Книга: Кошмары Аиста Марабу
Назад: 7. Бегство из золотого города
Дальше: 9. Молящийся богомол

8. Злоключения в холмах

Когда мы приехали в тайную гостевую резиденцию в Джамбола для рандеву и отчета о состоянии работ, старый толстый Доусон выглядел просто отвратительно. Его хитрые, слезящиеся глазки потемнели, а загорелый зоб дрябло свисал, подрагивая на подбородке. Он не был похож на человека, довольного жизнью, и то, что мы были источником его беспокойства, было более чем очевидно.
Понятно, что нам еще не удалось установить место гнездования нашего Марабу: слишком мало было следов. Откровенно говоря, мы с Сэнди относились к охоте как к увеселительной прогулке, и Доусона это совсем не радовало. Он холодно поздоровался с нами и поспешил усадить на угол дубового стола зала заседаний, после чего удалился на минуту. Сэнди повернулся ко мне и прошептал:
– Толстяк Доусон взбешен не на шутку, – паническая нотка пробралась в его голос: – Да будь я проклят, если знаю, чего он так разгорячился. Как будто Джонни Аист – это…
В этот момент Доусон вошел в комнату и втиснулся в кресло напротив нас. Его похожие на непропеченные булки пальцы барабанили по столу, потом он вздохнул.
– Меня окружают одни идиоты, чьи головы заняты гомосексуальными фантазиями, а не тем, как отловить наконец этих кровопийц, – презрительно рявкнул он. Сэнди сидел с виноватым видом. Это меня раздражало, ведь мы все делали, как надо. Я уже собирался что-то сказать, как Доусон повернул пятнистое лицо к своему лакею Дид-ди: – Либо это, либо полная некомпетентность и мятеж.
Низкожопый слуга что-то пробормотал и зашаркал прочь из комнаты, глядя себе под ноги.
Я решил, что ради спортивного интереса лучше будет довести Доусона, нежели вступать в конфликт. Жирный гоблин был нам все еще нужен. Без его помощи надежд на то, что мы обнаружим Марабу, было мало.
– Успокойся, Лок, – улыбнулся я. – Не кипятись. Откупорь бутылочку-другую пивка…
– Какого черта ты меня успокаиваешь, когда вокруг меня все рушится, – отрезал он. Изумрудный лес кишит Марабу, которые только и знают, как все истреблять, а здесь, прямо у меня под носом, в Джамболе, начинаются волнения среди аборигенов… Сэди!-крикнул он. – Сэди!
Его черная мадам иностранка вошла в комнату.
– Да, миста Досса?
– Что тут происходит, Сэди? Скажи мне… кто-нибудь, объясните! Локарт Доусон то, Локарт Доусон это… ну да, давайте все затопчем Локарта Доусона! Давайте все забудем, что Локарт Доусон спас этот парк от полного вымирания!
Сэди печально покачала головой.
– Каждый знаэт, что вы наш друх, миста Досса. Каждый знаэт, что у нас ничего нэт, пока вы нэ пришли сюда сдэлат всэх нас сильный. Всэ наши люди уважат и любит вас. Только нэкоторые молодые бунтоват, как всэгда делают молодые. Мальчики эти будут сэрьезно наказан за грэ-хи, миста Досса.
Доусон заложил руки за голову и почесал шею. После чего он протяжно вздохнул.
– Я по природе своей человек вполне терпимый, Сэди, но я верю в силу примера и в наказание как итог преступления, и все такое. Иначе это дает повод дурной поросли думать, что они выиграли битву. Так вот им мое решительное нет. Предупредите этих так называемых «бунтарей», когда будет облава, что я лично намерен присматривать за их поведением. Травля Локарта Доусона становится в этих краях бурно развивающейся отраслью. В этой сфере содействия от меня не ждите, спасибо большое. Можете им сказать, что Локарт Доусон еще ни перед кем никогда не отступал и теперь не собирается.
– Ест, миста Досса.
– Конечно, – обиженно заблеял он, – конечно, возможно, когда-нибудь Локарт Доусон решит, что все это не стоит его усилий и просто уйдет. Что тогда с вами станет, а?
– О нэт, миста Досса нэ уйти, нэ оставит нас, пожалуста, нэ оставит нас! Вы человек особэнный, миста Досса, мы вас очен любит и нэ может бэз вас жит! Пожалуста, нэ оставлят нас!
Сэди уже стояла на коленях, припав к его ногам. Он взъерошил ее темные волосы.
– Ладно, Сэди. Спасибо.
Женщина встала и удалилась со слезами на глазах. Она заслужила «Оскара».
– Похоже, они вас любят, – отвесил Джеймисон театральный комплимент.
– Да, любят, Сэнди. Могу честно признаться, что в целом я весьма уважаемый человек, многие относятся ко мне с восхищением. Однако есть немногие, которые считают, что Локарт Доусон – слизняк, комический персонаж. Что ж, когда их приведут сюда в наручниках мои силы безопасности, мы учиним им допрос с пристрастием, а потом посмотрим, что я за комический персонаж.
Я поднял бровь и взглянул в сторону Доусона.
– Допросы – это моя слабость, – объяснил Доусон. – Обожаю задавать вопросы – это у меня в крови. Я спрашиваю все у всех: например, почему у нас такие огромные государственные дотации убыточным отраслям, при этом гранты на развитие бизнеса для преуспевающих так невелики. На самом деле я спрашиваю, зачем вообще существуют государственные дотации.
Я улыбнулся в ответ.
– Очень дальновидный подход, Локарт, это вам не стремление сохранять на вечные времена узкие экономические интересы преуспевшей, но духовно обнищавшей элиты за счет менее удачливых собратьев. Воистину такие допросы направляют человеческий род к самореализации, к выполнению своего вселенского предназначения. В основе же явно чувствуется глубокая философская подоплека.
Доусон изучающе посмотрел на меня, проверяя, не смеюсь ли я над ним. Похоже, он так до конца и не понял, но решил воспользоваться преимуществом, которое дает сомнение.
– Вот именно, Рой! Ты настоящий философ! – улыбнулся он, сверкнув жемчужными зубами и представив на мое обозрение дорогущие протезы.
– Вы расправитесь с этими неблагодарными мятежниками, Локарт, – подбодрил я его.
– Они забыли, что сами меня сюда позвали, – сказал Доусон, – впрочем, как и жители Изумрудного леса. Я сделал это для них.
– Так в Изумрудном лесу одобрили слияние ваших компаний? – заинтересованно спросил я.
– Больше я ничего не могу сказать, Рой. К сожалению, я не настолько свободен, как эти горячие головы, чтобы разбрасываться обвинениями. Локарт Доусон не может позволить себе такой роскоши. Я вынужден молчать, будучи связан уставом компании и положением члена совета директоров ОАО Джамбола Парк. А теперь к делу: какие подвижки в истории с Марабу?
– Как я уже сообщал вам вчера по телефону, гнездо мы еще не обнаружили. Однако не все так безрадостно… Сэнди, – я повернулся к Джеймисону; тот встал, подошел к рюкзаку и, вытащив большую карту местности, разложил ее на столе.
