11. Кэжуалсы
С Лексо мы познакомились в поезде Глазго-Мотервел. Мы с Дикси и Вилли сидели через проход от основного стола, за которым собрались топ-бои. Это был мой первый выезд с кэжуалсами, и я определенно должен был произвести впечатление.
Дикси и Вилли, поднявшись из baby crew, участвовали уже в нескольких вылазках. Сначала их рассказы нагоняли на меня скуку: они казались неправдоподобными, и я не мог всерьез воспринимать их версии и, тем более, их роль в описываемых событиях, как они ее преподносили. Но все равно – интерес они заронили, и я решил сам посмотреть буйство на домашних матчах, в котором участвуют специально для этого собирающиеся кэжуалсы, лучше всего для этого подходили матчи против Абердина. Так я подсел на адреналин.
И вписался я впервые, когда фирма Абердина приехала к нам на матч огромной толпой. Эти бараны только что выписали Чарли Николаса из «Арсенала», того моталу; атмосфера была напряжена. Они переоценили свои шансы. Я поорал и потолкался немного на Реджент-роуд, но вокруг было слишком много «мусоров», так что попинаться реально возможности не было.
Была среда, унылый вечер. В поезде нас убедили, что на этот раз все будет иначе. Дикси, Вилли и я вели себя как горячие новички-лейтенанты: мы смеялись как психопаты над любой шуткой топ-боев, которые работали на ближних трибунах, и были строги, непричастны и безразличны, когда слово брал кто-нибудь из психов.
Лексо ходил по вагонам и подбадривал банду:
– Смотрите, чтоб никто не обосрался. Помните, кто отступает – тот умирает. Мы самая крутая банда в Европе. Мы никогда не съебываем. Имейте это в виду. Никогда.
Встречи с мотервеловскими кэжуалсами долго ждать не пришлось. Они встретили нас прямо на вокзале, и тут я чуть не обосрался от страха. Не знаю почему, ведь всю жизнь меня окружало скрытое и явное насилие. Однако данная ситуация была для меня новой. Только теперь я понимаю, что любое поведение определяется ситуацией и соответствующим опытом; и больше зависит не от того, кто ты есть, а от того, как ты действуешь, хотя часто мы так до конца и не понимаем ситуацию и не отслеживаем опыт, определивший наше поведение. Помню, я подумал: проглоти страх, почувствуй напор. Так говорил Лексо. Потом я увидел, как худой белобрысый парень, почти альбинос, просто вклинился в толпу мотервелцев, и они сразу пошли на попятный. Я рванул и стал бить, крушить, кусаться. Тот, кого я бил, отвечал мне ударом на удар, но я будто не чувствовал боли; я знал, что противнику больно, потому что глаза его были наполнены страхом, и от этого я получал неземное удовольствие. И вот он уже на земле. Потом, помню, кто-то из наших парней оттащил меня от этого гада и увел с вокзала, когда воздух наполнили полицейские сирены. Я рычал как зверь и все хотел вернуться и вогнать гниду в землю, отправить его к праотцам.
На матче внутри у меня все дрожало от возбуждения. Как и у всех. Любая банальная шутка по поводу махача вызывала приступ истерического, разряжавшего атмосферу смеха. Из игры я ничего не помню. Помню только, как Микки Веир бегал взад-вперед по флангу, тщетно пытаясь показать футбол, а вокруг него носились великаны в красно-желтой форме и подслеповатый судья. Мы продули 1:0. В поезде на обратном пути полиция сопровождала нас до Глазго, а потом и до Эдинбурга. О матче не было сказано ни слова, мы говорили только о махаче.
К нам в купе зашел Лексо. Дикси как покорная овечка поднялся, чтобы уступить ему место рядом со мной, и встал рядом, опершись на стол. Лексо прогнал его, выпалив:
– Куда нос суешь, скотина!
Дикси ушел как побитая собака. В тот раз он неважно показал себя в драке.
– Драчун гребаный, – улыбнулся Лексо и крикнул на весь поезд: – Гоусти! Поди сюда, ебтать-колотить!
К нам подошел парень-альбинос, его звали Гоусти. Глядя на него, ни за что не подумаешь, что он – самый крутой боец, но любой сосунок знает его как безумного громилу. В Мотервеле он показал себя. Он начал битву, он вселил в меня уверенность. Никогда я не видел такой быстрой, безжалостной, мощной атаки.
– Как тебя звать, приятель? – спросил он.
– Рой. Рой Стрэнг.
– Стрэнг. Брат у тебя есть?
– Да, Тони Стрэнг.
Он кивнул, как будто припоминая.
– Откуда ты?
– Муирхаус.
– А, дитя окраин? – смеется он.
Я почувствовал, как во мне вскипает злость. Что он о себе думает, этот боец? Я постарался сдержаться. Я знал, кто он такой. Гоусти. Призрак. Я видел его в деле, совсем недолго, так как сам был занят, но достаточно, чтобы понять, – к этому парню я заводиться не стану.
– Мы тут все из Нидри, – он улыбнулся. – Перебирайся в город, вот что. Хватит с тебя этих окраин гребаных. Спутниковые антенны знаешь?
– Ну.
– А как называется децильная коробочка позади антенны?
– Фиг знает.
– Центр, – смеется он. Мне было приятно войти в эту компанию.
Так началась моя деятельность в составе кэжуалсов. Сезон только стартовал, а я уже был знаком с топ-боями.
Взяли меня на Паркхэд – я сломал челюсть одному ссыкуну; кастет я, к счастью, успел скинуть. На играх в Глазго мы придерживались такой стратегии: смешиваемся с толпой, бросаемся на первого встречного, нагоняем страху на всех. Организованность и кураж – вот все, что для этого нужно. Организовать – значит правильно выбрать время и скоординировать действия. Я намыливал шею одному ебанько, который додумался нацепить на свой шарф кучу значков с изображением Папы и символикой ИРА, но тут рядом со мной нарисовались два мусора. Я побежал, продираясь сквозь толпу, но какой-то пиздюк хитрожопый подставил ногу, я потерял равновесие, рухнул, и меня примяли.
Матушка и батя пиздец как боялись, что дело дойдет до суда.
