Ева. Потому что ее имя — синоним соблазна: что проникает ближе всего к самому сокровенному в мужчине? Потому что ее душа плещется у нее в глазах. Потому что я грежу о том, как крадусь через складки бархата в ее комнату, вхожу, так — так — так мягко напеваю ей некую мелодию, а ее босые ступни стоят на моих, ее ухо прижато к моему сердцу, и мы вальсируем, словно марионетки. После этого целуемся, она говорит: «Vous embrassez соmmе un poisson rouge!» — и в залитых лунным светом зеркалах мы влюбляемся в свою молодость и красоту. Потому что на протяжении всей моей жизни изощренные, идиотизмом страдающие женщины возлагали на себя задачу понимать меня, лечить меня, но Ева знает, что я есть terra incognita, и исследует меня не спеша, так же, как это делал ты. Потому что она стройна, как мальчик. Потому что от нее исходит запах миндаля и луговой травы. Потому что, когда я подтруниваю над ее мечтой стать египтологом, она пинает меня под столом по лодыжке. Потому что она заставляет меня думать о чем-то ином, нежели я сам. Потому что она предпочитает рассказы о путешествиях сэру Вальтеру Скотту, а Билли Майерля — Моцарту, и ей неведомо, чем отличается до-мажор от мажордома. Потому что я, только я, вижу ее улыбку за миг до того, как она появляется на лице. Потому что императора Роберта не назовешь хорошим человеком — лучшая его часть ушла в музыку, нигде не исполняемую, — и все же она одаривает меня этой редчайшей из улыбок. Потому что мы вместе слушаем козодоев. Потому что смех фонтанирует у нее из макушки и рассыпается в утреннем свете. Потому что такой человек, как я, не имеет никаких дел с субстанцией, именуемой «красотой», — и все же она тут как тут, в звуконепроницаемых каморах моего сердца.