Сэнди надел очки в стальной оправе и начал:
– На этой карте обозначены основные колонии фламинго в этом районе и примерные миграционные пути.
– Ну и что, мы-то говорим о Марабу! – загудел Доусон.
– Дайте мне закончить, – с петушиной заносчивостью отпарировал Сэнди, что вызвало во мне короткую вспышку восхищения. Доусон нехотя уступил, и Сэнди продолжал: – Направление миграции указывает на быстрое перемещение колоний фламинго из района озера Тор-то на север, в сторону границы.
– Мы не можем позволить себе упустить наших фламинго… – вздохнул Доусон.
– Да, но слушайте дальше. Единственное, что может вызвать массовое бегство фламинго такого масштаба, – это присутствие большого количества хищных птиц, питающихся падалью, известных нам как Аисты Марабу.
– Да… но…
– Марабу обратили в бегство все колонии фламинго, встречавшиеся им на пути. Нетронутыми остались только колонии на северо-восточном берегу озера Торто. Туда-то Марабу и направляются.
Доусон понимающе поднял бровь.
– Туда же, – сказал я, выдержав, как мне казалось, весьма театральную паузу, – направляемся и мы.
– В любом случае, – добавил Сэнди, не упуская возможности воспользоваться своим возросшим в глазах Доусона авторитетом, – кое-что
нам
– Я ГЛАЗ НА ТЕБЯ ПОЛОЖИЛА
ОТЪЕБИСЬ!
– Вот, включила тебе музычку. Доктор сказал: чем громче, тем лучше.
Это Патриция.
– У тебя, конечно, есть семья, правда, Рой? Ха-ха. Твой брат Тони сделал мне вчера гнусное предложение.
Не надо, Патриция.
– Но он не в моем вкусе, не мой типаж, к тому же женат, ну, ты понимаешь. С другой стороны – симпатичный, особого сходства с тобой я не нашла… Боже, я не то имела в виду. С тобой вроде все в порядке. Приходила твоя подружка. Сидит и молчит. Ей, наверное, очень грустно видеть тебя таким.
Кто, черт побери, это был? Всяко не Дороти. Она, конечно, нашла себе толстомясого парня и даже, наверное, завела уже первого толстого малыша. Поселились они где-нибудь в Уимпей или Баррат, дом номер… в Фэтхел, Мидлотиан, а то и в Фэтхел, 5-й номер. Таким образом, Фэтхел, Манчес…
НЕТ. ЭТО БЫЛА НЕ ДОРИ.
Это та, что говорила про Демпси. Вот кто это. Это она.
Но кто она, мать ее?
– Она все ж-таки не бросает тебя, Рой. Видать, не верит, что ты так плох, как о тебе говорят. Я тоже не верю. Я вижу в тебе хорошее, Рой. Когда я свечу фонариком тебе в глаза, иногда мне кажется, что я что-то вижу, и я знаю – это добро.
Да что ты, Патриция? Откуда тебе знать?
Я от него без ума.
БЕЗ УМА
БЕЗУМИЕ
ГЛУБОКОЕ БЕЗУМИЕ
ГЛУБЖЕ
Ну да, вот она, эта песенка, с которой любила выступать мама. Помню, она исполнила мне ее на день рождения. Я был смущен. Сюрприз так сюрприз. Не праздник, а День дебила. Когда мы вернулись в Шотландию, муниципалитет поселил нас в такой же квартире, только теперь не на пятом, а на шестом этаже. Для мамы это было снижение социального статуса – на последние этажи обычно поселяли наибеднейшие семьи. Соседи рассказали прикол: нашу старую квартиру удалось сдать совсем недавно – она пустовала в течение почти всего восемнадцатимесячного африканского сафари.
Декси и Уилли – приятели по школе и по району, я перешел в средние классы, они уже там учились. Эти грязные уроды были рады, что их хоть куда-то пригласили, пусть даже к Стрэнгам. Мой приятель Пит так и не пришел – придумал какую-то отговорку, а вот Брайан подтянулся. Он сам недавно вернулся в район из Моредана, где он гостил у своей тетушки. Теперь он будет жить со своим стариком: мама их бросила, и старика это вроде как подкосило. Все сидели напряженные, воровато оглядывались, и тут мама, уже поддатая, как завопит:
И пусть говорят, что он грубоват,
А кто виноват, что я от него без ума…
Новая школа.
Мамино выступление лишило меня спокойствия, разрушило все мои планы освободиться от комплексов и посылать всех, кто попытается поставить на мне клеймо «придурок». Однако в общем и целом дела как-то наладились. Я, конечно, мог раструбить всем, что я брат Тони Стрэнга, но это отождествляло бы меня с Бернардом: этот пидор гнойный учился в моей школе на два класса старше. Мне постоянно приходилось краснеть за него, но его никто не трогал, так как он без всяких колебаний объявил себя младшим братом Тони Стрэнга. А мне это на хуй было не нужно. Мне нравилось делать то, чего от меня меньше всего ожидали. В школе учителя, судя по фамилии, решали, что я беспробудно туп, так я стал хорошо учиться. Так как я хорошо учился, они думали, что я поступлю в университет. Всеобщее мнение, что я – «будущий студент», проследовало за мной аж из самого Йоханнесбурга. Ни фига. Я никого не слушал.
В средней школе я появился, покрытый стойким южноафриканским загаром, отчего мое уродство приобрело экзотический оттенок. Многие еще помнили Тупорылого Стрэнга по начальной школе и по району, а чаще других вспоминал один жирдяй по имени Том Мэтьюс.
Бедняга Мэтьюс, поглядывая с задней парты на зубрилу Стрэнга, должно быть и не подозревал, что я коплю злость, выжидая момент. Он и стал моей первой жертвой. Хорошо, что это был именно Мэтьюс, хорошо, потому что он был рослым, крутым, горластым и тупым. На этот раз будет нечто посерьезней циркульной иголки.
Когда мы выходили из класса, он плюнул мне на голову. У нас в школе была такая забава, будто мы харкаем друг другу на затылки, но выплевывали мы только сжатый воздух. Этот же гондон плюнул по-настоящему.
Я почувствовал, как густая слюна стекает по шее за воротник.
Когда я повернулся к нему, готовый к бою, я увидел, как в его глазах промелькнуло удивление, а потом и замешательство. Он что-то сказал, ребята захихикали, ожидая, что сейчас Тупорылый Стрэнг получит сполна, но, когда я вытащил из кармана маленький охотничий нож, купленный на улице Лейта, смешки сменились на охи и ахи, и я трижды расчудесно пырнул Мэтьюса: два раза в грудь, один в руку. И пошел себе на следующий урок.
В происшествие вмешались учителя и полиция, хотя Мэтьюс, надо отдать ему должное, меня не продал, он просто вырубился на школьном дворе и его отвезли в больницу. Я просто мило со всеми поговорил. Кроме того, теперь я был Рой Стрэнг, трудолюбивый, способный ученик, будущий студент. Учителя наперебой давали показания и твердили всем и каждому, что Томас Мэтьюс не был ни трудолюбивым, ни способным, а был задира и драчун. Да, в полиции знают семейство Мэтьюсов; Стрэнги им тоже небезызвестны, но я так убедительно сыграл роль маменькина сынка, что они и не вспомнили про семью. Все сошлись на том, что Мэтьюс нагнал страха на Роя Стрэнга, поэтому ему пришлось носить с собой нож. Про историю с циркулем в начальной школе так никто и не вспомнил. Никаких обвинений не последовало: папа с мамой даже не узнали о происшествии.
