21. Гарольд и последователь
Гарольда кто-то преследовал — он ощущал это спиной. Он ускорил шаг, но человек, шедший вслед за ним по обочине, сделал то же самое, и, хотя держался пока на приличном расстоянии и не показывался Гарольду на глаза, но вскоре, вероятно, собирался нагнать его. Напрасно Гарольд выискивал взглядом на дороге других пешеходов — нигде не было ни души. Он быстро обернулся — среди желтых рапсовых полей вдаль до самого горизонта убегала лента асфальта, нагретая полуденной жарой и мерцающая на солнце. Машины возникали из ниоткуда и тут же пропадали из виду; даже водителей Гарольд не успевал разглядеть. Но ни по дороге, ни по обочинам никто за ним не шел.
Тем не менее ощущение, что сзади кто-то неотступно следует за ним, не пропадало, а превратилось в уверенность и засело в затылке, отчего волоски на нем встали дыбом. Не прекращая ходьбы, Гарольд дождался промежутка в потоке машин и стремглав бросился на другую сторону шоссе, перебегая его под углом и скашивая взгляд налево. Он никого не заметил, однако через несколько минут уже знал, что его преследователь тоже пересек шоссе. Гарольд снова пошел быстрее, пока не начал задыхаться и не почувствовал сильное сердцебиение. Пот тек с него ручьями.
Он шагал еще с полчаса, то и дело останавливаясь, оборачиваясь и по-прежнему никого не обнаруживая, но твердо зная, что он не один. Только раз, оглянувшись, Гарольд заметил в низком кусточке какое-то шевеление, хотя день стоял безветренный. Впервые за несколько недель он пожалел, что не взял с собой мобильник. В ту ночь Гарольд нашел себе приют в незапертой бытовке, но лежал в своем спальнике тихо-тихо, прислушиваясь к человеку, который — Гарольд нутром чуял — поджидает его снаружи.
На следующее утро, неуклонно двигаясь из Барнсли к северу по шоссе А-61, Гарольд услыхал, как кто-то окликнул его с другой стороны дороги. Между машинами лавировал худощавый юнец в зеркальных очках и бейсболке. Задыхаясь и тараторя, он сообщил Гарольду, что хочет примкнуть к нему. Его скулы были похожи на карандаши. Юнца звали Уилф. Гарольд свел брови. «Уилф», — повторил юноша. И еще раз: «Уилф». Он выглядел недокормышем с виду лет двадцати и был обут в кроссовки с зелеными флуоресцентными шнурками.
— Я тоже стану пилигримом, мистер Фрай. И тоже буду спасать Куини Хеннесси. — Паренек показал, держа на весу, спортивную сумку — явно новую, как и его кроссовки. — У меня и спальник есть, и все, что нужно.
Он разговаривал, как Дэвид. У него даже руки дрожали точно так же.
Гарольд не успел ничего возразить, как парень уже пристроился рядом и, приноравливаясь к его шагам, принялся нервно трещать без умолку. Гарольд пытался вслушиваться, но стоило ему взглянуть на Уилфа, как он находил в нем все новые напоминания о сыне. Обгрызенные до мяса ногти. Манера глотать слова, как будто они не предназначались для чужих ушей.
— Я видел ваше фото в газете. И тогда я попросил дать мне знак. Я сказал: «Господи, если я должен идти к мистеру Фраю, подай мне знак!» И знаете, что Он сделал?
— Не знаю.
Рядом притормозил фургон. Водитель выставил в окно мобильник, видимо, чтобы сфотографировать Гарольда.
— Он послал мне голубку!
— Кого?
Фургон поехал дальше.
— Ну, может, и голубя. Но главное, это был знак! Господь милостив. Просите у него указать вам путь, мистер Фрай, и Он укажет!
