Два фрагмента: март 199…

Перед рассветом Генри проснулся, но глаз не открыл. Под закрытыми веками сгустилась светящаяся белая масса — отголосок сна, который не вспомнить. Накладываясь друг на друга, вверх проплывали рукастые-ногастые черные тени, точно вороны, кружащие в блеклом небе. Потом Генри разлепил ресницы и увидел перед собой глаза дочери, смотревшие на него из насыщенной синевы комнаты. Девочка стояла возле кровати, пригнувшись на уровень его головы. На подоконнике шебаршили воркующие голуби. Отец с дочерью смотрели друг на друга и молчали. На улице протопали чьи-то шаги. Генри вновь смежил веки. Мари округлила глаза, губы ее чуть шевельнулись. Зябко вздрагивая в белой ночнушке, она понаблюдала, как отец уплывает в сон, и сказала:

— У меня есть вагина.

Генри дрыгнул ногой и очнулся.

— Вот и хорошо, — ответил он.

— Значит, я девочка, да?

Генри приподнялся на локте:

— Бегом в постель, Мари. Ты продрогла. Девочка отстранилась и взглянула на серый рассвет за окном.

— А голуби кто — мальчики или девочки?

— И мальчики, и девочки, — Генри повалился навзничь.

Мари прислушалась к воркованью.

— У голубиных девочек есть вагина?

— Есть.

— Где?

— А как ты думаешь?

Мари задумалась.

— Под перышками? — глянула она через плечо.

— Точно.

Девочка радостно засмеялась. Серость за окном посветлела.

— Теперь марш в постель! — с напускной строгостью сказал Генри.

— Только в твою! — заканючила Мари. Откинув одеяло, Генри подвинулся. Девочка забралась к нему и тотчас уснула.

Час спустя он выскользнул из постели, не разбудив дочку. Постоял под моросящим душем, потом на секунду задержался перед большим зеркалом, оглядывая свое мокрое тело. Подсвеченный сбоку водянистым светом зарождающегося дня, он казался себе монументально вылепленным и способным на сверхчеловеческие подвиги.

Генри поспешно оделся. Готовя кофе, он услышал на лестничной площадке топот и громкие голоса и машинально глянул в кухонное окно. Под хилым дождем утро померкло. Генри прошел к окну в спальне. Мари еще не проснулась. Небо сердито набрякло.

Все видимое пространство улицы заполнил народ, готовившийся собирать дождевую воду. Работая по двое, а то и всей семьей, люди раскатывали брезентовые холсты. Еще больше попасмурнело. Растянутый через дорогу брезент за углы привязывали к водосточным трубам и перилам крылец. На середину улицы выкатывали бочки, куда станут сливать собранную в брезенты воду. Все это происходило в ревнивом состязательном молчании. Как всегда, возникали драки. На всех места не хватало. Под окном Генри дрались две фигуры. Поначалу было непонятно, кто есть кто. Потом он разглядел, что один из драчунов — кряжистая тетка, а другой — лядащий паренек лет двадцати с небольшим. Сцепившись в борцовском захвате, они переступали боком, точно чудовищный краб. Дождь пошел стеной, на драчунов не обращали внимания. Топорщились их сваленные грудой брезенты, спорное место захватили другие. Теперь бой шел лишь из самолюбия, схватку окружила ребятня. Бойцы грохнулись наземь. Тетка оказалась сверху и пришпилила противника к земле, коленом наступив ему на горло. Парень беспомощно дрыгал ногами. В драку ввязался кобелек, чей возбужденный херок светил красным маяком. До корня вывалив розовый язык, пес лапами обхватил голову парня, его задние лапы дрожали, как натянутые струны. Хохочущие дети оттащили собаку прочь.

Генри отвернулся от окна. Мари уже вылезла из постели.

— Что ты делаешь, Генри?

— Смотрю на дождь.

Он сграбастал дочь в охапку и понес в ванную.

