— Значит, вы нашли голубков!

Дэвид Лэвкин стоял в дверях. Я поспешно метнулся прочь от постели, а он прошел мимо меня и широко раздернул шторы. Утро было ясное и солнечное.

Моей единственной мыслью было выбраться из беседки как можно скорее. Я выскочил из двери спальни, практически скатился по лестнице и выбежал в прохладный лес, где солнце испещряло стволы берез полосами чистого, лишь чуть-чуть крапчатого белого цвета. У меня было такое ощущение, словно я проснулся после дурного сна. Я сделал пару шагов по тропинке.

Кто-то дотронулся до моей руки, и я обнаружил, что Лэвкин последовал за мной. Меня охватили раздражение и нелепое чувство вины из-за того, что он застал меня во время наблюдения за спящей парой. Я пошел быстрее, но он не отставал, шел в двух шагах позади. Он снова коснулся меня.

— Как вы узнали о них?

— Ничего я не знал. Просто услышал, как ваша сестра плачет на лужайке, и пошел за ней.

— Да, она часто выходит по ночам. Воображает себя привидением, которое должно посещать дом. Но она не грустит. Думаю, она подходит вашему брату. Вы так не считаете?

— Это не мое дело.

Я продолжал идти, не глядя на него.

— Но это будет вашим делом. Ведь вы останетесь с нами теперь? Останетесь и поможете нам?

— Уходите, — сказал я.

Мне был отвратителен его тон вуайериста-соучастника. Я хотел забыть Отто и его засаленную чародейку, они не имели ко мне никакого отношения.

— Правда, они хорошо спят? Можно смотреть на них всю ночь. Думаю, это из-за спиртного. Моя сестра долго спала? Как по-вашему, она красивая?

Он снова дернул меня за рукав. Я повернулся к нему.

— Лэвкин, я не желаю обсуждать с вами связи моего брата или вашей сестры.

— Связь! Единственная связь! — взволнованно уточнил он. — И кстати, моя фамилия произносится «Левкин», «Левкин». По-русски это значит «маленький лев», и меня так зовут. Ну, то есть можно сказать, что у моей фамилии такое значение, потому что, знаете ли, по-русски «лев» будет «lyev»…

Я шел вперед. Он неотступно следовал за мной, затем снова заговорил:

— Прекрасный день, правда, мистер Эдмунд? Хорошее славное утро. Мне нравятся эти утра, когда я прихожу их будить. Все вокруг такое красивое. Философ говорит, что наше самое большое преступление — не обращать внимания на красоту мира.

— Убирайтесь!

— Можно, я покажу свои картины, мистер Эдмунд? Я работаю резчиком по камню. Но на самом деле я художник. И вы тоже художник…

Я остановился и вновь повернулся к нему. Во всей этой болтовне было что-то зловещее и отталкивающее, и я подумал, уж не играет ли он какую-то роль. Мне не нравилось его ликование по поводу ситуации с Отто, и до меня смутно дошло, что он может замышлять шантаж. Шантаж — это как раз в стиле учеников Отто.

— Советую научиться держать рот на замке, — сказал я. — Не то в беду попадете. Вы не так давно в этой стране, чтобы позволить себе рисковать. Сомневаюсь даже, чтобы у вас был британский паспорт.

Не мешало немного попугать его туманными намеками. Я беспокоился за Отто и не доверял этому мальчишке с манерами смешливого маленького сводника.

Реакция Левкина меня удивила. Он разразился хохотом, согнулся пополам в приступе веселья и вдруг подпрыгнул высоко в воздух.

— Смотрите, — крикнул он, задыхаясь, — я левитирую, лев-итирую!

Он перестал крутиться, уставился на мое мрачное лицо, вновь рассмеялся и наконец выдохнул:

— Что она вам сказала?

Я смутился.

— Ну, она рассказала мне, как вы сюда попали.

— Да нет, какую… какую… Сил нет!

Он схватился за живот от смеха.

— Что — «какую»?

— Какую историю на этот раз? Историю про плавание по реке, или историю про аэроплан, или историю про туннель…

— Она сказала, вы прошли через лес…

— И в руку нашего бедного старика отца попали пулеметные пули, так что он никогда больше не смог играть на рояле и умер от разбитого сердца.

— Ну да…

— А кольца? Она показала вам кольца, бриллиантовые, которые дал нам отец?

— Да…

— Ах, какая она забавная! Она рассказывает так много разных историй, и все они ложь. Эта сейчас ее любимая. Она прочитала ее в газете, про руку бедняги. Нет-нет, мистер Эдмунд. Мы не такие романтичные люди. Боюсь, моя бедная сестра немного странная. Наш отец не пианист, он торговец мехами, и он не умер от разбитого сердца, а очень даже жив и до сих пор делает деньги, и родились мы не в Ленинграде или где там она сказала, мы родились в Голдерс-Грин. А все эти кольца — со стекляшками, и она купила их за пару шиллингов. Так что теперь вы понимаете, мистер Эдмунд, что напрасно вы мне угрожали, потому что я такой же британец, как вы, и, конечно, не хочу вам вредить. Вы сами это увидите, когда узнаете меня лучше и мы подружимся.