– Я не хочу, чтоб у тебя были проблемы, Рой. Ты же можешь потерять работу, сынок. Ты вроде как самый здравомыслящий в нашей семье, – мозговал отец. Его позиция была неоднозначна: озабоченность, с одной стороны, и радость, что уроки бокса не прошли даром, – с другой. – Нам, конечно, не следовало сюда возвращаться. Надо было остаться в ЮАР.
– Да ладно, па…
– Ничего не ладно. В ЮАР надо было остаться, знаешь-понимаешь, – он все бубнил. – Я ж те говорю, ты мог работы лишиться. Работа ща на улице не валяется, а тут еще компьютер – машина будущего.
– Ну да.
– Да и чего ради? Зачем? Я тебя спрашиваю. Ради банды гребаных кэжуалсов. Да этих пиздюков футбол-то не интересует. Видел я вас на Восточной дороге – все в дорогих шмотках, на лэйбаках, знаешь-понимаешь.
– Дерьмо все это.
– Конечно, дерьмо, я-то все знаю, читал в «Вечерних новостях». У всех мобилы, и все такое. Вы хотите показать нам, что все это мусор? Я тебя спрашиваю!
– Да дерьмо все это. Чисто дерьмо.
Старик уже не наводил на меня такого страху, как раньше. Он стал грустнее, слабее, смерть брата и конец южно-африканской мечты подкосили его. Он работал охранником в магазине Джона Мензи.
Я продвигался вперед, к самостоятельной жизни. По выходным мы ходили по клубам или на футбол; я уже отфачил нескольких птичек. Причастность к кэжуалсам резко повысила мои шансы на этом фронте, и, хотя я никогда не был доволен своей внешностью, теперь я имел доступ к любой понравившейся мне чувихе. Иногда это были просто уличные девки, но фак есть фак, а после махача – милое дело; к тому же лучше трахаться с такими, чем не трахаться вообще. Это повышает самооценку, что верно, то верно. На работе тоже было все в порядке; днем меня отпускали на занятия в компьютерный колледж Напьер. Мне нравилось устанавливать программы для страховых полисов, для этого требовались мозги, да и платили неплохо. Я был верен своему решению снять квартиру в центре и переехать подальше от семейки. Все дело в том, что я спускал много бабок, в основном на шмотки. Почти все, до последнего гроша, уходило на новый прикид.
На работе стали ходить слухи о моей причастности к кэжуалсам. Тогда у нас было много дел, о нас писали все газеты. Футбольные хулиганы в Шотландии всегда пользовались шумной известностью, но раньше это были отбросы, которые никогда не ходили в церковь, как все остальные, а хуячили друг друга, чтобы установить, чья ветвь христианства предпочтительней. Мы стали сенсацией потому, что от предшественников нас отличали стильность, насилие как самоцель, приличный интеллектуальный уровень.
Мне нравилась моя дурная слава. Приятно было видеть, как все джапеги с работы смотрят на меня с уважением и трепетом. Я сохранял спокойствие. Даже когда супервайзер Джэйн Хэтэвэй, эта пронырливая лесбийская корова, пыталась поймать меня на крючок и вслух прочитала колонку происшествия в утренней газете, я сохранял невозмутимое спокойствие. Ни у кого не хватило куража просто подойти ко мне и спросить, правда ли, что я тусуюсь с кэжуалсами. Завеса таинственности доставляла мне еще больше удовольствия, чем дурная слава.
Тусуясь с кэжуалсами, было легко делать бабки, но меня на самом деле интересовал исключительно махач. К тому же меньше риска. Я быстро смекнул, что, пока ты не трогаешь толстосумов или торговцев, преступления против личности копов особенно не волнуют. Как только ты начинаешь вымогать бабки у владельцев пабов, клубов или магазинов, тут-то они начинают шустрить. А уж зону топтать я никак не собирался.
В Пилтон-Хилтон, в отеле «Коммодор», собралась большая вечеринка. Тони женился на телке по имени Ханна. Однажды вечером он привел ее домой и сообщил нам о своем намерении. Она отлично выглядела, несмотря на то, что была заметно брюхата. Они собирались жить у Тони. Ее визит стал для меня сюрпризом – я был уверен, что откуда-то знаю ее.
– Настала и вам пора остепениться, – говорил Джон, поднимая стакан виски. Он налил всем, заявив, что каждый должен сказать тост. – Как ни крути, а все когда-нибудь женятся. Я вот женат и не жалею! – Он подмигнул маме, и она ответила ему приторной улыбочкой.
Бернард стал жеманничать, а Ким разразилась рыданиями. Я сказал просто:
– Хороший выбор, Тони, – хлопнул урода по спине, проглотил мерзкий виски и залил лимонадом.
На свадьбе меня чуть удар не хватил, когда я увидел одну из подружек невесты. Она была в шикарном длинном платье, которое отлично сочеталось с нарядом другой подружки и платьицами малышек, что держат фату. Это была Кобыла, гамильтоновская подстилка. Оказалось, что она сестра Ханны, а значит, моя невестка, типа того.
Я засек ее еще в церкви и за ужином не мог отвести от нее глаз. Я прямо-таки пялился на нее. Нас представили как родственников новобрачных. Их семейство однажды уже навещало нас, но меня не было дома, так что я был не в курсе.
– Ты, значит, Рой.
Сучка, она меня даже не узнала.
Я пялился на нее весь вечер, прямо глаз не отводил. В итоге она ко мне подошла.
– Что-то не так? – спросила она, сев рядом.
– Ты меня так и не вспомнила? – улыбнулся я. Она посмотрела на меня с недоумением и стала гадать,
называя имена. Большинство из них мало о чем мне говорили. Так просто, пацаны из района или из школы, которых я смутно припоминал.
– Ты гуляла со Стюартом Гамильтоном, – напомнил я. Она слегка зарделась, промямлила:
– Да ну, когда это было…
– А он тебя отымел? – спросил я, оглядывая ее сверху донизу. Хорошие у нее титьки.
В ответ она скривила морду и, нахмурившись, из хорошенькой пташки вдруг обернулась уродиной. К тому же она была весьма крепко сбита, значительно крупнее Ханны. Через пару лет она станет жирной свиноматкой. Есть такие телки – все распухают да распухают, прямо никакой меры не знают, тупые коровы.
– Что? – прошептала она.
– Я-то тебя помню. Ты, да Гамильтон, да еще этот Джилкрайст гребаный, вы обчистили меня возле лавки в Муирхаусе.
По ее лицу было видно, что она что-то смутно припоминает.