Услышав, как Уилф произносит его имя, Гарольд впал в еще большее смятение: похоже, будто юноша знал о нем что-то этакое или имел какие-то неведомые притязания на его счет. Они все шли по заросшей травой обочине, хотя иногда она сужалась настолько, что идти рядом становилось невозможно. Уилф не поспевал за Гарольдом и иногда пускался боком в легкий галоп.
— А я и не знал, что у вас есть собака.
— Нет у меня собаки.
У Уилфа озадаченно вытянулось лицо. Он оглянулся.
— А эта тогда чья?
Он оказался прав: через дорогу от них остановилась передохнуть собачонка и, свесив на сторону язык, смотрела куда-то в небо. Собачка была маленькая, цвета палой листвы, с жесткой, словно щетка, шерстью. Она, судя по всему, и просидела всю ночь у бытовки.
— Мне эта собака незнакома, — сказал Гарольд.
Он двинулся дальше, за ним, чтобы не отстать, поскакал Уилф, краем глаза Гарольд заметил, что и собачонка перебежала дорогу и потрусила вслед за ними. Стоило Гарольду остановиться и оглянуться, псина, понурившись, жалась к кустам изгороди, словно убеждая, что ее здесь нет или что она совсем не то, чем кажется. Изваяние собачки, например.
— Уходи отсюда! — крикнул ей Гарольд. — Иди домой!
Собачка склонила голову набок, словно услышала нечто занимательное. Затем подбежала к Гарольду и аккуратно положила у самой его ноги камешек.
— Может, у нее нет дома? — предположил Уилф.
— Ерунда, есть у нее дом.
— Ну, может, ей дома плохо. Может, ее там бьют и все такое. Бывает же… И ошейника нет.
Собачка подобрала камешек и положила его у другой ноги Гарольда. Присела и терпеливо воззрилась на него, не мигая и не шевелясь. На горизонте темнели вересковые пустоши Скалистого края.
— Недосуг мне обзаводиться собаками. У меня нет корма. И я иду в Берик по автострадам. Тут слишком опасно. Иди, собака, домой!
Они попытались обмануть ее, закинув камень далеко в поле и спрятавшись за кустами, но собака принесла камень и села у изгороди, повиливая хвостом.
— Вся фишка в том, — шепнул Уилф, — что вы ей чем-то понравились, я так прикидываю. Она хочет идти с нами.
Они выбрались из укрытия и продолжили путь. Собака, уже не скрываясь, потрусила у ног Гарольда. Идти дальше по трассе А-61 показалось Гарольду небезопасно. Он выбрал обходную и более спокойную В-6132, но продвигались они медленно: Уилф то и дело останавливался, снимал кроссовки и вытряхивал. Они одолели только милю.
Гарольда неимоверно удивило, когда какая-то женщина, срезавшая в палисаднике отцветшие розы, вдруг узнала его.
— Вы и есть пилигрим, верно? — спросила она. — Должна вам признаться, ваша затея просто потрясающа!
Она расстегнула бумажник и подала ему двадцатифунтовую банкноту. Уилф утер лоб кепкой и присвистнул.
— Я не могу это принять, — сказал Гарольд, чувствуя, что паренек вот-вот просверлит глазами дыру в его боку. — А вот от сандвичей мы бы не отказались. Хорошо бы еще спички и свечку на ночь. И чуток масла. Этого у меня в запасе нет. — Он взглянул в неспокойное лицо Уилфа. — Нам, наверное, без всего этого не обойтись.
Хозяйка радушно пригласила Гарольда на легкий ужин, а вместе с ним и Уилфа, предложив им обоим воспользоваться ее ванной и телефоном.
Морин взяла трубку лишь после седьмого звонка и не слишком любезно спросила:
— Вы, случайно, не пиар-журналистка?
— Нет, Морин. Это я.
— Все с ума посходили, — пожаловалась она. — Какие-то незнакомые люди напрашиваются ко мне в гости. Рекс недавно застукал какого-то юнца, когда тот отколупывал камешек с фасадной стены.