До работы был час ходьбы. На середине Челсийского моста они остановились. Мари выбралась из коляски, и Генри поднял ее, чтобы она посмотрела на реку. Это был ежедневный ритуал. Девочка молча глядела на воду, потом, насмотревшись, заерзала. Каждое утро они шли в потоке людей. Знакомые попадались редко, но если встречались, они просто шли рядом, не разговаривая.

Министерство вздымалось из мощеной равнины. Коляска подскакивала на зеленых клиньях сорняков. Каменные плиты растрескались и просели. Равнину замусорили человеческие отходы. Раздавленные гнилые овощи, сплющенные коробки, кострища и остовы зажаренных собак и кошек, ржавые консервные банки, блевотина, лысые покрышки, звериное дерьмо. Древняя фантазия горизонтальных линий, сходящихся в перпендикуляре из стекла и стали, ныне пребывала в забвении.

Над фонтаном гудела серая туча мух. Мужчины и мальчишки ежедневно в него испражнялись, умостившись на широком бетонном бордюре. На дальнем краю равнины спали сотни людей. Они завернулись в цветастые полосатые одеяла, которые днем отмечали их торговые точки. Из спящей толпы ветер донес плач ребенка. Никто не шевельнулся.

— Почему малыш плачет? — вскрикнула Мари, но голос ее затерялся в убогой шири.

Они опаздывали и поспешили дальше.

Две крохотные фигурки, единственные на всем огромном пространстве подававшие признаки жизни.

Сбегая по лестнице в подвал, Генри подхватил дочь на руки — так быстрее. Не успел он проскочить вертящиеся двери, как услышал чей — то голос:

— Желательно не опаздывать.

Генри опустил Мари на пол. Воспитательница, истощенная дама за шесть футов ростом, с глубоко ввалившимися глазами и склеротической сеткой на щеках, положила руку на голову девочки. В разговоре матрона поджимала губы и привставала на цыпочки.

— И взносы… если не возражаете. Соблаговолите уладить это сейчас?

Генри задолжал за три месяца. Он обещал принести деньги завтра. Пожав плечами, воспитательница взяла Мари за руку. Провожая их взглядом, Генри заметил двух чернокожих детишек, слившихся в страстном объятии. Дверь закрылась, оборвав оглушительный гвалт.

Когда полчаса спустя Генри начал отстукивать второе за утро письмо, он уже не помнил, о чем было первое. Его работа состояла в перепечатке каракулей некоего высокопоставленного чиновника. Незадолго до ланча закончив пятнадцатое письмо, он уже забыл его начало. Однако не удосужился поднять взгляд к верхним строчкам. Готовые письма он отнес в кабинет поменьше и передал их какому-то человеку, даже не посмотрев, кому отдает. Потом вернулся за свой стол — переждать оставшиеся до ланча минуты. За работой все переписчики курили, и воздух был густо пропитан вонючим дымом — не только нынче, так было в десять тысяч предшествующих дней и так будет в десять тысяч последующих. Тупик. Генри закурил сигарету.

С шестнадцатого этажа он спустился в подвал и встал в длинную очередь родителей, в основном мамаш, которые в обеденный час проведывали своих чад. Перешептывающийся хвост просителей. Их привела потребность, а не долг. Очередь потихоньку шаркала к вращающимся дверям, родители шепотом беседовали о своих отпрысках. За детей надо было расписываться. Стоявшая в дверях воспитательница одним своим видом требовала тишины и порядка. Родительская толчея расписывалась. Мари стояла у самой двери; увидев отца, она вскинула над головой стиснутые кулачки и исполнила незамысловатый танец. Генри расписался и взял ее за руку.

Небо разъяснилось, от мостовой исходило тошнотное тепло. Теперь огромная равнина казалась поселением муравьев. В голубом небе висел бледный серп луны. Мари забралась в коляску, и Генри покатил ее сквозь толпу.

Все, у кого хоть что-то имелось на продажу, сгрудились на равнине, разложив свои товары на цветастых одеялах. Одна старуха торговала обмылками, которые выложила на ярко-желтой дерюжке, словно драгоценные камни. Мари выбрала зелененький, размером и формой напоминавший куриное яйцо. Поторговавшись, Генри наполовину сбил первоначальную цену. После обмена деньги — обмылок бабка скорчила нарочито страшную рожу, и Мари испуганно отпрянула. Старуха заулыбалась и полезла в сумку за гостинчиком. Но Мари забралась в коляску и ничего не желала брать.