– Аа… послушай… это ж когда было…
– Это точно. Хуеву тучу лет. Посмотрел бы я на вас, если бы сейчас вы вздумали натворить что-нибудь такое. А где сейчас этот гондон Гамильтон? Я что-то потерял его след.
– Не знаю, я с ним тусовалась по молодости… давным-давно…
– Ты замужем?
– Была.
– Вот оно что, – говорю и продолжаю бархатным голосочком: – Он что, понял, что ты шлюха? Или, может быть, вы с ним на этом поприще и познакомились? Тони тебя уже трахнул? Еще бы, конечно, трахнул.
Ее лицо, казалось повинуясь центробежной силе, стягивалось к носу.
– Да ты ебанулся, сынок! – прошипела она. – Иди ты на хуй! – Она встала и пошла прочь. Я лишь улыбнулся. Потом она вернулась, чтобы сказать: – Хоть мы теперь и родственники, я не желаю с тобой разговаривать. Держись от меня подальше. Ебнутый!
– Пшла в пизду, жирная блядь! – фыркнул я вдогонку, упиваясь ее яростью!
Я тормошил ее весь вечер. Мне это очень нравилось. Всякий раз, проходя мимо, я шептал ей на ухо:
– Шлюха.
Однажды она не выдержала и повернулась ко мне лицом.
– Ты хочешь испортить моей сестре праздник, ублюдок? – прошипела она. – Если ты не отьебешься, я все расскажу Тони!
– Отлично, – улыбнулся я. – Давай. Это избавит меня от необходимости рассказать ему, что его невестка – грёбаная подстилка… Бенни! – крикнул я проходившему мимо дяде Бенни, брату моей матери. Кобыла отвалила.
– Надеюсь, я не лишил тебя шанса, а? – спросил Бенни, поднимая бровь. – Солидный вариант.
– Да нет, что ты. Хорошо, что ты подошел. Она ж ложится под каждого встречного-поперечного – ведро со свистом пролетит, – я засмеялся. Бенни подхватил.
Чуть позже я заметил, что глаза у тупой коровы уже на мокром месте – разревелась. Сразу после этого она ушла еще с одной сикой. Я подошел к молодоженам и доставил себе удовольствие, потанцевав с прекрасной невестой. Затем я подвел ее обратно к блестящему жениху и чмокнул в щечку.
– Везунчик ты, Тони.
– Знаю, – улыбнулся он.
– Да, Ханна, шикарный вечер, – добавил я. – Для нас большая честь породниться с вашим семейством.
– Да, только вот жалко, Сильвия…
– Твоя сестра, что с ней? – спросил я, изображая озабоченность.
– Она ушла. Неважно себя чувствует.
– Какая жалость!
Свадьба мне понравилась. Папа нарылся и вломил одному придурку, который, как оказалось, пытался проповедовать ему социализм. Это был единственный неприятный инцидент. Кроме того, я застукал Ким – она обнималась с каким-то мудилой в коридоре.
– Только не говори никому, ладно, Рой? – попросила она, на самом деле надеясь, что я раструблю всему свету, что у нее объявился парень. Бернард слился пораньше, наверняка чтобы побаловать себя жопным разгулом. Я в итоге нарылся с дядей Бенни и обоими Джеки.
Неплохая ночка. Кобылу я больше никогда не видел, хоть и справлялся о ней регулярно.
Даже когда Тони съехал, дома все равно было тесно. У Ким была своя комната, а я жил с Бернардом. Жить с гомиком – доля незавидная. Иногда он уезжал на время, но всегда возвращался. Почему? Фиг знает. Я так и не понял, как он так долго продержался, почему не уходил. Почему я там жил, я сам до сих пор не понял.
Бернард постоянно меня обламывал. Я-то считал себя крутым пацаном, а брат у меня, пиздец, – мимо кассы. Меня блевать тянуло, когда он, бормоча и пришепетывая, декламировал свои стихи. Он всегда читал маме, ее это ужасно смущало, но в школе Бернарда как-то назвали одаренным, и вот она мужественно держалась и всегда поддерживала его. Это было давным-давно, еще в начальных классах, с тех пор он ни хера не делал, только и знал, что задницу подставлять. Он работал в баре для «голубых» в центре города, продавал с лотка бижутерию на Инглистон-маркет.
Встав в позу, он читал свои гребаные вирши мокропискам, которые, похоже, не прочь были бы его трахнуть:
То, что зовется жизнью, нераздельно,
Хоть состоит из множества частей:
Кирпич за кирпичом, ложась в постройку,
Рождают вместе совершенство дома,
Но ни один из них в отдельности – не дом.
И осуждать меня за сексуальность
Не менее нелепо, чем слагать
Из хаоса посланий на кассете,
Когда забарахлит автоответчик
Сомнительно отчетливую речь.
Avanti! – голос итальянской крови
Слышнее всех других во мне звучит.
Такой вот бред, порцию которого мы, бывало, получали после воскресного обеда, когда старик уходил в пивную. Мама готовила что-нибудь типа риса кари и на край тарелки всегда клала чипсы, траву да пару овощей.
Однажды, когда Тони с Ханной пришли к нам в воскресенье, я, как будто невзначай, спросил о ее сестре, Сильвии, то есть Кобыле. Тут отец поразил меня, заявив:
– Похоже, Рой положил глаз на твою сестренку, Ханна. Ты уже не первый раз о ней спрашиваешь, да-да, знаешь-понимаешь, ты ею уже интересовался.
– Вряд ли, – отрезал я. Не то чтобы я стеснялся, нет, я действительно не мог вспомнить, чтоб я говорил о ней в их присутствии.
– Да уж спрашивал, не отпирайся, знаешь-понимаешь, – поддразнивал папа, и челюсть его оттягивалась книзу, как у Мистера Фантастик. Он улыбался все шире и шире, зубы его оголялись, отчего он стал похож на Чужого из одноименного фильма.
А ведь в Муирхаусе твоего крика никто не услышит… услышать-то услышат, да только всем по хуй.
Это безумное выражение сохранялось на его лице, и я почувствовал, как краснею, чем вызвал взрыв еще более бурного веселья.
– Ну и смех, – осклабился Тони.
– Не говори, – огрызнулся я.
Комната заполнилась хохотом, визгливый голос Ким с усилием перекрывал остальные.