К тому времени, как Гарольд принял душ, хозяйка, по-видимому, успела собрать на лужайке нескольких приятелей на рюмочку хереса. Завидев его, гости дружно чокнулись, провозгласив тост за здоровье Куини. Он нигде еще не видел такого количества взбитых подсиненных локонов и вельветовых брюк горчичного, золотистого и терракотового оттенков. Под столом, уставленным блюдами с канапе и холодными мясными закусками, пристроилась собака и увлеченно грызла что-то, зажатое между лапами. Время от времени ей бросали косточку, псина ловила ее и принималась ждать новой подачки.
Мужчины пересказывали свои приключения, связанные в основном с яхтами и охотой; Гарольд терпеливо выслушивал всех. Он заметил, с каким воодушевлением Уилф беседовал с хозяйкой. Она визгливо хихикала — Гарольд уже давно не слыхал такого смеха. Он раздумывал, заметит ли кто-нибудь, если он потихоньку улизнет отсюда.
Гарольд уже забрасывал на плечо рюкзак, когда Уилф, отделавшись от собеседницы, быстро нагнал его.
— А я и не знал, что вас так принимают, — промычал он, всей пятерней запихивая в рот блин с копченой лососиной с такими усилиями, словно блин был живой. — А почему мы уходим?
— Мне уже пора. И обычно никто так не принимает. Для ночлега я ищу место, где можно расстелить спальник и где меня никто не увидит. Бывали дни, когда я питался одними хлебцами и вообще чем придется. Но если тебе здесь нравится, лучше останься. Не сомневаюсь, что и тебе здесь будут очень рады.
Уилф уставился на Гарольда, очевидно, пропустив его слова мимо ушей, и сообщил:
— Все спрашивают, правда ли, что я ваш сын.
Гарольд неожиданно смягчился и улыбнулся. Обернувшись к гостям на лужайке, он ощутил возникшую между ним и Уилфом непонятную близость, по сути, более тесную, нежели бывает между родственниками, поскольку они, оба парии, были частью чего-то высшего. Они помахали всем на прощание.
— Для моего сына ты слишком юн, — откликнулся Гарольд и похлопал Уилфа по плечу. — Нам пора в дорогу, если мы хотим подыскать местечко для ночлега.
— Удачи! — крикнули им вслед гости. — Куини будет жить!
Собака уже ждала у ворот, и все трое легким шагом тронулись в путь. Их удлиненные тени легли на шоссе, сгущающиеся сумерки сладко пахли цветами бузины и бирючины. Уилф рассказывал Гарольду о своей жизни — о том, как он перепробовал множество занятий, но ни в одном не преуспел. Если бы не Господь, по уверениям Уилфа, сидеть бы ему в тюрьме. Гарольд иногда слушал, а иногда просто следил за порханьем летучих мышей в полумраке. Он задавался вопросом, неужели этот юноша и впрямь прошагает с ним весь путь до Берика и как теперь поступить с собакой. Думал он и о том, обращался ли когда-нибудь Дэвид к Богу. Фабричные трубы вдали изрыгали дым, пополняя небо все новыми облаками.
Всего через час Уилф стал заметно прихрамывать. Они едва ли прошли и полмили.
— Тебе надо отдохнуть?
— Ничего-ничего, мистер Фрай.
Но Уилф уже скакал на одной ноге. Гарольд подыскал подходящее укрытие, и они рано остановились на ночлег. Уилф по примеру Гарольда расстелил свой спальник возле поваленного бурей вяза. На трухлявом стволе выросли блюдца «седел дриады», пятнистые, словно птичье оперение. Пока Уилф, хныча и перетаптываясь, ругал свои ноги нехорошими словами, Гарольд собрал грибы и побродил вокруг в поисках обломанных веток с листьями. Ими и подушечками мягкого мха он выложил земляную яму под комлем, взрыхленную корнями упавшего дерева. Давно уже он так не заботился об устройстве спального места. Собака не отставала от него ни на шаг, то и дело принося камешки и кладя их у его ног.