— Отстань! — кричала она, — Уходи!

Двинулись дальше. Генри направился в дальний угол равнины, чтобы найти местечко дли ланча. Он сделал большой крюк, обходя фонтан, на бордюре которого унасестились мужики, похожие на ощипанных птиц.

Примостившись на парапет, бежавший вдоль границы равнины, отец с дочерью пообедали сыром и хлебом. Внизу тянулись безлюдные здания Уайтхолла. Генри расспрашивал дочку о детском саде. Ходили слухи об идеологической обработке детей, но он ничего не выпытывал.

— Во что вы сегодня играли?

Мари возбужденно поведала об игре с водой и о плаксе — мальчике, который вечно плакал. Генри достал из кармана угощеньице — прохладное, ярко-желтое, таинственно кривое.

— Что это, Генри?

— Банан. Кушай.

Он показал, как его очистить, и рассказал про далекую страну, где бананы растут гроздьями. Потом спросил:

— Воспитательница вам что-нибудь читала?

Мари свесилась с парапета и, помолчав, ответила:

— Ага.

— О чем?

— Про бананы! — хихикнула девочка, — Про бананы!.. Про бананы!..

Всю обратную дорогу к министерству она тихонько напевала новое словечко.

Впереди вокруг чего-то интересного собиралась толпа. Мимо проносились те, кто спешил присоединиться к зевакам, окружившим мужика с барабаном. Вскоре набралась изрядная куча народу, из середины которой глухо доносились выкрики и монотонный бой. Посадив Мари на плечи, Генри втиснулся в толпу. По одежде в нем признавали министерского служащего, и народ вяло расступался. Было уже что-то видно. В центре круга стояла пузатая черная бочка из — под бензина, сверху обтянутая звериной кожей. По ней кулаком дубасил человек размером со здоровенного медведя. Мешковина, которую макнули в сурик, облачала его наподобие тоги. Рыжие косматые волосы доходили ему почти до пояса. Густая клокастая поросль на голых руках напоминала шерсть. Даже глаза его были рыжие.

Теперь он не кричал, но при каждом ударе в барабан издавал громкий утробный рык. Человек что-то высматривал в толпе, и Генри, проследив за его взглядом, увидел переходившую из рук в руки большую ржавую жестянку, в которой звякали монеты. Потом в толпе тускло вспыхнул солнечный блик, исходивший от длинной, слегка изогнутой сабли с орнаментальной рукоятью. Люди тянулись потрогать ее, дабы убедиться в ее подлинности. Жестянка и сабля двигались на встречных курсах. Мари потянула отца за ухо и потребовала объяснений. Генри протолкался во второй ряд зрителей. Тут как раз подоспела жестянка. Чувствуя на себе свирепый взгляд рыжих глаз, Генри бросил в банку три мелкие монеты. Человек ударил в барабан и зарычал, жестянка поплыла дальше.

Мари вздрогнула, и Генри погладил ее по голым коленкам, чтобы успокоить. Внезапно рыжий разразился каким-то грубым трехсложным напевом. Нечленораздельные звуки сливались. Напрягшись, Генри разобрал, что человек выкрикивает «…без крови… без крови… без крови», и только тут заметил девушку. Лет шестнадцати, по пояс голая и босая, она абсолютно неподвижно стояла поодаль, уставившись взглядом в землю. Тоже рыжая, но волосы жидкие и обкорнанные. Чресла обмотаны куском мешковины. Такая бледная, словно и впрямь без капли крови.

Барабанный бой приобрел размеренный ритм пульса; сабля вернулась к хозяину. Рыжий вскинул ее над головой и ожег взглядом толпу. Кто — то подал ему жестянку. Мужик заглянул в нее и помотал башкой. Жестянка снова отправилась в толпу, барабан застучал быстрее.