В голове у меня застучало, пульс участился. Сильный запах пищи ударил в нос. Да я же Рой Стрэнг, мать вашу. Я, бля… Глубоко вздохнув, я привел себя в порядок.
– Он покраснел как свекла. Как свекла, знаешь-понимаешь, – смеялся старик, тыкая вилкой в пространство.
– Ты женишься следом за Тони, Рой – сказала Ким в своей пошлой, гнусавой манере, – я-то еще замуж не собираюсь, это точно…
Ее тошнотворный комментарий привел к желаемому результату – разговор зашел о ее личной жизни. Наверное, мне стоило поблагодарить Ким. Я решил не вспоминать больше о Кобыле. Я проявил слабость и серьезно нарушил, хоть и не преднамеренно, одно из основных правил: ничего никому ни о чем не болтать.
Когда у них родился малыш, Тони стал проводить у нас еще больше времени, чем раньше. На воскресный ужин он почему-то стал приходить один. Наверное, Ханна с ребенком отправлялась к своим родителям. Не думаю, чтобы Тони нравилась ее семья, но у меня так и не хватило куража спросить, что он думает о Кобыле. Об этом не могло быть и речи. Он ее трахнул, в этом я не сомневался, или уж во всяком случае попытался. Зная Тони, я не мог представить, чтобы он не предпринял попытки ее трахнуть, равно как сложно предположить, что Кобыла ему не дала.
Тони сидел в кресле, изредка отрывая взгляд от телевизора, Бернард шепелявил свои поэмы. Он посмотрел и сказал насмешливо, открывая банку пива:
– Поэзия-шмоэзия. – Тони просматривал репортаж о матче «Данди Юнайтед» – «Джонстоун» по каналу «Скотспорт». Комментатор утверждал, что в игре было мало интересных моментов.
– Что ты понимаешь, сынок, – зажеманничал Бернард.
– Я понимаю, чего твоим стихам не хватает…– улыбнулся Тони.
– Так ты теперь мировой спец по поэзии, верно, Тони? Скажи, пожалуйста, откуда у тебя такие познания? Ты разбираешься во всем на свете. Перед нами – просвещенная личность, человек эпохи Возрождения. Он равно хорошо играет как в дартс, так и в пул au fait, – не без иронии шипел Бернард, и тут я услышал, как в замке повернулся ключ. Джон вернулся из пивнухи раньше обычного.
– Я разбираюсь, что дерьмо, а что нет. Твои стихи дерьмом не назовешь – это правда. Их можно было бы назвать дерьмовыми, если б они были в два раза лучше.
Вошел Джон, сел и стал хлопать себя по ляжкам.
– Тут-то он тебя и поймал, знаешь-понимаешь. Ха-ха-ха. На словах нашего Тони не объегоришь, так-то вот.
– Я не хочу быть втянутым в словесную, перепалку с недоумками, – надменно произнес Бернард, обалдев от чувства собственного превосходства. Я подумал, что ему нравится это представление, и почувствовал приступ восхищения, однако быстро подавил его, напомнив себе, что есть Бернард, а именно – больное животное.
– Здрасьте! – заорал Джон. – Ты кого это недоумками называешь? Я тебя спрашиваю! ЛУЧШЕ НАЙДИ СЕБЕ НОРМАЛЬНУЮ РАБОТУ ВМЕСТО ТОГО, ЧТОБЫ КОРЯБАТЬ ЭТУ ПИДОРСКУЮ ГАЛИМАТЬЮ, КОТОРАЯ НА ХУЙ НИКОМУ НЕ НУЖНА!
Громко хлопнула входная дверь.
– Джон! Тони! – застонала Вет. – Что вы на него все время набрасываетесь? Отвяжитесь вы от него. Во всяком случае своими стихами он никому не приносит вреда.
Не то что некоторые, не буду называть кто, – и она посмотрела на меня, недовольно надув губы.
– И как это прикажите понимать? – спросил я.
– Сам знаешь. Проклятые кэжуалсы! Они доведут тебя до тюрьмы. А ведь у тебя есть работа – компьютеры – машины будущего.
– Ты права, Вет! Это точно! – затявкал Джон. – Грёбаные кэжуалсы! Получил такое место, а водишься с гребаными уродами. Правильно мать говорит, компьютеры – дело будущего. Тебе надо собраться с мыслями, сынок, да-да, собраться с мыслями, знаешь-понимаешь.
Я бросил на него холодный взгляд.
– Знаешь, чем я занимался на работе последние полгода? Я установил программу, которая автоматически вызывает файлы, когда служащий достигает пенсионного возраста: мужчины в шестьдесят пять, женщины в шестьдесят лет. Работы на неделю. Последние шесть месяцев я пытаюсь научить пустоголовых мудил работать с этой простейшей программой. Это примерно как сходить в туалет, посрать, не забыв при этом сначала снять штаны, а потом подтереть задницу.
Благоговение, которое испытывают люди к компьютерам, ни хера в них не понимая, вызывает во мне отвращение. Так или иначе, работа стала для меня убежищем, там я мог на время забыть о семье и о кэжуалсах, которые уже стали моей второй семьей, и все такое. Я мог установить что угодно. Это было круто, у меня все легко получалось. Я устанавливал программу, а какой-нибудь холеный кекс, получавший в три раза больше, присваивал себе все заслуги; но меня это не задевало. А вот обучать пустоголовых дебилов работать в системе – не для меня, я прямо из штанов выпрыгивал.
– Но все ж-таки это работа! И за нее хорошо платят! И не говори, что ты не откладываешь в кубышку, на черный день.
– Что ты, Джон. Так нечестно. Парень сам зарабатывает, сам распоряжается деньгами.
В этом вопросе он нетвердо стоял на ногах – старый пень постоянно выманивал у меня бабки на сигареты, на выпивку.
– Ну да, и то верно. А этот ублюдок Бернард – о чем тут говорить, пидор гребаный.
– Да просто стыд-позор, – сказал Тони.
– Это же неестественно, знаешь-понимаешь, ни хера неестественно! Вы же не станете говорить, что для мужчины естественно заниматься сексом с другим мужчиной? – Джон оглядел нас всех, и остановился на Вет.
– Естественно – неестественно, – возразил я, пожимая плечами, скорее чтобы поддержать маму, нежели защитить Бернарда, ради которого я бы и пальцем не пошевелил.
