12 Признания Изабель
Изабель заперла за мной дверь и немного приглушила проигрыватель.
— О чем там Дэвид кричал?
Одетая в поношенный голубой шелковый пеньюар с закатанными рукавами, она выглядела опухшей и растрепанной, какой-то помятой, сонной, рассеянной, немного напуганной. Возможно, она только что встала.
— Что случилось, Эдмунд? На тебе тоже лица нет.
Она пристально посмотрела на меня. Что-то похожее на Вагнера урчало на заднем плане.
— Флора вернулась, — сказал я, взглянул на Изабель и действительно почувствовал себя шутом и раззявой.
— Я знаю. Что Дэвид с тобой сделал, Эдмунд? Он впихнул тебя в дверь, точно собаку! Нет, ты садись, а я постою. В последнее время мне не усидеть на месте, я слишком нервничаю.
Я опустился на мягкую расшитую скамеечку, которая жалобно взвизгнула подо мной. Высокий яркий венец огня в камине поник, пахнуло дымком, а спину припекло так, что пришлось отодвинуться. Комната мерцала золотистым светом. Изабель бродила среди мебели, будто обезумевшая нимфа по пояс в тростнике, и энергично потирала предплечья. Голубой пеньюар цеплялся за разные поверхности и края, и она дергала коленом, чтобы освободить его.
— Изабель, ты знаешь о Флоре?
— Считаешь своим долгом рассказать мне?
— Значит, знаешь?
— Что Флора была беременна? О да, да.
— А ты знала, ты знаешь, кто в этом виноват?
— Да. Дэвид Левкин. Он, наверное, сейчас подслушивает под дверью.
Она пересекла комнату и подняла полено. Сухая кора, превратившаяся в пыль, испачкала ей рукав и поплыла по воздуху.
— Но, Изабель, ты терпела его в доме…
Я неистово чихнул. Эта кора — прямо перец.
— Какой же ты викторианец, Эдмунд! Как я могла выгнать его? К тому же вред уже нанесен. Положи это в камин, пожалуйста.
— Я прекрасно понимаю, почему нельзя было говорить Отто. Он бы пришел в бешенство. Но ты должна была сама выставить Левкина за дверь! В конце концов…
— Хватит указывать нам, что мы должны делать. И перестань чихать. Меня ужасно раздражает, когда люди чихают.
— Извини, у меня очень чувствительный нос…
— К черту твой нос! Я знаю, что сама поощряла тебя. Ты дал мне минутную надежду. Но на самом деле все ужасно запуганно. Не спрашивай больше ни о чем, Эдмунд. Лучше не знать.
Она расчистила себе путь к каминной полке и уставилась на собственное отражение в зеркале, рассеянно постукивая обручальным кольцом по мрамору. Затем взяла баночку кольдкрема и стала наносить его под глаза, чуть похлопывая кожу кончиками пальцев.
— Я уже слишком много видел, — сказал я. — И не могу теперь просто закрыть глаза. Ты понимаешь, что Флора избавилась от ребенка?
Изабель нетерпеливо пошевелилась, пеньюар мазнул по моим коленям. Я поспешно вскочил, раздавив скамеечку, и отступил к другому концу ковра.
— Ну вот, сломал. Гадкое, неуклюжее животное. Нечего так подскакивать, когда я подхожу. И как ты можешь так грубо говорить о Флоре…
Я был взволнован, раздражен, смущен. Все было так скандально, так возмутительно. Левкина надо прогнать. Флору — заставить понять, что она натворила, Изабель — взять на себя хотя бы часть ответственности за происходящее.
— Извини, — сказал я. — Все это кажется мне на редкость мерзким и странным. Но ты, похоже, совершенно спокойна.
— Спокойна!
Обдуманная гримаса боли превратила ее лицо в жестокую маску. Изабель подошла к проигрывателю, на мгновение повысила громкость до оглушительного рева, а потом убавила ее, пока не осталось ничего, кроме отдаленного ритма.
— Спокойна! — повторила она уже тише, стоя ко мне спиной. — Нельзя быть спокойным на дыбе. Нельзя быть спокойным на костре. Ах ты, глупец! А я так тебя ждала!
— Изабель, прости, — сказал я. — Я не могу тебя исцелить, я недостаточно хорош. Я и сам попал в неразбериху. Просто мне кажется, я здесь чего-то не понимаю. Пожалуйста, объясни мне.
Я дословно следовал инструкциям Левкина.