— Не буду я их бросать, — предупредил ее Гарольд, но пару раз все же бросил.
Затем он напомнил Уилфу, что надо проверить, есть ли у него на ногах волдыри. Гарольд втолковал юноше, как важно заботиться о ногах, и пообещал потом показать, как выдавливать гной.
— Уилф, ты сумеешь развести костер?
— Я до хрена всего умею, мистер Фрай! А где взять бензин?
Гарольд снова объяснил ему, что путешествует без ненужного багажа. Он послал Уилфа поискать еще сучьев для костра, а сам тем временем кое-как разорвал ногтями шляпки грибов на неровные куски. Они оказались жестче, чем ему хотелось, но Гарольд понадеялся, что и такие не подкачают. Он изжарил их на костре в старой консервной банке, которую носил в рюкзаке нарочно для этой цели, сдобрив сливочным маслом и накрошив туда листиков чесночника. В воздухе резко запахло печеным чесноком.
— Ешь, — протянул Гарольд Уилфу банку.
— Чем есть?
— Руками. Потом, если хочешь, вытрешь их о мою куртку. Может, завтра раздобудем где-нибудь картошки.
Уилф отказался, визгливо хохотнув.
— Откуда мне знать, может, они ядовитые!
— Я же ем, смотри. И на сегодня больше ничего нет.
Уилф отщипнул зубами крохотный кусочек и разжевал, сжав губы, словно опасался, что его укусят.
— Блин! — вопил он при этом. — Блин!
Гарольд засмеялся, а Уилф нехотя принялся есть.
— Не так уж несъедобно, правда? — спросил Гарольд.
— Здесь чеснока до хрена! И горчицы.
— Это из-за приправы. У большинства листьев горьковатый вкус. Ты скоро привыкнешь. Если блюдо безвкусное, это даже хорошо. А если вкусное, это уже лакомство. Может, где-нибудь попадется красная смородина. Или земляника. Бывает, найдешь спелую ягоду, так покажется не хуже ватрушки!
Они посидели у костра, обняв коленки. Позади на горизонте желтовато отсвечивал Шеффилд, и, если прислушаться, невдалеке шелестели машины, но Гарольд все равно чувствовал отъединенность от остальных людей. Он рассказал пареньку о том, как учился готовить пищу на костре, как узнавал о свойствах растений из книжицы, приобретенной в Бате. О том, что грибы бывают съедобные и ядовитые и что нельзя их путать. Надо, например, обязательно удостовериться, не набрал ли ложных опят вместо вешенки. Иногда он нагибался к огню, раздувал угли, и ярко вздымалось пламя. В воздух взлетали искры, вспыхивали и обращались в пепел, смешиваясь с темнотой. Ночной сумрак звенел от сверчков.
— Вам разве не страшно? — поинтересовался Уилф.
— Пока я был маленький, родителям не было до меня дела. Потом моя жизнь изменилась, я женился, у нас родился ребенок. Но из этого тоже ничего не вышло. Теперь я живу под открытым небом и понимаю, что здесь бояться почти что нечего.
Ему очень хотелось, чтобы и Дэвид слышал его слова.
Перед тем как улечься спать, Гарольд газетой протер изнутри банку и положил обратно в рюкзак, а Уилф в это время забавлялся тем, что бросал собаке камешек в кусты. Она бешено лаяла, то и дело уносясь в темноту, и тут же возвращалась с камешком и клала его у ног юноши. Гарольду подумалось, как сильно он успел привыкнуть к одиночеству и тишине.
Они улеглись по своим спальникам, и Уилф предложил Гарольду помолиться. Тот ответил:
— Я никому в этом не препятствую, но сам с твоего позволения воздержусь.