– Конечно, в нем нет моей крови, – сказал Джон.
Ах, ты, хитрая жопа! Элджин до сих пор в ИНТЕРНАТЕ ДЖОРДЖИ ВЕНТУРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ С ОТКЛОНЕНИЯМИ, я путаюсь с кэжуалсами, Ким уже несколько лет не может перейти в следующий класс и сейчас работает в булочной; прибавьте к этому нашу внешность посетителей комнаты кривых зеркал, и при этом у него еще хватает наглости считать себя едва ли не родоначальником высшей расы.
– От тебя такой же мог получиться.
– Это что еще такое? А? Я тебя спрашиваю? Что ты имеешь в виду?
– Папашу твоего сраного, вот кого я имею в виду! Это было его больное место. Его старика задвинули за связь с малолетними пацанятами. Никто не осмеливался говорить об этом.
– А что с моим папашей…
– Он тоже туда метил.
– МОЙ ОТЕЦ НИКУДА НЕ МЕТИЛ! МОЙ ОТЕЦ БЫЛ НЕ В СЕБЕ! – Он замахнулся на мать, а мы с Тони пытались удержать его. Я уж и позабыл, на что способен Джон, и он вырубил меня локтем в нос. Боль была непереносимой, слезы залили глаза. В одно мгновение он уложил Тони на пол и держал его за волосы, угрожая запинать его ногами.
– Не надо, папа! – закричал я, пытаясь остановить кровь, слезы, сопли, заливавшие мне лицо.
Он отпустил Тони и погнался за мамой на кухню. Она схватила кухонный нож и заорала:
– АГА! ПОДХОДИ МУДИЛА ГРЕБАНЫЙ, Я УБЬЮ ТЕБЯ НА ХУИ!
Я побежал наверх, в их комнату, и вытащил из-под кровати дробовик. Я думал спуститься вниз и встать супротив отца с оружием в руках, но у него хватило бы дури попытаться разоружить меня, и тогда одному из нас настал бы пиздец. Я заперся с ружьем в туалете и не выходил, пока все не затихло.
Я услышал, как хлопнула входная дверь. Положив дробовик на место, я спустился и застал Тони одного.
– Мама с Джоном пошли в пивнуху. Сладкая парочка – как ни в чем не бывало. Ты пойдешь? – спросил Тони, вырубая телик.
Пойду ли я? Нет, я погружался. В глубокую жопу.
Я погружался в кошмары с аистом Марабу.
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
мы с Джеймисоном идем по узкой аллее, идем на гнусную вонь, исходящую от разлагающегося трупа отвратительной птицы. На темной аллее странно-холодно. В тени, меж зловонных мусорных куч, слышно какое-то движение. Само зло притаилось там.
– Выходи, зловредная тварь, гнусное чудовище! – кричит Сэнди в темноту. – Думаешь, у тебя получится нас обыграть?
– Ни хера у тебя не выйдет, Джонни Марабу! – зашипел я. – Мы с Сэнди знаем о твоих гнусных планах. Мы знаем, что ты хочешь уничтожить цвет, звук, веселье и радость, сопутствующие…
Слова застревают у меня в горле, когда крупная хищная птица выходит из тени.
Сэнди подался вперед, а я стою как вкопанный. На щеке я чувствую что-то мокрое и холодное. Пахнет духами, фу ты
а
а
а
что за на хуй
– Я знаю ты почувствовал это, Рой.
Мой маленький спящий принц…
корова бешеная, опять приперлась…
– Уверена, ты почувствовал, ты ощутил мой поцелуй.
Патриция. Блядь. Нашла себе игрушку, мандавоха.
– Знаешь, что я об этом думаю, Рой Стрэнг? Я думаю, тебе необходимо почувствовать, что ты кому-то нужен, что тебя любят. Впусти меня, Рой. Впусти всех нас. Ты окружен любовью, Рой. Твоя семья, твои друзья. Впусти нас.
ПОШЛА ТЫ НА ХУЙ, МАНДАВОХА!
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
но не слишком глубоко.
Чтоб не оказаться опять на грёбаной аллее лицом к лицу с Марабу. Рано еще. А пока… в тот вечер я не пошел с Тони в паб вслед за папой и мамой. Я спокойно сидел, наслаждаясь редким ощущением, что дом предоставлен мне одному. У меня было время подумать.
На работе у меня возникли небольшие проблемы. Эта корова Хэтэвэй стала выступать по поводу моих связей с кэжуалсами. Меня повязали и оштрафовали за участие в небольшом, на мой взгляд, махаче, который газеты окрестили «уличными беспорядками». Хэтэвэй вызвала меня в кабинет Колина Спроула.
Спроул был нервным парнем с измученным видом. Когда я пришел устраиваться на работу, именно он проводил со мной интервью. Он всегда проявлял себя как справедливый чел. То, что Хэтэвэй заставила его устроить этот цирк уродов, было яснее ясного.
– Мм… здравствуй, Рой. Мы тут с Джэйн хотели переговорить с тобой.
Хэтэвэй фальшиво улыбнулась, оскалившись, как перед фотокамерой. Я кивнул.
– Ты отличный работник, – начал Спроул, – первоклассный специалист, – он просиял едва не благоговейной улыбкой и недоверчиво покачал головой: – Я до сих пор не пойму, как тебе удалось внедрить это оповещение с перекрестной географической ссылкой в систему SS 3001. Это было гениально.
Я залился краской, ощутив прилив благодарности и одновременно возмущения, и уже собирался что-то сказать, как вдруг увидел лицо Хэтэвэй. Она была в ярости и едва себя сдерживала.
– Да, неплохая работа, – живо сказала она, – но я уверена, что Рой помнит о той неоценимой поддержке и помощи, которую ему оказал весь коллектив.
Вранье. Программу я разрабатывал один. Но я промолчал.
– Ну да, конечно, – кивнул Спроул. Лицо Хэтэвэй приняло лукавое выражение.
– Видите ли, мы хотим, чтобы наши служащие преуспевали в «Скотиш Спинстерс», развивались вместе с нами. Вы ведь понимаете, не так ли, Рой?