Школьная жизнь стала полегче, после того как был установлен основной принцип: с Роем Стрэнгом лучше не связываться.
А вот вне школы все было не так просто. Помню, как однажды, субботним вечером, я сидел, читал нового Серебряного Серфера, купленного в книжной лавке Бобби. Было уже поздно, и я, как всегда, съежился от страха, когда услышал, как старик спрашивает матушку:
– Перекусить не хочешь, Вет?
– Не откажусь… – ответила старушка жеманным и дразнящим тоном, будто речь шла о сексе.
– Рой, принеси мне рыбный ужин и… ты что будешь, Вет?
– Я буду рыбу… нет, белый пудинг… нет, пирог с фаршем и маринованным чесноком… нет, лучше телячий рубец, возьми телячий рубец. Да, точно, телячий рубец с потрохами. Нет, рыбу, рыбу!
– Господи Боже ты мой… два рыбных ужина, дуй, пока твоя мать не передумала.
– Пап, может… – простонал я. Идти поздно ночью по району в забегаловку – хуже некуда. Рядом пивняк «Командор», но народ оттуда уже расходился. Когда папаша заседал в «Командоре», он сам приносил ужин. Для меня же это было сущее мучение, я ужасно обламывался, когда он оставался дома по вечерам. Тебя могли застопорить пацаны постарше да покруче, наркоты норовили тебя опустить. С ним-то никакая сволочь не связывалась, поэтому он этого просто не замечал.
Я спустился по лестнице и пошел в темноту торгового центра. Увидев двоих парней, направлявшихся ко мне, я напрягся, но тут же расслабился, признав в них своих приятелей Пита Боумана и Брайана Хэнлона.
– Пит, Брай!
– Рой!
– Вы куда?
– Домой.
– А где были?
– В бассейне, потом зашли к моему старшему брату, – сказал Пит.
– Пошли со мной до забегаловки, – рискнул предложить я.
Пит прикрыл глаза ладонью и засмеялся:
– Это ты здорово придумал. Смотри по сторонам, Рой, там где-то бродит Гамильтон и еще несколько старшеклассников.
– Плевать, – улыбнулся я, а сам чуть не наложил со страха.
– Идешь в субботу на футбик? – спросил Брайан.
Футбик этот мне на хуй обосрался.
– Не знаю, может быть, – ответил я.
– Заходи в гости, – сказал Брайан.
– Ладно.
– Будь, Рой.
– Будь, Пит, будь, Брай, – попрощался я, и они ушли.
А я пошел дальше, в темноту. Какой-то синяк заорал, увидев меня, но я, не обращая внимания, припустил к забегаловке. Свет, сочившийся оттуда, был единственным признаком жизни в округе.
Пока меня обслуживали, я старался сохранять невозмутимое спокойствие – за мной выстроилась очередь осипших синяков и психов из пивняка, которые принялись орать друг на друга. Когда я заметил, что Гамильтон и его свита стоят на выходе из магаза, коленки у меня затряслись.
Я подождал, и, когда мой заказ был готов, их уже не было. Облегченно вздохнув, я вышел и побежал сквозь холодную ночь, прижимая к груди горячие пакеты. Я уже было совсем успокоился, как вдруг из подъезда внезапно вылетел Гамильтон и встал у меня на пути. С ним было еще двое пацанов и две девицы.
– Здорово, приятель, угости, чем давишься!
– Не могу, это отцу, – сказал я.
Гамильтону было шестнадцать. Мне еще не исполнилось четырнадцати. Это тебе не Мэтьюс – совсем другая весовая категория. Те двое были еще старше, тот, что с длинными светлыми кудрями, выглядел на все восемнадцать.
– Оставь его, Хамми, он же еще малой… –сказал он.
– Давайте затащим его в подъезд, – заржал Гамильтон.
Его дружок, тоже из старших классов, некий Джил-крайст, выдавил смешок:
– Ты знаешь, что это за перец? Он покоцал брата Дэвида Мэтью. Думает, что он немеренно крут.
Они затолкали меня в подъезд. Я еще крепче вцепился в пакеты. Я думал только о том, что скажет мой старик, если я позволю им добраться до жратвы. У Гамильтона был полон рот торчащих наружу зубов. Он напоминал мне пиранью: у него было столько зубов, что он и рот толком не мог закрыть. Он с ликованием вытащил нож и приставил его ко мне.
– Так ты, значит, с перышком ходишь?
– Нет, – отвечаю я.
– А я вот слышал, что в школу ты приносил. Так ты типа беспредельщик?
– Нет, – я пожал плечами, все еще сжимая пакеты. Гамильтон засмеялся и вдруг исполнил передо мной
странный, похожий на птичий танец: неестественно передвигаясь, он выпячивал грудь и крутил головой из стороны в сторону.
– Отстань от него, Хамми, я не шучу, мать твою, – смеясь, сказал парень постарше и шутя оттащил его от меня. Ко мне подошла одна из девок, она тоже училась у нас в школе. У нас с Питом и Брайаном было для нее прозвище – Кобыла. Бывало, я онанировал, представляя себе ее образ; а если честно, я постоянно на нее дрочил. Помню, однажды мы были у Брайана и смотрели программу о животных, там показывали, как фачатся богомолы и как богомолиха пожирает во время акта голову богомола. Мы потом шутили, что в койке с Кобылой можно нарваться на такой же прием. Помню, я еще сказал, что стал бы фачить Кобылу, только если б мне удалось ее сначала привязать.
– Подружка у тебя есть, сынок? – спросила она, жуя жвачку так медленно и обдуманно, что ее красивое личико удлинялось и становилось похоже на лошадиную морду. Подобная мимика ее совсем не красила, однако девица каким-то непостижимым образом становилась еще более сексапильной.
Несмотря на страх, я почувствовал напряжение в паху.
– Не-а, – ответил я.
– Да он и дырки-то не видел, – презрительно фыркнул Гамильтон. Джилкрайст заржал.
Я промолчал.
– Да оставьте вы убогого, – смеясь, сказал блондинистый. – Ладно, Хамми, отпусти ты его.
Тут я увидел вторую девицу, это была Каролин Карсон из нашей параллели, точно; мы даже встречались на некоторых уроках. Она была что надо. Убийственная красотка. Я был готов провалиться сквозь землю.
Блондин, видимо, заметил, что я узнал ее и что я в шоке. Он приобнял ее.
– Это моя малышка, нравится? – сказал он, похабно ухмыляясь.
Она засмеялась и отодвинулась от него.
– Да ладно тебе, Доджи… – Похоже, ей было не по себе, что ее застали в компании таких уродов. Я-то принимал ее за приличную девочку.
В этот момент Гамильтон ударил меня по лицу. Я стоял, уставившись на него, сжимая пакеты.
– Дай пожрать, мать твою! – рявкнул он. Он вперил в меня сверкающий, неистовый взгляд, и я почувствовал, что скула, в которую он мне вдарил, странным образом пульсирует в такт с моими же яйцами.
