Она спросила:
— Найдется у тебя время на чашечку чая?
Заваривая «Эрл Грей», она никогда не называла это «чашечкой». Удивительно, что свою английскую чопорность она взялась отстаивать, предложив выпить именно чаю.
— С удовольствием, Морин, — ответил Гарольд.
Они зашли в кофейню, расположенную на первом этаже универмага: Морин решила, что следует доверять только тому, что хорошо знаешь. Девушка за прилавком уставилась на Гарольда, словно припоминая, а Морин, несмотря на гордость за него, почувствовала себя немного не у дел. В дорогу она в последний момент решила обуть новые, еще не надеванные кроссовки; они отблескивали на ее ногах, словно маячки.
— Столько всего разного, — произнес Гарольд, задумчиво разглядывая кексы и пирожные — каждое в отдельной бумажной корзиночке. — Ты точно не против заплатить, Морин?
Ей же хотелось глядеть и глядеть на него. Впервые за много лет голубые глаза Гарольда вновь засияли живостью. Он теребил огромную бороду, скручивая из волосков сосульки, и они топорщились, словно сахарные шипы. Морин стало интересно, догадалась ли девушка за прилавком, что Гарольд пришел со своей женой.
— Что ты возьмешь? — спросила она.
Ей хотелось добавить «милый», но слово почему-то застеснялось и не захотело произнестись.
Гарольд попросил купить ему, если можно, ломтик торта «Марс» и клубничное фраппе. Морин звонко рассмеялась, словно его заказ стоил ей кучу денег.
— А мне, пожалуйста, чай, — обратилась она к девушке за прилавком. — С молоком и без сахара.
Гарольд добродушно улыбнулся продавщице, чье имя значилось на табличке, приколотой над левой грудью. Та, к изумлению Морин, покраснела до корней волос и тоже расплылась в улыбке.
— Вы тот самый, из новостей, — сказала она. — Паломник. Мои приятели считают, что вы — просто отпад! Вы подпишете мне?
Она протянула руку и подала фломастер, а Морин в очередной раз подивилась, когда Гарольд без колебаний вывел автограф на нежной коже девушки повыше запястья и следом надписал: «Всего доброго, Гарольд». Он даже ничуть не смутился.
Девушка согнула руку в локте и долго в упор рассматривала подпись. Затем поставила на поднос напитки и пирожное, положив вдобавок булочку.
— За мой счет, — сказала она.
Морин в жизни не видела ничего подобного. Она пропустила Гарольда вперед. Стулья перед ним сами собой раздвигались, а голоса смолкали. Морин заметила, что посетители кофейни бесцеремонно разглядывают его и что-то шепчут друг другу из-под ладоней. За столиком в углу пили чай три дамы приблизительно ее возраста. Морин стало любопытно, куда подевались их мужья: играют в гольф, умерли или тоже слиняли от своих жен.
— Добрый день! — жизнерадостно поприветствовал Гарольд абсолютно незнакомых ему людей.
Он выбрал столик у окна, чтобы присматривать за собакой, оставшейся снаружи. Та лежала на тротуаре и грызла камень, как будто ожидание для нее было самым что ни на есть занимательным делом. Морин пронзило ощущение родства с ней.
Они сели напротив друг друга, а не рядом. Несмотря на сорок семь лет совместных чаепитий, Морин, пока наливала себе чай, не могла унять дрожь в руках. Гарольд втянул щеки, с шумом всасывая через соломинку коктейль. Морин из вежливости подождала, пока он проглотит, но слишком промедлила, и они начали одновременно:
— Как приятно…
— Как чудесно…
Оба рассмеялись, как будто не были знакомы тысячу лет.
— Нет, нет… — уступал Гарольд.
— Ты первый, — возражала Морин.
Они словно вернулись к прежним спорам и снова занялись напитками. Морин хотела долить в чашку молока, но рука ее опять дрогнула и выплеснула все разом.
— Люди часто узнают тебя, Гарольд?
Ей казалось, что она интервьюирует его для теленовостей.
— Больше всего меня в них поражает то, до чего они все отзывчивы.
— А где ты спал сегодня ночью?
— В поле.
Она благоговейно покачала головой, но Гарольд, очевидно, понял ее по-своему и поспешно спросил:
— От меня, случайно, не пахнет?
— Нет, нет! — торопливо разуверила его Морин.