— Да, меня. Ты не понимаешь меня. И я тоже не понимаю. — Она упала перед огнем на колени, закрыла глаза от нестерпимого жара. — Я — недостающее звено.
Я смотрел на нее. Ее растрепанные тонкие волосы уныло разметались по шее.
— А кстати, как ты узнала о Флоре? — спросил я ее.
— Дэвид сказал.
— Какая фантастическая наглость! Если Левкин…
— Перестань называть его Левкиным. Он почти член семьи. Ох, разве ты не видишь, не видишь? Мне кажется, это должно быть написано на стенах комнаты, на моем лице, на моих руках…
— Что?..
— Я люблю его, люблю его, люблю его…
— Ты имеешь в виду…
— Дэвида, да, Дэвида. Я люблю его, я с ума схожу от любви, я разбита, я совершенно уничтожена… О боже!
Она вдруг перекатилась по полу к моим ногам и крепко схватила меня за лодыжку.
У меня от изумления отнялись язык и ноги, внезапно подступила тошнота, словно комнату наполнил какой-то неодолимый запах. И здесь Левкин, везде Левкин… Я был до глубины души потрясен словами Изабель, и все ее существо вдруг стало мне омерзительно. Я принялся вырываться, что-то бормоча.
— Да, я люблю его. — Она отпустила меня и осталась безвольно лежать, уткнувшись лицом в ковер, с обнаженными шелковистыми ногами. — Я боготворю его. Я хочу его, хочу его ребенка. Я даже хотела того ребенка Флоры, ребенка, которого она убила. Если бы я могла оставить себе хотя бы ребенка Флоры…
Ее голос охрип и задрожал.
Отбросив искалеченную скамеечку в сторону, я тяжело сел на стул. Я не мог забыть, что Изабель обратилась ко мне с призывом, призывом, который глубоко тронул меня, хоть я его и отклонил. Теперь, лежащая на полу, она на мгновение показалась мне покинутой женщиной, блудницей. Я хотел встряхнуть ее, расспросить обо всем.
— Полагаю, этого Отто не знает.
— Нет, конечно. Я же еще жива.
Завеса волос делала ее голос приглушенным.
— И давно…
— Как только он приехал. Я влюбилась в него в ту же секунду, как увидела в мастерской Отто, ну или, может, в следующую. Молния вспыхнула, и все стало золотистым, как при конце света. О, ты не представляешь, какую одинокую дурацкую жизнь я вела! Я годами не видела никого, кроме этого чудовища Отто и его ужасных мальчишек. Знаю, я сама виновата. Я сама сделала свою жизнь несчастной и безотрадной, чтобы как-то наказать Отто и Лидию. Но когда пришел Дэвид, я узрела жизнь, мне словно ангел явился, Бог сошел с небес. Разве ты не видишь, как он прекрасен? Разве ты не можешь представить, что влюблен в него?
— Да, — сказал я, — как ни странно, могу. Но когда ты узнала, что он… соблазнил Флору… ты, конечно…
Изабель села и одернула пеньюар на коленях. Лицо ее стало более спокойным и мечтательно-задумчивым. Она подтолкнула полено в камин.
— Видишь ли, мне он первой достался, — тихо призналась она.
— Но…
— Он сблизился с Флорой только потому, что я пыталась порвать с ним. Он сделал это назло мне.
— Значит… он… любил тебя?
— Не знаю. Он хотел меня. И обнаружил, что может меня получить.
— Хочешь сказать, вы действительно?..
— О да, Эдмунд, всё. Всё, всё, всё. И если бы мы могли еще что-нибудь придумать, мы бы и это сделали. Отто с сестрой, а я с братом. О, у нас отлично выходило!
Она повернулась и взглянула на меня с ужасным, бесстыдным спокойствием. Ее лицо сияло смиренной, сломленной красотой.
— Ах, Изабель…
— Ты возмущен.
Я был возмущен, шокирован. А еще — я только что это понял, и понимание отрезвило меня — я ревновал. Я был вовне. Хотя, конечно, я не хотел бы быть внутри подобного круга ада.
— Но ты пыталась с этим покончить?
— Ну да. В доме умирала Лидия, практически в соседней комнате. Думаю, я чувствовала то же, что и Отто. Мы оба одновременно попытались порвать с… зависимостью. Меня тошнило от самой себя. Лидия ужасно страдала, а тут такое. Это было отвратительно. И конечно, я до смерти боялась, что Отто узнает. И до сих пор боюсь.