Потом я увидел, как что-то изменилось в его глазах, как будто мы обменялись нервными импульсами, отвратительными и пугающими, сущность которых я не смог бы определить.
Что-то общее было между нами.
Я не сводил с него глаз, я уже не боялся, уж во всяком случае его. Не Гамильтона я боялся, а своего старика, и он это понял. Я только злился на него и на себя за то, что был слишком слаб, чтобы оказать сопротивление этому гондону.
– Да ты ебанько! – заорал он, подходя ко мне с пером в руке. Блондин удержал его и одновременно вытолкал меня из подъезда, но все они вышли вслед за мной.
Я просто сжимал свои пакеты. Я знал, что в любой момент могу остановить этот кошмар, сказав: «Я брат Тони Стрэнга», – но я не хотел этого делать. Я это я, а речь шла о Рое Стрэнге.
Рой Стрэнг.
Я держал еду.
– За какой клуб болеешь? – мимоходом спросил Гамильтон, как будто между нами ничего не произошло; нож он убрал обратно в карман.
– «Хибз», – ответил я.
Меня-то футбол особенно не интересовал, но папа и Тони, как и большинство моих товарищей по району, болели за «Хибз», так что этот ответ был наиболее безопасен.
– «Хебз»! «Хебз»! – повторил он, пародируя мой еще не сломавшийся голос.
Он оторвал от кулька немного бумаги и вытащил несколько кусочков. Я стоял как вкопанный. Я пытался что-то сказать, но слова не выходили у меня изо рта.
– Пиздуй отсюда, пока жив! – рявкнул он, схватил меня за волосы, рванул вниз, пока мое лицо не ударилось о его колено. Я почувствовал, как моя нижняя губа разбилась о передние зубы, и рот мой наполнился сладковатым привкусом собственной крови. Сжимая пакеты, я медленно поднял голову, меня трясло от злости и обиды.
– Отъебись ты, Хамми, мудила! – крикнул парень постарше, блондин, и припустил за Гамильтоном, между ними завязалась потешная потасовка, а я тем временем дал деру. Нижняя губа мне казалась огромным куском резины во рту.
Когда я пришел домой, отец взглянул на меня, потом на порванный кулек, который я тщетно пытался скрыть.
– Кто-то испортил мой ужин!
Я сказал, что проголодался по пути и съел несколько кусочков. Он глянул на меня сурово.
– А что с твоим ртом?
Я почувствовал слабость в коленях, у меня больше не было сил пороть эту неубедительную чепуху, это бы еще больше его разозлило. Уставившись в пол, я рассказал ему все, что произошло. Я поднял голову и увидел, как Ким во все глаза смотрит на меня, и ее случайно вырвавшееся «о-о-о-ох» еще больше усилило мои страдания. Бернард, искать которого бесполезно, когда надо послать кого-нибудь за едой, самоотверженно сражался с улыбкой, кривившей его лицо, и проигрывал. Все мы ожидали, что отца забычит и он отвесит мне звонкую пощечину, но он лишь с грустью взглянул на меня.
– Тебе придется научиться как следует постоять за себя, Рой. Ты же Стрэнг, или кто, – устало казал он, презрительно покачивая головой.
Я поклялся отомстить этому гондону Гамильтону, но так и не выполнил своей клятвы. Сначала его послали в исправительную школу для малолетних преступников в Полмонте, потом он просто исчез из поля зрения. Джилкрайста, его закадычного дружка, перевели в другую школу в противоположном конце города. Этого урода я еще встречал, да и шлюшек его тоже.
Только это было потом.
В школе, однако, было куда легче. Распространявшиеся вести о том, что Гамильтон меня отделал, не роняли моего достоинства, ведь он был старшеклассник, к тому же крутой. На самом деле от того, что я-таки не обосрался, статус мой еще больше повысился. В школе и в районе вместе тусовались в основном только я, Дикси, Вилли, Брайан, Монти и Пенман. Нас никто особо не трогал, и мы никого не трогали.
Так продолжалось довольно долго. Мы здорово веселились. Однажды ночью мы вломились в школу, собираясь перевернуть все вверх дном. Мы забрались в самый ненавистный класс, куда должны были приходить каждое утро на перекличку, и в верхнем ящике стола нашли ремень самой нелюбимой училки – мисс Грэй.
Мы стали со всей дури полосовать друг другу руки этим ремнем, куда жестче, чем лесба Грэй или кто-либо из наших учителей, при этом, как сильно мы ни лупасили, все равно было совсем не так больно. Тут Брайану пришла в голову отличная мысль – он вытащил верхний ящик и заставил этого психа Вилли в него насрать. Вилли отложил дымящуюся личинку, и Брайан вставил ящик обратно в стол. Какое-то время мы ржали, как ебанутые, и тут Брайан говорит:
– Утром мы придем и доведем эту соплежуйку Грэй. Она полезет за ремнем…
– О-о-о… охуеть! – заржал Пенман.
– Тогда давайте не будем ничего крушить… сделайте так, чтобы никто не догадался, что мы взломали класс. А я пока дойду до библиотеки, – сказал я.
В библиотеке я прихватил пару книг о птицах: «Городские птицы Британии» и «Энциклопедия тропических птиц Шермана», том 1.
На следующий день мы довели-таки лесбу Грэй. Мы кричали: «Рис-рис-рис», пока не получилось: «Сри-сри-сри». Такие выходки заставили бы ее грудь вздыматься, если бы она у нее была; в итоге она завелась и полезла в ящик за ремнем. Грэй всегда била ремнем по столу, что означало, что все мы должны заткнуться и послушать, что она говорит. А говорила она всегда одно и то же: «С утра пораньше в понедельник, или в пятницу в конце дня, или середина недели – не самое лучшее время, чтобы испытывать мое терпение!»
Всегда один и тот же бред.
– Так! – заорала она, открывая ящик и засовывая туда руку. – Серое, дождливое утро не самое лучшее время, чтобы испытывать мое… Она нащупала ремень и застыла, другой рукой слегка приоткрыв ящик, она заглянула вовнутрь и чуть не задохнулась, пытаясь сдержать блевотину. Мы напрягли ягодицы, чтобы не заржать. Брайан стал красный как рак, глаза слезились. Мисс Грэй вытащила ящик, прикрыв говно и свою запачканную руку листом бумаги А4. Она понеслась к выходу, держа ящик в свободной руке. – Животные! Гребаные свиньи! – шипела она, в ответ мы только охали-ахали, пораженные ее сквернословием. Грэй завопила на Бриджет Хислоп, зазнайку, которую Брайан прозвал Фригидный Писиглот, чтобы та открыла дверь, и сиганула по коридору к учительским туалетам.
Круто было.
Хорошие были времена, но потом возникла проблема, требующая решения.
Но об этом я пока что не хочу говорить. Я хочу вернуться на охоту, в погоню за Марабу. То есть ГЛУБЖЕ, ведь нам с Сэнди удалось, видишь, вытянуть из Доусона еще немного припасов… нет, что-то не так,
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
ГЛУБЖЕ
После того как мы наглядно показали, как Марабу изгоняют фламинго, старый жирдяй Доусон снабдил нас дополнительно добрым количеством оснащения и съестных припасов.