— Я мылся в ручье, а потом еще умывался в питьевом фонтанчике. Вот только мыла у меня нет…
Он уже расправился с пирожным и теперь нарезал даровую булочку. Он ел с такой быстротой, будто глотал, не жуя.
Морин предложила:
— Я могу купить тебе мыла. Я видела по пути сюда магазинчик «Боди шоп».
— Спасибо. Ты очень любезна. Но мне не хочется нести с собой лишнее.
Морин вновь пронизал стыд за собственную глупость. Она-то надеялась засверкать перед Гарольдом всеми цветами радуги, а в результате явилась перед ним серой мещаночкой.
— А… — понурив голову, вымолвила она.
Боль в груди все нарастала, сжимала ей горло и мешала говорить. Рука Гарольда подала ей измятый носовой платок, и Морин окунула лицо в его скомканную теплоту. Платок пах мужем и их общим прошлым. Все напрасно. У нее на глаза навернулись слезы.
— Это из-за встречи, — оправдывалась Морин. — Ты выглядишь таким молодцом…
— И ты выглядишь молодцом, Морин.
— Нет, Гарольд, я слишком заброшена.
Морин принялась утирать лицо, но слезы все равно текли меж пальцев. Она не сомневалась, что продавщица пялится на них из-за прилавка, и посетители тоже глазеют, и те безмужние дамы. Ну и пусть… Пусть себе смотрят.
— Гарольд, я очень скучаю по тебе. Если бы ты только вернулся…
Она смолкла, ощущая, как пульс отдается во всем теле.
Гарольд наконец поскреб в голове, словно она у него болела или он хотел что-то в ней сдвинуть.
— Ты скучаешь по мне?
— Да…
— И хочешь, чтобы я вернулся?
Морин кивнула. У нее не хватило духу повторить. Он снова почесал голову и поднял глаза на Морин. Она почувствовала, как внутри у нее все стронулось с места и судорожно запрыгало.
Он медленно выговорил:
— Я тоже скучаю по тебе, Морин. Но я всю свою жизнь провел, ничего, по сути, не делая. А теперь я наконец делаю хоть что-то… Мне надо закончить поход. Куини ждет. Она верит в меня. Понимаешь?
— Ну, конечно, — откликнулась Морин, — безусловно, я понимаю.
Она отхлебнула чай — он был холодный.
— Просто я… извини, Гарольд, но я никак не могу к этому привыкнуть. Ты теперь паломник и все такое… Но ведь я должна и о себе подумать. Я не столь бескорыстна, как ты. Прости меня…
— Я ничуть не лучше других. Нисколько не лучше. Любой может совершить то же, что и я. Но ты должна от всего освободиться. Вначале я не знал этого, а теперь понял. Надо оставить все, что тебе было когда-то нужно: и кредитки, и мобильники, и карты автодорог, и все-все…
Он глядел на нее сияющими глазами и спокойно улыбался.
Морин снова взялась за чай, но, отхлебнув, поняла, что он совсем остыл. Ей хотелось спросить, путешествуют ли паломники с женами или без, но она не решилась. Она вымучила на лице то жизнерадостное выражение, от которого обычно делается еще тоскливее, а потом глянула в окно, за которым по-прежнему ждала Гарольда собака.
— Она грызет камень…
Он засмеялся.
— Грызет… Ты только не вздумай ничего ему бросать. Если кинуть, он подумает, что ты обожаешь это дело, и не отстанет. Он не из забывчивых.
Гарольд снова улыбнулся, и у Морин вдруг отлегло от сердца.
— Ты как-нибудь назвал его?
— Просто Песик. Я решил, что неправильно будет давать ему имя. Он сам-по-себе-пес, из этой породы. И мне показалось, что кличкой я как бы заявлю какие-то права на него.
Морин кивнула, не находя слов.
— Знаешь что, — сказал вдруг Гарольд, — ты можешь идти вместе с нами.
Он коснулся ее пальцев, и Морин не отдернула их. Его ладони были грязными и заскорузлыми, а ее — бледными и хрупкими, и Морин не могла взять в толк, как они с мужем раньше могли держаться за руки. Ее ладонь покоилась в ладони Гарольда, но все внутри у нее будто оцепенело.