— Это вряд ли, — отрезал я. — Но правильно ли я вас понял? Неужели ваша сестра воображает, будто все это правда?..

— Да, она немного… ну, не то чтобы ненормальная, но, как я сказал, странная, с воображением, да. У нее то, что мы называем Polizeiangst. Ей всегда кажется, что ее преследуют. Она рассказала вам о человечках в лесу, которые следят за ней? Нет? Ей так тревожно быть еврейкой. Она все время страдает от этого, и все, что происходит в мире с евреями, она как бы примеряет на себя.

— Бедное дитя, — произнес я.

Я вспомнил восковое лицо и пристальный взгляд. Да, возможно, она немного не в себе. Очередная жертва неправедного мира. Я позволил Левкину увлечь меня на тропинку, которая окольным путем вела от дома к мастерской.

— Однако она ведьма, — сказал Левкин. — Русалка, как их называют в России. Она несет в себе особый род смерти. И она грешит, о да, грешит с самых юных лет. У нее было много-много мужчин. Вот что нравится хозяину Отто. То, что она ненормальная, и то, что она проститутка. А он нравится ей, потому что он чудовище и развалина. Но я не должен говорить подобное о своем хозяине, правда?

— Не должен, — согласился я, — так что…

На самом деле меня заинтриговали его слова и неотступно преследовал душераздирающий образ бедной душевнобольной девушки. Я прекрасно понимал, отчего Отто так очарован ею.

— Понимаете, есть два вида евреев, — продолжал Левкин, наступая мне на пятки. — Есть евреи, которые страдают, и евреи, которые преуспевают, темные евреи и светлые евреи. Эльза — темная еврейка. Я — светлый еврей. Я буду работать и преуспевать. Я преуспею в искусстве или в бизнесе, а может, в художественном бизнесе. Я заработаю огромные деньги. И не буду помнить. Я ничего не буду помнить. Она же — сплошное воспоминание, она помнит так много, хранит воспоминания, которые ей не принадлежат. Ей кажется, что она — те другие люди, люди, которые страдают и умирают. Поэтому она будет страдать, поэтому, боюсь, она умрет молодой. Но я отброшу все это. Я буду левитировать над миром. Буду жить в мире света.

— Давно это у них с моим братом?

— О, уже несколько месяцев, с тех пор как мы здесь.

— Кто-нибудь знает, кроме вас?

— Подождите, подождите, мистер Эдмунд. Не идите так быстро. Нет, никто не знает, никто, кроме меня.

— Что ж, пусть так и будет, — сказал я, — До свидания.

Мы дошли до края сада, и я быстро зашагал через лужайку, оторвавшись от Левкина. Солнце высушило росу. Черви исчезли. Я был взбудоражен, оживлен. Мне хотелось обдумать все, что случилось со мной. Хотя, конечно, это не мое дело. Я не принадлежу этому месту, я скоро уеду, может быть, даже сегодня… И тут я вспомнил о Флоре. Посмотрел на часы — и не поверил своим глазам. Было уже больше десяти утра. Я рванул к дому.

До меня внезапно дошло, что я попросту забыл о встрече с девочкой. Не понимаю, как я мог! Ложась вчера в постель, я был так полон ею, что не способен был думать ни о чем другом. Однако таинственная ночная сцена, сумасшедшая принцесса и виноватая болтовня Левкина настолько приковали и поглотили мои мысли, что самое главное совсем вылетело из головы. Я вбежал в дом.

Флора жила в моей старой комнате. Грохоча по ступенькам, сотрясая весь дом, я бросился туда. Конечно же, она все еще ждет. Я быстро постучал и распахнул дверь.

Маленький письменный столик был аккуратно накрыт к завтраку. Две тарелки, несколько ваз с фруктами: яблоки, бананы, апельсины, абрикосы. Еще были хлеб, масло, швейцарский вишневый джем и большой кувшин молока. Флора накрыла стол с любовной заботой. Но самой ее не было.

Я медленно вошел. На столе лежала записка: «Я ждала, но ты не пришел. Ф.» Я тяжело опустился на кровать, ужасаясь самому себе.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, я поднял голову.

— Ах, Мэгги… она ушла. Говоришь, искала меня повсюду? Автобус, как раз незадолго до десяти, ну конечно.

Итальянка смотрела на меня с отстраненным видом слуги-домочадца, с неулыбчивой безликой сдержанностью. Серьезное выражение лица, безликое черное платье, свисающий узел волос — ничто не могло быть дальше от того места, куда меня только что завело воображение. Она шагнула вперед и принялась убирать скромный завтрак Флоры на поднос. Я выскользнул из комнаты.