– Поедете по этой дороге – держите ухо востро, там полно террористов, – прогудел Доусон нам вдогонку.
Мы снова отправлялись в дорогу на джипе и были весьма довольны собой.
– Весело, правда, Сэнди?
– Да, – улыбнулся Сэнди, – что бы там дальше ни случилось, знай, что с тобой я провел лучшие часы своей жизни.
Я аж зарделся от смущения и, чтобы сменить тему, заставил Сэнди рассказать еще одно из своих приключений со львами.
– Был такой случай: меня занесло в деревню, жители которой были до смерти запуганы ненасытным львом-каннибалом. Они буквально боялись выходить из своих хижин, запасы продовольствия подходили к концу, вокруг царила антисанитария – мусор выбрасывался прямо за порог. Селян не в чем было винить, ведь за месяц они потеряли троих человек. Короче, было около трех ночи, я и моя команда, размещенная на постой в одной из хижин, спали беспробудным сном, как вдруг кто-то вышиб дверь, и не успели мои парни опомниться, как огромный лев схватил одного, по имени Можемба, и, вцепившись в бедро, потащил его прочь из хижины. Меня это не на шутку взбесило: разбуженный поднявшийся суматохой, я быстро схватил винтовку и выстрелил зверюге в область сердца. Мне очень повезло, конечно же, в тот момент я стрелял наугад, времени целиться у меня не было.
– Ерунда, Сэнди, – сказал я, – ты же чертовски меткий стрелок.
– Очень мило с твоей стороны, Рой, но я никогда особо не славился как превосходный стрелок. Этот выстрел, однако, попал точно в цель: лев тут же отпустил Можембу и удрал в ближайшие заросли. На рассвете селяне нашли тело метрах в семидесяти от хижины. Это была всего лишь старая шелудивая львица, нападавшая на людей от полной безысходности. Но самое существенное в этом происшествии было то, что бедняга Можемба воспринял это нападение как признак собственной слабости, мол, он был недостаточно бдительным.
– Но так оно и было на самом деле, – заметил я.
– Да, но я не мог взять и бросить его там, чтоб он истек кровью. Он слабел, бредил, прощался со мной: прости за то, прости за это… короче, я приказал всем оставить нас вдвоем и сам занялся ранами несчастного.
Я промыл его бедро горячей водой и спринцевал рваные раны антисептиком, чтобы предотвратить заражение крови.
– Отлично сработано.
– К счастью, в этом случае меры предосторожности оказались небесполезны и через шесть недель парень уже встал на ноги. Охотиться после такой травмы ему было уже не по силам, так что я назначил его своим ординарцем… он отлично справлялся. – Сэнди высовывает длинный раздвоенный язык… да нет, не раздвоенный, нормальный язык.
Черт.
Черт.
Я поднимаюсь вверх
наверх
наверх
наверх
наверх
Не работает. Ладно-ладно. Какую проблему я должен был разрешить? Проблему. Каролин Карсон.
Каролин Карсон. Она вела себя так, будто «принцессы не какают», но меня она никогда не донимала. Я считал ее приличной девочкой. Примерно год спустя меня перевели в ее группу, по-моему по английскому. Вряд ли она забыла о том происшествии с Гамильтоном и Джилкрайстом, когда они терроризировали меня, а они с Кобылой стояли рядом. Она нравилась всем и каждому и, видимо, считала, что вместе с приятной внешностью она получила неприкосновенность и может делать, что хочет. Однажды в классе она пребольно щелкнула меня сзади по уху, но еще глубже, чем боль, я прочувствовал унижение. Уши всегда были для меня больным вопросом.
По классу прокатился смешок. Опять они смеются, мать их.
Никто не смеется над Роем Стрэнгом.
Я знал, где она живет, и после школы я последовал за ней. Я срезал угол и, обогнув супермаркет, побежал дворами; я прибыл первым и поджидал ее на лестничной клетке. Казалось, она болтала с подружкой целую вечность, но в итоге в подъезд она зашла одна. Я тут же набросился на нее и прижал к стене в темной нише возле мусоропровода, приставив к горлу швейцарский армейский нож (купленный опять же в лавке на Лейт Уок).
– Ты что? Что ты делаешь, Рой? – захныкала она, едва не наложив в штаны. Это был первый раз, когда она со мной заговорила, впервые эта сучка произнесла мое имя.
Мне нравилось выражение ее глаз, нравилось держать ее, приставив нож к горлу. Я наслаждался своей властью. Помню, я еще подумал: вот она, власть, ее просто нужно брать, а когда взял, надо удерживать, вот и все дела. Перец затвердел у меня в штанах, все было так прекрасно. Вокруг – ни звука. Мой рот, подбородок, губы, руки, ноги – все трепетало от возбуждения.
– Ты щелкнула меня по уху, мать твою. Что ты на это скажешь?
– Прости… – тихо проскулила она.
Я стал медленно говорить ей прямо в ухо, а она вжалась в стенку, не способная на большее, так как движения ее были скованы страхом.
– Меня зовут Рой Стрэнг, мать твою, и шутить со мной никто не смеет… подними юбку, – скомандовал я, посильнее прижав перо к ее тонкому, белому горлу.
Она подняла юбку.
– Выше.
Я засунул руку ей в трусики и сдернул их на бедра. В порножурналах я видел множество мохнаток, но это была первая, которую я увидел собственными глазами.
– Рыжая пихва, я так и думал, мать твою. Я хотел посмотреть, какого у тебя цвета там волосы, – ухмыльнулся я.
Обезумевшая сучка выдавила из себя жалкое подобие улыбки.
– Чё ты лыбишься? А? Думаешь, я шучу? – я сплюнул сквозь зубы, указывая на себя.
– Нет, – стала оправдываться она.
Я придвинулся ближе, налег и стал тереться об нее, пока не кончил, выдавая фразы из порножурналов. Мое горячее дыхание обжигало ее застывшее испуганное лицо:
– Шлюха… ебаная сука… грязная шлюха… тебе ж это нравится, сучка ты, мать твою… – Я чувствовал себя, как Уинстон II. Теплый клейстер залил мне штаны. Вот и все. Вот я и пофачился в первый раз, хоть и всухую. «Фачиться всухую» – так старшие пацаны в районе говорили, когда не суешь в пихву, а просто трешься об нее.
Я сделал шаг назад и сказал:
– Хоть одно слово кому-нибудь скажешь, маленькая рыжая пизденка, считай, что ты мертва! Ясно?!
Она будто приросла к полу, стояла, закрыв глаза руками.
– Я никому ничего не скажу… – она чуть не задыхалась от страха и, когда я уходил, уже почти разревелась. Я обернулся посмотреть, как она подтягивает трусы; подумал, на это можно будет вздрочнуть.
Она была еще совсем малютка: едва наметившаяся грудь, узкие бедра. Скоро пофачусь по-настоящему, с реальной женщиной.
Эту проблему я решил.