– Ну да, – отвечаю. Спроул добродушно улыбнулся:
– Нашей организации уже много лет, и мы придерживаемся старых принципов, в чем-то мы консервативны… может быть, даже слишком… –он посмотрел на Хэтэвэй, ища поддержки, но она лишь бросила гневный, осуждающий взгляд, – …но между тем… – он нервно закашлялся, – …между тем ты превосходно выполняешь свои обязанности. Чем ты занимаешься вне этого здания, в нерабочее время, – это твое личное дело… однако…
Хэтэвэй зловеще улыбнулась:
– До нашего сведения дошло, что ты являешься членом банды футбольных хулиганов.
– Да ну? – удивился я. Банда футбольных хулиганов. Ах ты, жирная лесба, дура, мать твою.
– Мы не хотим тебя ни в чем обвинять, Рой. Просто вокруг тебя распространяются всякие слухи, слухи, которые могут пагубно повлиять на твою будущую карьеру, – сказал Спроул.
– Ну да, я иногда хожу на футбол. Но я никогда ни во что не ввязываюсь.
– Рой, – угрожающе заговорила Хэтэвэй, – о вас пишут в газетах: вы сломали человеку челюсть.
Я бросил на нее усталый взгляд и понимающе закачал головой:
– Меня уже достали эти сплетни. Да, мы с друзьями поехали в Глазго на футбол. Болельщики, бывает, грубо себя ведут; какие-то пьяные стали плеваться в нас, услышав наш эдинбургский говор. Мы просто отошли, но один из них пошел за нами и стал бить меня. Защищаясь, я резко ударил его. К сожалению, полицейский стал свидетелем только этой части происшествия. Ничего удивительного в том, что стрэтклаидская полиция предпочла версию местного жителя показаниям эдинбуржца. Однако я считал, что мои сослуживцы будут более расположены интерпретировать это сомнительное происшествие в мою пользу.
У Спроула загорелись глаза, а губы растянулись в довольной ухмылке. Хэтэвэй выглядела подавленно. Она хотела, чтобы старый, прожженный гопник Рой Стрэнг сам вышиб из-под себя табуретку, ан нет, – я не собирался доставлять ей такое удовольствие.
На следующей неделе меня повязали в Мидлсбурге на матче английской второй лиги. Мы приехали туда немного пошалить. На матче «Хибс» – «Сэйнт Джонстоун» ничего интересного не произошло. Наша банда легко бы справилась с этими ананюгами из фирмы «Фэир-сити». Мы поехали на Юг просто поразмяться, разворотили какой-то паб, я покоцал одного мудака.
Помню, Лексо говорит бармену:
– Восемь Беке, приятель. – И тут он заметил, что к пабу подкатил целый автобус скарферов. – Нет, пусть будет Гролш, – сказал он и подмигнул мне. – Бутылки потяжелее будут.
Потяжелее – спору нет.
Слава Богу, это не попало в шотландские газеты. Что ж, похоже, все улажено. Все прошло как надо, думал я, наслаждаясь одиночеством, пиная Уинстона II.
– Я не какой-то там мальчиш-плохиш, правда, Уинстон? Нет! Рой хороший мальчик, паинька, он компутеры починяет. – За окном громыхнул фейерверк. Уинстон II заскулил и забился под сервант. Был канун Дня Гая Фокса. Уинстон не переносил фейерверков. Над этим стоит поразмыслить. Меня не оставляло желание порешить этого сучьего пса, я хотел расправиться с ним как можно скорее.
Вечером мама, папа и Тони приперлись на рогах. Ким пришла позже: вниз по шее багровые следы засосов, выражение лица еще более бессмысленное, чем обычно.
– Надо было принести ему чипсов, он, видать, проголодался, – пошутил Тони.
Она смущенно прикрыла шею и улыбнулась:
– Ах, это? Вы заметили? Неужели так видно?
Отец был сердит, но ничего не сказал. Он сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Когда Ким пошла спать, он сказал Вет:
– Ты должна поговорить с этой девицей. Она ведет себя как шлюха, знаешь-понимаешь, поблядушка…
– Да не будь ты дураком, Джон, Господи, она ж просто молодая.
Потом мама пошла спать, оставив нас с Джоном и Тони в гостиной. Джон растроганно посмотрел на нас, казалось, он готов заплакать.
– Вот это женщина, ебать-колотить. Ваша мать, – он показал пальцем на меня, потом на Тони, – ваша мать. Великая женщина, лучше на земле не сыщешь. – Он заговорил громче: – Помните об этом! Чем бы вы ни занимались, вы всегда должны относиться к ней с уважением, вот именно, с уважением. Ведь лучшей женщины вы не встретите за всю свою гребаную жизнь, ебать-колотить! Вот какая у вас мать!
– Да, пап, мама у нас что надо, – хмуро подтвердил я, а Тони поддакнул:
– Так и есть, Джон, лучше мамы не найти.
Отец встал и подошел к окну. Голос стал надрывным, интонации издевательскими, когда, высунувшись наружу чуть не по пояс, он заорал:
– Я знаю, за кого нас тут держат! Суки! Знаю я этих мудил. А сами-то кто? Я вам скажу, ебать-колотить, кто вы такие! Мусор! Чмо голимые! Говна вы не стоите! – понесло папу.
Его всегда клинило на соседей, он дошел до того, что стал собирать досье на жителей нашего дома и дома напротив. Он даже купил себе компьютер у одного приятеля из «Командора» и заставил меня научить его создавать и хранить файлы на соседей. У меня не было желания поощрять его параноидальные затеи, но отказ в сотрудничестве повлек бы за собой большой скандал. Отец следил за соседями, как они приходят-уходят, и записывал их modus operandii в свои файлы. Некоторые из них со временем стали весьма подробными.
Иногда я любил приколоться их посмотреть:
15/5 Брауны
Отец: Артур
Мать: Францес
Дети: Морин (10 годков) и Стефан (6 годков)
Артур работает на почтамте. Вроде неплохой мужик. Францес вроде как милая женщина, чистая. Их детки всегда опрятно одеты. Артур иногда играет в дартс в баре «Дукат».
Вердикт: приличные люди; реальной угрозы безопасности не представляют.