Уилф стиснул руки и крепко зажмурил глаза. Кончики его пальцев с обгрызенными ногтями казались особенно уязвимыми. Он по-детски склонил голову и что-то зашептал — Гарольд не стал вслушиваться, надеясь при этом, что кто-нибудь или что-нибудь, кроме него, внимает молитве. Понемногу они погрузились в сон, а на небе все еще светлела полоска заката. Тучи висели низко, стоячий воздух не шелохнулся — Гарольд знал наверняка, что дождя не будет.
Несмотря на молитвы, Уилф очнулся ночью в слезах. Гарольд обнял трясущегося в ознобе паренька — тот был весь в поту, — и обеспокоился, не промахнулся ли он насчет грибов, хотя понимал, что ошибки быть не могло.
— Что там за звуки? — содрогался Уилф.
— Просто лисы. Может, собаки. Или овцы. Вот овцы точно блеют.
— Мы с вами не видели никаких овец.
— Не видели, но ночью все становится гораздо слышнее. Ты скоро привыкнешь к этому. Не бойся, никто тебя не обидит.
Он поглаживал Уилфа по спине и упрашивал уснуть точно так же, как Морин увещевала Дэвида, которому после похода в Озерный край начали сниться кошмары.
— Все хорошо, все хорошо, — повторял он, подражая тону жены.
Он уже жалел, что не подыскал Уилфу лучшего места для первой ночевки; несколько дней тому назад ему попалась незапертая застекленная беседка, и Гарольд роскошно устроился в ней на плетеном диванчике. Даже под мостом было бы комфортнее, хотя там возрастала опасность привлечь нежелательное внимание.
— Чудится, на фиг, всякое, — бормотал Уилф, клацая зубами.
Гарольд достал вязаный берет Куини и натянул его пареньку на голову.
— Мне тоже снились дурные сны, но в походе они прекратились. И у тебя будет так же.
Впервые за несколько недель Гарольд не уснул, а просидел всю ночь возле юноши, перебирая в памяти прошлое и задаваясь вопросом, почему Дэвид выбрал в жизни то, что выбрал, и можно ли было заметить эти ростки в самом зародыше. Изменилось ли бы что-то, будь у Дэвида другой отец, или нет? Он уже давно не растравлял себе душу подобными мыслями. Собака лежала у его ног.
Желтое сияние луны с рассветом выцвело, капитулируя перед лучами восходящего солнца. Гарольд с Уилфом пошли по росе сквозь пушистые розовые метелки осоки, ступая по мокрым прохладным листьям подорожника. На стеблях сверкали самоцветные капельки, а паутинки меж острых травинок повисли мохнатыми облачками. В ярком сиянии низкого светила все контуры и цвета утратили отчетливость, и путники брели словно сквозь туман. Гарольд показал Уилфу матовую тропку, тянувшуюся вслед за ними по заросшей обочине.
— Это мы, — пояснил он.
Уилфу по-прежнему не давали покоя неразношенные кроссовки, но невыспавшийся Гарольд и сам еле брел. За следующие два дня они с грехом пополам добрались до Уэйкфилда, но бросить паренька Гарольд не решался. Уилфа по ночам мучили приступы паники и кошмары; он уверял, что когда-то натворил бед, но что Господь его помилует.
Гарольд не испытывал той же уверенности. Юноша был истощен до болезненности и склонен к быстрым сменам настроения. Только что он забегал вперед, носился с собакой наперегонки и кидал ей камешки — и тут же впадал в тягостное молчание. Гарольд отвлекал его рассказами о придорожных растениях — теми, что почерпнул из справочника, — и о небе. Он объяснял Уилфу разницу между низкой мелкослоистой облачностью и перистыми облаками, плывшими над нею в вышине, подобно валунам. Он показывал, как с помощью наблюдений за тенями и явлениями природы можно вычислять направление. Например, растение, гуще разросшееся по одну сторону холма, наверняка получает больше солнечного света. Из этого можно сделать вывод, что там южный склон и что идти следует в противоположном направлении. Уилф внимал с нарочитой жадностью, хотя иногда перебивал Гарольда вопросами, из которых явствовало, что голова юноши занята чем-то другим. Они сидели под тополем и слушали, как шелестит листва на ветру.