— Он ничего не знает?
— Да. У него в голове одна Эльза. Это его первые настоящие отношения с женщиной за долгие годы, а может, и вообще в жизни. Со мной ему никогда не было особенно хорошо. Эти двое — дар богов для нас обоих.
Мне были отвратительны ее слова.
— Но, Изабель… если честно, я ужасно возмущен. Это же… чисто физические отношения…
— Ах, Эдмунд, Эдмунд, Эдмунд, — устало произнесла она.
И встала, медленно, тяжело, как тучная старая женщина. Я тоже поднялся.
— Но что ты будешь делать дальше? — спросил я ее.
— Не знаю. Просто плыть по течению. Мы оба под каблуком у этих подменышей.
— Хочешь сказать, ты… восстановишь отношения с этим парнем… после Флоры?..
Я вспомнил, что говорил Отто о мечтательной отёнской Еве, корне всего зла. Изабель, похоже, просто не осознавала, что делает.
— Вероятно, ты меня не понял, Эдмунд, — сказала Изабель. — Я влюблена. Согласна, это своего рода безумие, но, по крайней мере, хорошо знакомое. Или ты об этом ничего не знаешь? Со стрелой в боку далеко не уйдешь, но не бежать — боль еще худшая.
— Ты бредишь, — сказал я. — Отто легко обо всем проведает и…
— Я в курсе. Я чувствую себя кораблем, который неуклонно идет на айсберг. Но я не могу иначе. Разве ты не видишь, что я in extremis? Одного только не знаю: кого Отто убьет, когда обо всем проведает, — меня, Дэвида или обоих.
Она выглядела такой бледной и маленькой, ее руки безвольно свисали вдоль тела, как будто она уже была пригвождена к стене. Внезапно я ощутил жалость и страх за нее. У нее был вид жертвы.
— Чем я могу помочь, Изабель?
— Только одним. Забери Флору.
Я отвернулся. Воспоминание о моей схватке с Флорой вернулось с фотографической четкостью. Защитить Флору было единственной разумной вещью, которую я мог совершить, и я методично все портил, а теперь и окончательно сделал это невозможным.
— Да, забери ее, Эдмунд. Ты ей нравишься, и она тебе доверяет. Увези ее к себе домой. Семестр еще не начался, и она просто не должна здесь оставаться. Иначе гнева не избежать. Если она останется, мы все сойдем с ума.
Я слушал ее мольбы, но думал совсем о другом. Левкин, конечно, расскажет Изабель, что видел, как я схватил Флору. Меня переполняли смущение и злая боль.
— А сама ты не можешь помочь Флоре, Изабель?
— Не глупи. Она его тоже любит. Флора никогда не простит меня, до самой своей смерти. Дэвид рассказал мне, что она от него забеременела. Он вернулся ко мне, вернулся с таким доверием, таким простодушием. Разве она сможет простить нам, что мы говорили об этом вдвоем, обсуждали ее? Или ты не знаешь, какие гордячки юные девушки? К тому же в первый раз, в самый первый раз. Ах, бедное, бедное дитя…
На глазах Изабель выступили слезы, крупные медленные слезы, какие бывают лишь у тех, кто оплакивает себя самого, плача о другом.
— Согласен, Флоре лучше уехать из дома. И тогда ты…
— И тогда я смогу продолжать в том же духе? Что ж, это будет уже не твое дело, Эдмунд. Оставь нас с Отто на нашей карусели. Помнишь, что я сказала о шкафе святой Терезы в аду? Ты, наверное, решил, что я преувеличиваю…
— Дорогая, я постараюсь помочь. Сделаю, что смогу. Прости, что я такой осел.
— Все в порядке, Эдмунд. А теперь уходи. Пожалуйста, позаботься о Флоре. Да, Эдмунд…
— Что?
— Ничего, если я тебя поцелую? Извини за мой напор в прошлый раз. Я тогда была немного не в себе из-за Дэвида. Не знаю, понимаешь ли ты.
Вообще-то не вполне.
— Понимаю.
Я обнял маленькую, пухлую, заплаканную Изабель и поцеловал ее горячие глаза и лоб. На мгновение ее руки неистово обхватили меня за шею, и я позволил ей отыскать мои губы. Это походило на отчаянное прощание. Я обнимал ее и чувствовал печаль и утрату во всем своем существе, и ощущал ту же печаль в ней, с головы до ног.