15/6 Семья Пирсон
Отец: Алан (больше здесь не живет)
Мать: «Жирная корова» Мэгги
Дети: Дебби (16), Джилиан (14), Донна (11)
Эта жирная, тупая корова хочет заграбастать себе всю сушилку. Грязная сучка, она выкидывает мусор без мешка, прямо в мусоропровод, на чем была дважды поймана с поличным. Невежа с нечистым ртом. Чуть что – сразу звонит в полицию. Алан Пирсон – вор. Продал Джеки компакт-диски, а они не фурычат. Ему еще повезло, что успел унести ноги. Дебби – бесстыдная девка, с таким же ртом, как у матери. Настоящая шлюха, из тех, что кончат жизнь в придорожной канаве. Ким сказано держаться от нее подальше. Средняя идет по ее стопам. Малютка симпатичная, но за ней нужен присмотр, иначе из нее выйдет то же самое.
Вердикт: отбросы общества. Максимальная угроза безопасности, повторяю, максимальная угроза безопасности.
Хотя поведение отца очевидно было нездоровым, когда у него появился компьютер, он вроде бы немного успокоился; свою деструктивную энергию он тратил на сбор сведений и поддержание записей в порядке. Однако в эту ночь он был пьян и на взводе. Я сидел и вспоминал, как мама пела песенку из фильмов про Бонда «Никто не сравнится с тобой»:
Теперь, словно синее небо,
Следопыт мой, в этой ночи
Храня мои тайны, молчи.
Тони поднял бровь и посмотрел на меня – отец стал ходить взад-вперед по комнате как тигр в клетке, бормоча сквозь одышку проклятия. Когда, казалось, что он уже вот-вот успокоится, Джон подскочил к окну, открыл его настежь, и заорал в темноту:
– ДЖОН СТРЭНГ – МОЕ ИМЯ! ЕБАЛ Я ВАС ВСЕХ В РОТ! ЕСЛИ КТО-НИБУДЬ ИЗ ВАС, УБЛЮДКИ, ХОЧЕТ ЧТО-ТО ПРЕДЪЯВИТЬ МНЕ ИЛИ МОЕЙ СЕМЬЕ, МОЖЕТЕ СКАЗАТЬ МНЕ ЭТО ПРЯМО В ЛИЦО!
– Успокойся, пап, а то еще копы заявятся, – урезонивал я.
Он захлопнул окно и сказал нам с Тони:
– В квартале о нашей семье всякое брешут. Я просто хочу послушать, что эти брехуны теперь скажут.
– Собака лает – ветер носит, – задумчиво произнес Тони.
Я еле сдерживал смех, а Джон бросил на него холодный, непонимающий взгляд.
– Что?
– Брешут собаки, Джон, – сказал Тони и стал широко открывать рот, изображая лай.
В течение нескольких секунд стояла напряженная тишина, потом на лице Джона вспыхнула улыбка, он засмеялся, и мы подхватили с облегчением, почувствовав, что напряжение рассеивается.
– Ха-ха-ха, неплохо, Тони, неплохо, э. Один мудрый человек сказал: тому, кто не понимает хорошей шутки, серьезной проблемы не решить и подавно.
Ну да.
Тогда папаша погладил подобострастного Уинстона II.
– Ну что, мальчик мой, покажем этим говнюкам? Мы, Стрэнги, – он понизил голос, – всем дадим просраться. Через тернии к звездам. Вот наш путь.
На следующий день я купил разных фейерверков и спрятал на работе, в ящике стола.
Шум от папаши меня доставал, с другой стороны, иногда из его файлов можно было почерпнуть полезные сведения (я решил отфачить подружку Ким – Деби Пирсон; Тони там уже побывал), в остальном же меня мало заботили маниакальные затеи отца. Большую часть времени я проводил с кэжуалсами. Я был в восторге от насилия; дома все было по-другому, а здесь – возбуждение, накал, ощущение, будто твое тело заряжено и готово выстрелить, короче – кайф. С кэжуалсами можно было и к схватке подготовиться: попсиховать немного, довести себя до кондиции, – но жить в таком же режиме у себя дома – врагу не пожелаешь. Человеку нужно место, где он мог бы захлопнуть дверь и забыть обо всем на свете.
Клубиться мне тоже нравилось, но махач я предпочитал всему. Я не любил наркотики, к кислоте у меня случился бэд маза фака трип. Как-то в мы пошли в этот клуб, на Ве-нью. Дело было в четверг. Многим пацанам нравилось это местечко: на втором этаже – техно, внизу – гараж, и хип-хоп. Меня от этой музыки воротило, я больше любил инди, но я пошел, потому что парням нравилось кроме того, там крутится множество свободных дырок, в общем есть куда присунуть. Я скушал табл, и меня как будто переклинило. Сначала все шло как надо, но потом меня стало переть все сильнее и сильнее, и я не мог отделаться от дурных мыслей. Я вспоминал об этом гнусном пидоре Гордоне, я был уверен, что сейчас ворвется стая собак, и они разорвут нас на части. Мне все время виделась оторванная голова фламинго, зажатая в пасти аиста Марабу, которая зовет нас и просит о помощи тихо и печально.
В итоге пришел Али Демпси, парень из кэжуалсов, и привел меня в чувство:
– Пойми, Стрэнджи, это всего лишь искажение света и звука, вот и вся кислота, как бы круто тебя ни забрало. Просто-напросто искажение, а твое воображение разыгралось и спешит заполнить пробелы.
– Моя голова полна дерьма, Демпс, – задыхался я, – у меня, наверное, сердцебиение… старик, я здесь подохну…
– Не подохнешь. Здесь нормально. И с тобой все в порядке. Успокойся.
Так он меня и вытянул, привел в чувство. Потом он взял меня к себе на хату и сидел там, пас меня. Мощный сукин сын этот Демпс. Так или иначе, а с наркотой я завязал.
Пацаны пытались развести меня на эксперимент с экс-тазином, но я твердо держался пива «Беке». Кроме того, в клубы я ходил, только чтобы обсудить махачи, да, может, прихватить какую-нибудь телку. Я обожал махаться. Там все просто: как только ты завалишь одного-другого, как только научишься переступать через страх и боль, ты можешь идти напролом, сокрушая все, что попадется на твоем пути, а раны считать уже после. Серьезных травм у меня так никогда и не было: несколько ушибленных ребер, да однажды в Питодри мне глубоко рассекли бровь.
Среди кэжуалсов были пацаны покруче меня и бойцы были посуровей, они это знали, мне это тоже было известно. Однако я обладал качеством, которое отличало большинство топ-боев, – это даже не смелость, а скорее полный, всеобъемлющий похуизм.