Учиться мне было легко, и никто до меня не докапывался. Иногда, если старик уходил в дневную смену, я скипал с уроков, чтобы посмотреть Уимблдон или Кубок мира. Я очень любил бывать дома один. Помню, в то лето я реально прикололся смотреть Уимблдон: был там один здоровый поц, никем не признанный теннисист, с мощной подачей, не могу вспомнить, как его звали, так он вышибал корифеев одного за другим и дошел аж до полуфинала. Помню, этот старый сноб Дэн Мэскел назвал его «подводной миной». Таким был и я в школе и в районе – «подводной миной». Я не был настолько популярным, чтобы стать одним из крутков, но имел угрожающий вид, и связываться со мной было опасно. Крутки это знали, и я был в курсе.
Вместо того чтобы укреплять свои позиции и застолбить себе место бойцового пса одной из школьных или районных банд, я избегал их и собрал свою шайку. Я хотел быть главарем. Мои пацаны все были людьми неприспособленными: они были либо слишком спокойными, как Пит, либо слишком умными, как Брайан, либо слишком не от мира сего, как Пенман, или же слишком неряшливыми и тупоголовыми, как Дикси и Вилли, чтобы вписаться в другие банды.
Тем летом я прямо сгорал от желания трахнуться. Должно быть, я действительно дошел до ручки, если однажды прихватил в мужском туалете некого Алана, или Алека Монкера. Этот парень ходил в сером пальто из бобрика зимой, а летом носил школьный пиджак (это у нас-то!) и всегда был такой чистенький, аккуратненький, как будто мамочка все еще помогала ему одеваться.
Этот маменькин сынок был, однако, весьма общительным парнем. Он вроде как подружился с нами, видимо, в школе его так доконали, что он искал компанию, которая могла бы его защитить. Однажды он вписался подыграть мне, когда я изображал мага, будто я его гипнотизирую:
– …спать, спать… …спать…
…он пересрался, это было заметно; глаза открылись, как окна на экране компьютера. На дисплее все выглядело как надо, но внутри много еще было всякой всячины, что-то таилось там, за девичьими глазами. Я поднял ногу и с силой пнул придурка коленом в пах…
…яйца надо прикрывать…
…согнувшись вдвое от боли, он пронзительно крикнул, как раненое животное. Я подхватил, передразнивая его, с ледяным спокойствием смакуя его взгляд, полный страха и трепета.
Тони однажды сыграл со мной такую шутку. Дело было у нас дома. А в общем Тони был что надо: сильно никогда меня не бил. В основном он лупил Бернарда, я, бывало, любил посмотреть, как он пиздит этого пидора.
Интересно, что после таких вот выходок я всегда дерьмово себя чувствовал. Мне было грустно и уныло, вероятно, я просто сожалел о случившемся. Интереснее всего, что я сожалел вообще, не имея в виду конкретного человека, которого я обидел. Своих жертв я ненавидел еще больше. Но после я всегда пытался загладить вину, совершить что-то хорошее, например, уступить место в автобусе какому-нибудь старому пердуну или помыть маме посуду. Но только когда я поступал с кем-нибудь так, как с этим маменькиным сынком, я чувствовал энергию жизни, чувствовал себя на коне. И хотя потом мне действительно было не по себе, все же не настолько, чтоб это могло останавливать меня в каждый конкретный момент.
Однажды мы с Брайаном и Пенманом сидели в мужском сортире; парни курили, меня же курево никогда не интересовало. Мы чисто зашли пробздеться, а тут вдруг заходит, кто бы вы думали? Тот самый маменькин сынок. Его обеспокоенное заячье выражение порадовало мой глаз, я почувствовал сухость во рту. Горло мое как будто сжалось, а губы слиплись, так что мне пришлось облизать их, чтобы открыть рот.
– Взять его! – заорал я и, приставив нож, впихнул его в ближайшую кабинку.
– Стрэнджи, что ты делаешь, придурок! – крикнул Брайан.
– Давай, давай… ори, мать твою! – задыхался я. Я заставил маменькиного сынка надрачивать мне хуй.
– Медленно… не то прирежу, мать твою… мягче, – командовал я, а он нежно оттягивал мой конец, округлив от страха глаза. Несмотря на то что парни ржали и поминутно стучали в дверь, я завелся и спустил прямо на черный пиджак этого слащавого мудака.
Я быстро заправился и открыл дверь.
Пенман и Брайан попадали со смеху, когда готовый расплакаться маменькин сынок наконец-то показался из кабинки, а за ним вышел я с гнусной улыбочкой на роже.
Хотя все мои дружки посмеялись над этой выходкой, но некоторое время после этого они напрягались, будто я, как и Бернард, стал пидором. Я винил во всем маменькиного сынка и вынашивал план жестокой мести. Если бы этот гад не был таким немощным и чистеньким, как девчонка, я бы никогда так не облажался. Я ненавидел шдорасов, меня тошнило от самой мысли, что эти больные уроды суют свои концы друг другу в сраку. Я б их всех кастрировал.
Вскоре после этого я увидел маменькиного сынка – он болтал с приятелями на игровой площадке; когда мой локоть с силой хрустнул ему по лицу, раздался настоящий вой. Я не стал утруждать себя и даже не обернулся посмотреть, как кровь хлещет из девичьего рта, но Дикси и Брайан уверили меня, что так оно и было.
Так или иначе реакция моих друзей делала еще более неотложной необходимость трахнуть кого-нибудь по-настоящему, переступить черту. К счастью, в скорости я получил такую возможность. По вечерам мы шатались вокруг школы, охуевали, щупали девчонок, которые таскались с нами. Была там одна, побойчее, звали ее Лесли Томпсон: смотреть не на что, обычная замарашка, зато солидные титьки и отличная жопа. Другие были еще совсем маленькие: ни груди, ни жопы нормальной. Я ее вытаскивал из кружка и уводил через поле в другой конец школьного двора. Я трахнул ее несколько раз всухую, после чего добился своего и развел ее на реальный фак.
У Тони я взял ключи от служебной комнаты. Ключи полагалось иметь только уборщицам да мусорщикам, но моему старику тоже выдали связку, так как он был вроде как ответственный за безопасность нашего дома, неофициально конечно. Такова была политика муниципалитета – поощрять инициативу ответственных съемщиков по поддержанию порядка во вверенных им домах. Короче, отцовские ключи были у Тони, и он водил в подвал телок. Тони был настоящий ебарь-виртуоз. У него уже была своя квартира, но он все равно приезжал к нам и фачил в служебке всех местных шлюх, чтобы те не докучали ему дома.
Мы тогда хорошо ладили с Тони, я иногда ездил к нему на хату. Было круто: он давал мне пиво, с ним я стал раскумариваться. Дудки мне никогда особо не нравились, но я притворялся, будто меня прет, чтоб отблагодарить его за доверие.
– Только не говори маме и Джону, – смеялся он. Именно Тони поведал мне все о телках.
– Если это шлюшка – ты просто берешь ее в оборот. Если же попадется приличная птичка – не торопись, разговори ее, а потом бери в оборот.