— Без крови! — выкрикивал рыжий. — Через брюхо, насквозь, без крови!

Жестянка вновь пришла к нему, и вновь он ее не принял. Толпа зароптала. Народ из задних рядов продирался вперед, чтобы бросить деньги, те, кто уже заплатил, орали на тех, кто хотел дармовщинки. Разгорались склоки, однако жестянка наполнялась. Ее третий приход оказался успешным, и толпа облегченно вздохнула. Барабан смолк.

Кивком рыжий вызвал девушку, явно его дочь, на середину круга. Она подошла и встала перед бочкой. Ноги ее дрожали. Толпа стихла, боясь хоть что-нибудь пропустить. Крики торговцев на равнине долетали будто из потустороннего мира.

— Что она хочет делать? — вдруг крикнула Мари ломким от страха голосом.

Генри шикнул, а рыжий вложил саблю в руки девушки, которая, словно загипнотизированная, не сводила взгляда с его лица. Он что — то прошипел ей на ухо, и она приставила кончик сабли к своему животу. Рыжий опорожнил жестянку в кожаный мешок, висевший на его плече. Руки девушки тряслись; толпа нетерпеливо завозилась.

Вдруг Генри почувствовал тепло, разлившееся по шее и спине. Мари описалась. Он опустил ее на землю, и в ту же секунду девушка, понукаемая отцом, на полдюйма воткнула саблю в свой живот. Мари вопила, яростно колотя кулачками по ногам Генри.

— Подними меня! — слезно требовала она.

На клинке возникло малиновое пятнышко, засверкавшее под солнцем.

— Ничего себе, без крови! — заржали в толпе.

Рыжий спрятал кошель под тогу и шагнул к дочери, будто собираясь проткнуть ее саблей. Девушка рухнула к его ногам, сабля забренчала на мостовой. Гигант схватил оружие и гневно замахнулся на толпу.

— Свиньи! — прокричал он, — Алчные свиньи!

Обозленная толпа завопила в ответ:

— Жулик!.. Душегуб!.. Деньги-то взял!..

Однако народ боязливо расступился, когда он вздернул дочь на ноги и потащил сквозь толпу.

— Свиньи! — не смолкал рыжий, размахивая саблей, — Пошли прочь!

Пущенный кем-то камень саданул его в плечо. Он обернулся, выпустил девушку и бешено ринулся в людское скопище, описывая саблей сверкающие круги. Генри подхватил Мари и вместе со всеми пустился наутек. Обернувшись, он увидел, что человек отстал и уходит, подгоняя дочь. Толпа оставила его в покое, распрощавшись с деньгами. Коляска Мари валялась на боку. Одна ручка погнулась.

На долгом вечернем пути домой Мари притихла и вопросов не задавала. Ее молчание тревожило, но Генри смертельно устал. Вскоре дочка уснула. На середине моста Воксхолл он остановился, теперь уже для себя. Темза невиданно обмелела. Поговаривали, что скоро она вовсе пересохнет и громадные мосты бессмысленно зависнут над зелеными лугами. Генри закурил сигарету и постоял еще минут десять. Прямо не знаешь, чему верить. Вот еще говорят, что водопроводная вода — замедленная отрава.

Дома он запалил все имевшиеся свечи, дабы развеять страхи Мари, ходившей за ним хвостиком. На керосинке поджарил рыбу, и они съели ее в спальне. Генри рассказывал о море, которого дочь никогда не видела, а потом читал сказку, пока девочка не уснула на его коленях. Когда он относил ее в постель, Мари проснулась.

— Что тетенька делала с саблей? — спросила она.

— Танцевала, — ответил Генри, — Танец с саблей.

Ясные синие глаза Мари смотрели пытливо. Генри почувствовал ее неверие и пожалел о своем вранье.

Потом он допоздна работал. Около двух ночи Генри распахнул окно спальни. Набежавшие тучи поглотили луну и завесили звезды. У реки гавкала собачья свора. На севере виднелись костры, разведенные на министерской равнине. Интересно, ждать ли еще каких перемен в жизни? За его спиной вскрикнула и засмеялась во сне Мари.