В сознании Морин, словно фотоснимки, пронеслись эпизоды их совместной жизни. Она увидела, как Гарольд в первую брачную ночь потихоньку выбрался из ванной, и красота его обнаженного торса привела ее в такой восторг, что она ахнула, а он в ответ поспешно запахнул пиджак. А вот Гарольд в роддоме любуется их новорожденным сынишкой и протягивает ему палец. Ей явились и все те картинки, что хранились в кожаных фотоальбомах и которые она за долгие годы постепенно стерла из памяти. Они мелькали, вспыхивая на лету, узнаваемые лишь ею одной. Морин вздохнула.
Все это давным-давно миновало, и между нею и мужем успело нагромоздиться много чего. Двадцать лет назад они стояли рядышком, не снимая черных очков и не касаясь друг друга.
Его голос раздвинул тяжкий покров ее дум:
— Что скажешь, Морин? Ты смогла бы пойти с нами?
Она отняла руку и отодвинулась от стола.
— Слишком поздно, — еле слышно вымолвила она. — Вряд ли.
Морин встала, а Гарольд остался сидеть, и ей показалось, что меж ними уже стала преградой дверь кофейни.
— Там у меня огород. И Рекс… К тому же я ничего не взяла из вещей.
— Тебе не нужны никакие…
— Нужны, — возразила она.
Гарольд пожевал бороду, не поднимая глаз, словно говоря: «Знаю».
— Лучше я поеду домой. Рекс, кстати, передает тебе привет. Я тут привезла пластырей. И еще фруктовый напиток из тех, что тебе так полюбились. — Она выложила гостинцы на середину стола, на нейтральное место между собой и мужем. — Или паломники и пластырями не пользуются?
Гарольд, откинувшись на спинку стула, засунул подарки в карман. Брюки висели на нем мешком.
— Спасибо тебе, Морин. Все это очень пригодится…
— Я только из эгоизма просила тебя отказаться от похода. Прости меня за это, Гарольд.
Он так сильно понурился, что Морин показалось, будто он уснул, опустив голову на стол. Она стояла и смотрела сверху на его затылок и бледную кожу между лопатками, куда не доставал загар. Ее вдруг охватил трепет, словно она вновь впервые увидела мужа нагим. Он поднял голову и взглянул на нее — она покраснела.
И тогда Гарольд сказал так тихо, будто ветерок прошелестел:
— Это я должен просить прощения.
Рекс ждал ее на пассажирском сиденье с кофе в полистироловом стаканчике и с завернутым в салфетку пончиком. Морин села рядом и принялась судорожно глотать воздух, чтобы унять рыдания. Рекс подал ей угощение, но у Морин не было аппетита.
— Я опять сказала ему: «Вряд ли»! — всхлипывала она. — Сама не знаю, как это вышло…
— Вам надо выплакаться.
— Спасибо, Рекс. Но я уже довольно поплакала, хватит уже…
Морин промокнула глаза платком и поглядела в окно, где люди шли по своим делам. Мужчины и женщины, старые и молодые, вместе или по отдельности. У тех, которые шли парами, вид был чрезвычайно целеустремленный и уверенный в себе. Она вымолвила:
— Раньше, когда мы с Гарольдом только познакомились, он называл меня Морин. Потом мое имя превратилось просто в Mo, и так было долгие годы… А теперь снова стало Морин.
Она прижала пальцы к губам, возбраняя дальнейшие излияния.
— Вы хотите остаться? — осторожно спросил Рекс. — И еще раз поговорить с ним?
Морин повернула ключ зажигания.
— Нет. Поедем домой.
Машина тронулась, и в этот момент Морин снова увидела Гарольда — незнакомца, долгие годы бывшего ее мужем. Рядом с ним трусил песик, а следом гурьбой шли чужие ей люди, его последователи. Но Морин не помахала ему, не посигналила перед расставанием; вот так, без всякой помпы и лишних церемоний, даже как следует не попрощавшись, она уехала к себе, а Гарольд пошел своей дорогой.
Через два дня Морин проснулась ясным погожим утром, сулившим только хорошее. Легкий бриз шевелил на деревьях листву. Чудесный день для стирки. Морин достала стремянку и сняла с окон тюлевые занавески. В дом хлынули свет, цвет и пестрота мира, до того времени томившиеся в тюлевом сачке. За день занавески успели выстираться и высохнуть.
Морин уложила их в мешочки и отнесла в благотворительный магазин.