Основное пространство унылой и холодной служебки занимал огромный алюминиевый бак мусоропровода, кроме того, там находились центральные счетчики электричества со всего дома. В углу лежал старый засаленный матрас, несомненно траченный Тони. Я хотел трахнуть Лесли стоя, за время суходрочек так стало привычнее. Я приставил ее к стене и стал нащупывать щель. К моему удивлению, оказалось, что сама дырка расположена значительно ниже, чем я предполагал. Значит, фотки в порножурналах обманывают.
Мне никогда не нравились фотки, где слишком открыто демонстрировались гениталии: они были похожи на свежие открытые раны, что абсолютно не соответствовало улыбающимся, призывным лицам моделей. Могу поспорить: их там подкрашивают или смазывают каким-нибудь говном. Свой первый порножурнал я купил в книжной лавке Бобби, тогда же я купил последний комикс – «Серебряный Серфер». В порно был свой толк – я хотя бы не пытался трахнуть Лесли в жопу. Я вырос с убеждением, что так и должно быть, потому что всякий раз, когда мимо проходила телка, Тони говорил: «Оттаращил бы я эту крошку в орех». Потребовались порножурналы, чтобы направить меня на путь истинный, так что в них есть свой толк.,
Чтобы засунуть, потребовалось какое-то время. Помню, я еще подивился, что движение идет по вертикали, а не по горизонтали. Дырка у нее была влажная, но узкая и пропускала с трудом, так что мне пришлось согнуть колени. Сделав пару резких толчков, я выпустил в нее заряд, ноги мои подкосились, и я повалился на матрас. Это был мой первый настоящий фак, первый «мокрый» фак. Честно говоря, это было не намного лучше, чем всухую, но во всяком случае я это сделал. Я чувствовал, что теперь мы с Тони наравне: оба опытные мужики. На следующий день я пошел в школу настоящим гоголем, меня переполняло чувство собственного превосходства. Все эти козлы, называвшие меня Тупорылым Стрэнгом, сидели еще в своих спаленках и дрочили на Сью Сторм, Невидимку из Фантастической четверки, а я – последний урод – добрался до своей дырки. Забавно, что мысль о том, что Сью Сторм фачит этот гондон Мистер Фантастик – Рид Ричарде, – приводила меня в бешенство. Она могла найти себе получше, чем этот скучный мудила, хотя, если я не ошибаюсь, он имел возможность изменять форму и размеры любой части своего тела; если он и с перцем мог так манипулировать, ей не на что было жаловаться. Не за просто же так его называли мистер Фантастик. А когда ее все это доставало, она могла просто исчезнуть.
Я рассказывал о своих похождениях Тони, преувеличивал количество совокуплений, врал о якобы поставленных экспериментах; наверное, Тони знал, что я придумываю, и я знал, что он знает, но он не перебивал меня и ничего не говорил, и оба были довольны, это забавляло нас и позволяло убить время.
Что касается Лесли Томпсон, то она начала вызывать у меня отвращение. По правде, так она никогда мне не нравилась. Она носила несвежие белые гольфы, поначалу они меня возбуждали, но потом достали. Я ненавидел ее, когда она недвижно стояла с отсутствующим, глупым видом, как тупая корова. В то лето я трахнул ее несколько раз и всякий раз давал себе клятву, что это последний, но потом снова поддавался искушению заправить ей и ненавидел за это и ее, и себя.
Однажды она попыталась взять меня за руку – типа я ее парень; дело было днем, мы шли из школы. Мне пришлось выбить дурь из ее блядской башки, но потом пришлось кое-как подмазаться, чтоб она дала, если что.
– Я, конечно, твой парень, но только по вечерам, – объяснял я этой тупице, – днем – каждый сам по себе.
Она, похоже, что-то поняла.
Так обстояли мои дела в районе, однако в школе я вкалывал по-настоящему. На следующий год я полностью поменял свой режим, чтобы подготовиться к экзаменам. Отец настаивал, чтобы меня никто не беспокоил, и Ким вменили в обязанность носить мне чай в комнату на подносе. Хотя у Тони уже была своя квартира и места было побольше, Бернарда заставили спать на диване в гостиной, чтобы у меня была своя комната. Я всегда удивлялся, почему Бернард не снимет себе квартиру, дома он бывал редко, большую часть времени проводя со своими друзьями-педрилами.
Джон твердо решил, что не остановится ни перед какой жертвой ради того, чтобы я спокойно занимался. Он гордился тем, что Стрэнг готовится сдать шесть высших уровней, они с мамой гундосили об этом всем и каждому, чем ужасно меня смущали.
Я сдал все шесть экзаменов. Меня хотели оставить, чтобы я поступал в вуз, но мне нужна была работа: я хотел подкопить деньжат и снять квартиру. Появился повод, чтобы устроить вечеринку; были в основном приятели старика и старушки, которые набухались в говно, так что уже не помнили, что они тут празднуют. Как всегда, орали песни: папа спел маме «Из России с любовью» и «Лунную реку», она ему спела «Никто не сравнится с тобой»:
В этом никто не сравнится с тобой,
Да и что мне за дело до тех,
Кому до тебя далеко,
Бэби, ты лучший из всех.
Папа стыдливо зарделся, и он слегка поднял брови над толстой роговой оправой, копируя бондовский жест. Меня подташнивало.
Я отказался от предложений и выбрал свой путь: сразу ушел из школы и поступил на курсы подготовки системных аналитиков в «Скоттиш Спинстерс» – компанию по страхованию жизни на Джордж-стрит. Я всегда врубался в компьютеры, еще со школы. Сперва мои родители ужасно обломались, что я не остался учиться, но, услышав, что я получил, что называется, хорошую работу с перспективой, чуть не полопались от гордости. Уверен, отец воспринял это как полную реабилитацию Стрэнговой породы.
– Я знал, что у тебя есть голова на плечах, – твердил он. – Компьютеры – за ними будущее, – со знанием дела говаривал он, будто выдавая секретную информацию, которая ускользнула от остальных представителей человеческой расы. Это выражение стало в моей семье практически обязательным по любому касающемуся меня поводу, заменив «шесть высших ступеней» и «будущий студент». Короче, так вот я устроился.
Помню свой первый день в «Скоттиш Спинстерс». Само здание поразило меня до ужаса. Внутри оно было абсолютно новым, но сохранило грандиозный фасад времен короля Георга, богато украшенный холл с мраморными колоннами, несколько комнат и коридоры, отделанные старинными дубовыми панелями. В этих комнатах находились зал совещания совета директоров и кабинеты шишек. Старинная часть здания соединялась с уродливым современным строением, где находились типовые офисы, выкрашенные в пастельные тона, освещенные вызывающими мигрень неоновыми лампами.
В моем офисе кроме меня было еще четыре человека. На двери висела табличка: СИСТЕМНОЕ УПРАВЛЕНИЕ, а под ней три имени: Джэйн Хэтэвэй, Дерек Холт и Дес Фрост. Я и еще один стажер в табличке не указывались; считалось, что мы еще не доросли, чтобы вешать на дверь наши имена. Такое вот было заведение. В офисе напротив сидел Коли Спроул – заведующий нашего отдела.