— Дерево-дрожалка, — пояснил Гарольд. — Его сразу узнаешь. Оно так трепещет, что издали кажется, будто на нем зажглось множество огоньков.
Гарольд поведал юноше о людях, встреченных им в начале пути, и о тех, с кем лишь недавно свел его случай. Среди них была женщина, жившая в соломенной хижине, супружеская пара, повсюду возившая с собой в машине козу, и пожилой дантист, каждый день ходивший к роднику за шесть миль, чтобы набрать свежей воды.
— Он говорил очень убедительно. Объяснил, почему мы должны с благодарностью принимать то, что природа дает нам безвозмездно. Это дар милосердия — так он сказал. С тех пор я взял себе за правило останавливаться у родников, чтобы испить воды.
Делясь этими знаниями, Гарольд вдруг понял, как далеко он продвинулся в своем начинании. Он с удовольствием нагревал воду на пламени свечи — по чуть-чуть в баночке — и срывал листочек с липы, чтобы заварить Уилфу чай. И разъяснял, что при желании можно употреблять в пищу луговую и аптечную ромашку, льнянку и сладкие корешки хмеля. Ему казалось, что все это он делает ради Дэвида, хотя, по сути, конечно, для Уилфа. Ему столько всего хотелось показать пареньку.
— Вот стручки вики. На вкус они приятные, но лучше ими не злоупотреблять. Как и водкой, имей в виду.
Уилф взял крохотный стручок, пожевал его и с досадой выплюнул.
— Лучше уж водку пить, мистер Фрай.
Гарольд сделал вид, будто не слышал его слов. Они, затаившись, сидели на корточках и наблюдали, как гусыня откладывает яйцо. Когда оно наконец легло в траву, мокрое, белое и огромное на ее фоне, Уилф принялся отплясывать, вскрикивая:
— Ох, мать твою, вот это круто! Вылезло прямо из задницы! Можно мне кинуть чем-нибудь?
— В гусыню? Нет. Лучше брось камень песику.
— Нет, лучше в гусыню!
Гарольд поспешно увел Уилфа с того места, опять сделав вид, что ничего не слышал.
Они говорили и о Куини Хеннесси, о тех скромных проявлениях доброты, которые она выказывала. Гарольд описывал, как она умела петь задом наперед и до чего любила всякие шарады.
— Думаю, больше никто не знал об этих ее увлечениях, — сказал он. — Мы доверяли друг другу такое, что обычно не обсуждают с посторонними. В дороге это как-то легче выходит.
Он показал Уилфу подарки, которые нес ей в рюкзаке. Пареньку больше всего понравилось пресс-папье с Эксетерским кафедральным собором, осыпаемое блестками, если перевернуть его вверх дном. Гарольд стал замечать, что иногда Уилф без спросу вынимал сувенир и забавлялся им — пришлось попросить его быть поаккуратнее. Тот, в свою очередь, разложил перед Гарольдом свои трофеи: сколок с какой-то стены, крапчатое перо цесарки, камешек с нанизанными на него кольцами. Однажды он вынул из своего рюкзачка садовую фигурку гнома с удочкой, обмолвившись, что нашел ее в мусорном контейнере. В другой раз Уилф притащил откуда-то три упаковки молока, уверяя, что их ему дали бесплатно. Гарольд предостерег его, убеждая не пить слишком много зараз, но юноша не послушался и уже через десять минут стал мучиться животом.
Уилф буквально заваливал своего спутника всяческими подношениями, и Гарольду приходилось оставлять их, пока тот не видел, тщательно зарывая, потому что собака имела обыкновение отыскивать тайники и приносить спрятанное — особенно камешки — обратно к его ногам. Каждая новая находка вызывала у Уилфа восторженный вопль, и сердце у Гарольда вздрагивало от радости. Так мог вести себя только Дэвид.