Как я уже говорил, одним из самых приятных преимуществ моего положения как кэжуалса была возможность пофачиться. Большинство парней были симпатичными либо же обладали обычной внешностью. Я был уродлив и знал об этом, но, когда мой бойцовский статус повысился, застенчивость моя улетучилась, и я стал фачиться больше других. Будучи подростком, после того, как я отымел в подсобке эту сучку, я проводил кучу времени перед зеркалом, пытаясь понять, почему у меня такая непропорционально большая голова и почему мое тело слишком велико для маленьких коротких ножек. Ответ каждое утро за завтраком глядел прямо на меня поверх «Дэйли Рекорд» – я был копия отца. Таким образом, я потерял много времени и теперь наверстывал упущенное. Я имел доступ к половине приличных телок в городе.
В тот день я ушел с работы пораньше и отправился домой, прихватив для Уинстона II сочную косточку в мясной лавке на Лейт Уок. Дома еще никого не было, увидев меня, зверюга съежилась. Странно было представить, что меня покалечило это жалкое существо.
– Уиннерс… – я свистнул, и собака поняла это как намек, что можно расслабиться и повилять хвостом. Я потрепал его по голове, а он встал на задние лапы, положив передние на кухонный стол. Учуяв запах косточки с сочным куском мяса, он завилял хвостом и высунул язык. – Да, это тебе, мальчик, тебе, родимый. Это для Уинстона… вот тебе подарочек, – говорил я, забивая в кость шестидюймовые гвозди. Потом я положил ее в свою «Адидасовскую» сумку и застегнул молнию. Пес уже обнюхивал сумку. – Чуть позже, малыш, – сказал я, но он не отходил. Тогда я сунул ему ботинком по ребрам, он взвизгнул и поспешно ретировался.
Тут как раз пришла с работы мама – она готовила на дому у каких-то стариков. Вскоре подошла и Ким, принесла из булочной пирожков. Она собиралась вывести Уинстона погулять перед вечерним чаем.
– Уиннерсу надо размять лапки на пустыре. Он пойдет гулять, гулять, – сюсюкала Ким. Пес пыхтел от радости, а она наклонилась, чтобы поиграть с ним.
– Я пройдусь с вами, Ким, я должен занести Брайану кое-какие записи, – сказал я и взял свою сумку.
По дороге на пустыре я заметил несколько бродячих собак. Один грязный пес бурой масти непрерывно завывал, прямо как волк.
– Послушай, – сказал я, чтобы отвлечь сестру.
– Ужасно обидно за бродячих собак, что у них нет такого дома, как у Уинстона, да, Рой, правда, жаль? Иногда мне хочется забрать их всех к нам, ну, усыновить, что ли, а, Рой?
Так она болтала, глядя на псов, а я тем временем незаметно открыл сумку и выбросил кость. Уинстон направился прямиком к ней.
– Что он там нашел? – спросила Ким.
– Не знаю, кость, похоже, – ответил я.
– Оставь, Уинстон, так нечестно, тебя достаточно кормят дома, а тут полно голодных собак… Ты счастливчик, Уиналот, – мычала Ким, а пес бесновался вокруг кости. – Уиннерс, Уиннерс, Уиналот, Уиннерс, Уиннерс, ты про…
Уинстон взвыл – лицо Ким отобразило ужас – его верхнюю челюсть насквозь пропорол гвоздь. Пес рванул через пустырь, испуская чудовищный визг и мотая головой; в тот же миг за ним пустились бродяги.
– УИНСТОН! УИИИИНННСТООООН! – завопила Ким, но пес бежал, обезумев от боли, выплюнуть кость он уже не мог. Свара бродяг с громким лаем преследовала его по пятам. Они набросились на Уинстона и, будучи не в состоянии отличить его кровоточащие челюсти от нежного мяса на косточке, стали грызть его морду.
Ким, истошно крича, ринулась на псов, и мне пришлось вписаться ей помогать, иначе тупую корову саму бы разорвали на кусочки. В итоге нам удалось вытащить Уинстона П. Больше всех упорствовал этот бурый ублюдок, но я наградил его хорошим пинком и прижал к земле каблуком своего тяжелого ботинка, после чего он, поскуливая, уковылял прочь.
Ветеринар сшил уинстоновскую морду из кусочков, но собака потеряла один глаз, часть носа и большой участок кожи с правой стороны.
– Бедный Уиннерс, – печально произнесла Ким. Искалеченное, беспомощное животное жалобно заскулило, отходя от анестезии. – Для нас ты все равно красавец! Красивей всех!
Все были потрясены тем, что произошло с горячо любимым семейным питомцем.
– Сотворить такое с беззащитным животным! – досадовала мать. – Что за извращенец мог до такого додуматься?
– Может, япошка, – невольно ухмыльнулся я, уткнувшись в газету. Хорошо еще, что никто не обратил внимания. Джон, узнав о происшествии, взбесился не на шутку. По тому, как он, храня полное молчание, слушал наш с Ким отчет о случившемся, поглаживая изуродованного пса по лапе, я понял – дело плохо.
Он попил чаю, а потом вышел на пустырь и голыми руками убил четырех бродячих псов. Я спустился следом, посмотреть на шоу. Несколько детишек в ужасе наблюдали за происходящим, одна девчушка даже разревелась. Джон показывал угощение, приманивал собачек одну за другой и либо душил, либо переламывал им шеи. Ему помогали дядя Джеки и их приятель по имени Колин Кассади, известный псих: они держали собак, а Джон одним движением выбивал из них дух. Единственный, кто не клюнул, был этот злобный бурый пес; он, наоборот, держался подальше. Я был рад, что хотя бы он уцелел, но в то же время ощущал вину за эту кровавую бойню, ведь я любил животных. Особенно птиц – символ свободы, «свободны как птицы», и все такое. Другие виды мне тоже нравились, хотя о домашних животных я знал меньше, чем о диких зверях. Увидев мертвые тела четырех бродяг, разбросанные по пустырю, я едва не задохнулся.
– Если власти не могут справиться с вредителями, я сам за них возьмусь, – сказал мне отец. – Великий человек сказал: на войне не нужно быть добрым, на войне ты должен быть прав.
Кассади закивал с глубокомысленной миной, а дядя Джэки попытался вытащить меня на кружечку пива в их компании, но я направился домой. Я обернулся на их удаляющиеся фигуры: они шли по направлению к Ганнеру, на отце была его толстая бурая куртка.