Если здание меня впечатлило, то публика, с которой я работал, мне нравилась куда меньше. Джэйн Хэтэвэй была вроде как супервайзер, ее должность называлась главный специалист по системному управлению. Она была откровенно толста, с шапкой длинных каштановых волос и очками, похожими на окуляры моего старика. Вокруг себя она создавала атмосферу высокомерия и недоброжелательности; ужасная сучка, похоже, она торчала от своей власти над сотрудниками. Она могла послать тебя сделать ксерокс (что не входило в мои обязанности), а потом сказать покровительственным, типа шутливым, тоном:
– Спасибо вам, молодой человек.
Однако хитрая тварь никогда не переступала грань, за которой ты мог встать лицом к лицу и послать ее подальше; в решающий момент она прятала голову в панцирь; от ее реплик в сторону во рту оставался неприятный привкус, и невозможно было с уверенностью сказать почему.
Я просек, что Хэтэвэй заглядывается на Мартину Фенвик, которая, как и я, была стажером, но в, в отличие от меня, училась в Универе, на английской литературе или что-то в этом роде: бесполезная трата времени. Фенвик была исключительно худющая девица, и титек у нее не было вообще. Бывало, когда она показывала что-нибудь на дисплее, я заглядывал ей под вырез блузки, пытаясь обнаружить хотя бы следы сисек, но нет: лифчик ей служил эластичной жилеткой для прикрытия сосков. Мартина была нервозной девицей. С Хэтэвэй они говорили, как две школьницы-подружки, это был их типа тайный язык; Фенвик нервно хихикала и дергалась, содрогаясь в конвульсиях, и ей приходилось зажимать меж зубами костяшки пальцев, чтобы прервать свой идиотский смех. Она была застенчива (о факе не могло быть и речи), но обладала при этом холодно-мутной сексуальной привлекательностью, и я, неизвестно почему, частенько на нее дрочил.
Больше всего Хэтэвэй докапывалась до Дерека Хольта. Дерек был обыкновенный парень, женат, двое детей, любил пропустить пивка в обед, хороший работник, никогда не выпячивал свои заслуги. Он любил футбол, и у него был сезонный билет на все матчи в Тайнкастле. Иногда мы болтали с ним о футболе, хотя я никогда спортом особо не увлекался, так просто, тема для разговора. Хэтэвэй он был, похоже, глубоко неприятен, она воспринимала его как какого-то троглодита. Она бросала на него испепеляющие взгляды и, обращаясь к нему, использовала самые неприятные, резкие интонации. Возможно, она относилась к нему так потому, что он не был тем, кем была она, – англичанкой, представительницей среднего класса и лесбой. Холт, похоже, не замечал ее вызывающего поведения, а если и замечал, ему было наплевать.
Дес Фрост был вполне дружелюбный, мягкий парень, но ценил себя слишком высоко; его скоро перевели в другой отдел. Было видно, что он прямо-таки сохнет по Мартине Фенвик.
Такая вот компания собралась у меня в офисе. Времени у меня на них особо не было, они меня тоже особо не беспокоили.
Я все еще собирался снять квартиру, но и дома у нас стало полегче. Я приносил в дом деньги, поэтому ко мне относились как к равному. Иногда я ходил в паб с папой, Тони, дядей Джеки и их приятелями. Мне это очень нравилось: сползалась куча старых хрычей и все висли на мне, приговаривая: «Какой парень вырос у Джона Стрэнга». Под столом, свернувшись, лежал Уинстон II, а мы пили пиво и играли в домино.
Сколько себя помню, я мечтал отомстить этому гребано-му псу за изуродованную им ногу. Животное научилось держаться от меня подальше, однако я принимал все меры предосторожности, чтобы меня не застукали, когда я его пинаю. В нашей семье боготворили Уинстона II; Ким часто гуляла с ним, она и сочинила мантру, своей избитостью вызывавшую у меня тошноту, ее полагалось пропеть, когда собака брала что-то в рот:
Уиннерс, Уиннерс, Уиналот,
Уиннерс, Уиннерс, ты проглот.
Это идиотическое двустишие быстро получило в моей семье культовый статус, и все бесконечно повторяли его. Ким, очевидно, переняла дар к стихоплетству от Бернарда, которому особенно нравилось это уродское сочинение. Меня ужасно раздражало, как они боготворили эту гребаную псину.
Однажды вечером я оказался дома один на один с Уин-соном II. Старичок, дремавший возле электрокамина, стал постепенно просыпаться. Все это время я наблюдал за ним, ноздри его мерно расширялись, выпуская воздух, складка кожи поднималась, когда он вдыхал. Я представлял его продолговатую башку, стоящую на одиннадцатиметровой отметке на финальном матче Кубка УЕФА между «Хибз» и Миланом. Состязание было захватывающим, но счет оставался нулевым; парням в изумрудно-зеленых майках присудили пенальти, и вот новое приобретение клуба, Рой Стрэнг, уверенно подходит, чтобы пробить мяч.
Челюсть Уинстона хрустнула: ХРЯСЬ – это я прописал зверюге по первое число.
– Стрэнг… один – ноль! – объявил я, пародируя гнусавый прононс английских комментаторов. – И Кубок чемпионов, вне всякого сомнения, отправляется на Эистур-роуд! – Тварь обиженно взвизгнула и, съежившись под сервантом, жалобно заскулила. – Уиннерс… Уиннерс… – ворковал я, затаив дыхание. В итоге мне удалось выманить его из убежища. – Ты скоро сдохнешь, Уиннерс, – говорил я успокаивающим тоном, – как только я найду способ выжить тебя отсюда. Ты. Сразу. Сдохнешь. – Я погладил старичка. Он обрадовался и подобострастно запыхтел.
Новая работа мне даже нравилась. Я немного робел перед всякими снобами и шишками, но были и нормальные ребята, да и работа была несложная. Больше всего мне нравилась зарплата. Тупорылый Стрэнг заколачивает больше, чем все эти наглые скобари из района, которые когда-то пытались его извести. В личной жизни все складывалось не так гладко: не так-то просто оказалось найти чувиху, чтобы присунуть. Я хотел классную птичку, а не какую-нибудь дворовую поблядушку с трясущимися коленками, чтобы водить ее в подсобку. На работе таких хватало, но это были снобские телки, для меня они были слишком крутые, мне было неловко, и я стеснялся с ними заговорить. В итоге вообще ничего не происходило. Наркотики меня никогда особо не привлекали, разве что только дунуть с Тони, в то время как Пит, Пенман и Брайан торчали на чем попало, не успевая приходить в себя. Время от времени я потягивал пивко с Тони или со стариком, но алкашка меня не вставляла, да и напиваться мне не хотелось. Спиртное я воспринимал как наркотик для плебеев, которых я презирал. Таким образом, я пришел к выводу, что наилучшая для меня возможность покайфовать с толком – это затусоваться с кэжуалсами. Еще в детстве я ходил на несколько матчей «Хибз» с Тони и папашей, но мне это быстро надоедало, футбол казался мне скучной игрой. Кроме того, я отождествлял его с собственной неполноценностью – недостатком координации вследствие хромоты – подарка Уинстона II. Короче, Дикси и Уилли уже вписались в бэйби крю, и я стал с интересом прислушиваться к их россказням.
Но все это чепуха.
Надо УГЛУБЛЯТЬСЯ.
Назад: 7. Бегство из золотого города
Дальше: 9. Молящийся богомол