Под лестницей была комната, которая называлась мастерской, хотя, как и в детской, где больше никто не играл, в ней уже давно никто не работал. Когда-то Стивен чинил там часы или, когда его руки дрожали слишком сильно, напивался. Там до сих пор сохранились кое-какие его приспособления: верстак с покрытием из огнеупорного пластика и токарный станок, — и даже спустя столько лет комната хранила ставший не таким резким запах аммиачного очистителя и припоя, и всякий раз, входя внутрь, Алек ловил взглядом мимолетную тень отца, словно отпечаток тела на простыне, хрупкий контур, который время в конце концов сотрет, сделав его отсутствие полным.

Над верстаком на металлическом крюке висел моток черного провода с патронами для лампочек через каждые восемнадцать дюймов. Он снял моток с крюка и начал искать в шкафчиках разноцветные лампочки: синие, красные, зеленые и желтые отдельно, — они были аккуратно сложены в покореженные от времени коробки. Это была праздничная гирлянда, и, хотя у него не было ни малейшей необходимости проверять ее именно в эту ночь (до дня рождения Алисы оставалось еще три недели), он поддался внезапному побуждению. Он помнил, когда эти лампочки загорались в последний раз: почти год назад на празднике по случаю выхода Алисы на пенсию, и колпачки из осевшей пыли свидетельствовали, что с тех пор к ним никто не притрагивался. Как хорошо она тогда выглядела! Позволила себе толику оптимизма, надежды, которую семья с радостью разделила. Мечтала съездить куда-нибудь. Во Францию, конечно же, и прежде всего в свою обожаемую Бретань; но кроме этого, она выписала рекламные буклеты поездок на Дальний Восток и в Индию, и в своей краткой импровизированной речи в саду перед началом вечеринки заявила, что надеется проводить больше времени, как можно больше времени в Калифорнии: с Ларри, Кирсти и своей внучкой. Среди подарков от школы был красивый кожаный портплед — не очень большой, его можно было взять с собой в салон самолета, — из всего, полученного ею в тот день, он особенно ее порадовал. Она воспользовалась им, подумал Алек, три или четыре раза. И только один раз для поездки в Америку. Слишком мало для того, чтобы с него сошел лоск новизны.

Он уселся на бетонный пол мастерской и принялся терпеливо вворачивать лампочки, стараясь не перепутать цвета. Тот праздник удался на славу. Приехала почти вся школа, включая преданную секретаршу Алисы миссис Дзержински. Соседи, Джудит и Кристофер Джой, оба адвокаты, которым нравилось одеваться в белое, пришли пешком от своего крытого соломой дома, крышу которого, увенчанную парой соломенных белок, было отлично видно из сада «Бруклендза». Осборн тоже пришел, расхаживал между гостями, сжимая бумажную тарелку на уровне груди, похожий на пингвина, — добродушный, близорукий и слегка смешной.

В месяц, когда дожди — обычное дело, им повезло, вечер выдался на редкость тихий и благоуханный — настоящий южный вечер, не хуже, чем в Тоскане или на Лазурном берегу, что не преминули с восторгом заметить некоторые из гостей. Женщины в летних нарядах демонстрировали свои загорелые руки; мужчины развесили пиджаки на ветках деревьев. Алиса, разомлевшая от вина, немного охрипшая оттого, что пришлось много говорить, руководила празднеством, сидя во главе одного из длинных столов. Все знали, через что ей пришлось пройти за последний год; об этом говорили в осторожных выражениях вроде: «Она была на волосок от гибели», «Ситуация была рискованная» или даже «Ей крупно повезло», — и изо всех сил старались выказать ей свое сочувствие. Из мощных динамиков лился Моцарт, Родригес и старый джаз, за барбекю, напоминавшим кирпичный алтарь, колдовал Ларри, подбрасывая в воздух отбивные и запекая тунца, — иногда он сажал себе на плечи Эллу, пока Кирсти, из страха, что дым вызовет у девочки приступ астмы, не отбирала ее.

Гости начали расходиться около полуночи; из подвала вынесли последний ящик белого вина. Оставшиеся удобно расположились на нестриженой лужайке. Кое-кто заснул прямо под деревом и довольно похрапывал. А потом хлынул теплый дождь — лампочки зашипели, пробки вылетели, и все хохоча бросились врассыпную в поисках укрытия. Алек с Алисой оказались под сенью старой вишни, только они двое — стояли и слушали шорох дождя в листве.

— Пообещай мне кое-что, — сказала она, нарушая молчание. — Если я снова заболею, не позволяй мне дожить до полного слабоумия.

— Но ты ведь не заболеешь, — сказал он. — Зачем говорить об этом?

Она повернулась и посмотрела на него, хотя лица друг друга казались им всего лишь тенью, миражом, из которого исходил шепчущий голос.

— Конечно же нет, — сказала она. — Но я все равно поговорила с Ларри.

— С Ларри? Что ты ему сказала?

Он разозлился на нее, но тут дождь, словно в Тоскане или на Лазурном берегу, прекратился так же внезапно, как и начался, и кто-то позвал: «Алиса! Где она спряталась? Выходи, выходи к нам!»

— Все в порядке, — сказала она, прикоснувшись к его руке, и ушла.

— Я здесь, — напевала она. — Я зде-е-есь!

Ларри починил пробки. Когда загорелся свет, все снова воспрянули духом. Вечеринка обрела второе дыхание. Мистер Бахрами, учитель математики, экспромтом исполнил фламенко с мисс Линн, учительницей рисования. Ларри раздал всем по стаканчику «Блэклэйбл» из большой бутылки, которую он купил в аэропорту Сан-Франциско. Алиса рассказала фривольный анекдот о двух монахинях, поехавших в отпуск в Париж, — анекдот, который она рассказывала раз в год с тех пор, как Алек себя помнил. Дверца последней машины хлопнула как раз тогда, когда занялся рассвет, а над полями поплыл утренний туман.

— Прощай, Алиса! Храни тебя Бог. Праздник был просто чудесный!

Повесив свернутый кольцом провод на плечо, взяв в одну руку удлинитель, а в другую — ветроустойчивый фонарь, Алек по трем замшелым ступенькам поднялся с террасы на лужайку и пошел дальше, к деревянным воротам, что вели в сад. Этому саду было уже лет триста, если считать, что первые деревья посадили сразу же после постройки дома. Деревья, что росли в нем сейчас, были покрыты лишайником и, несмотря на цветение, давали урожай всего раз в три года. Но их плоды, маленькие, твердые и кислые, олицетворяли для Алека вкус настоящих яблок, и он никогда не покупал яблоки в Лондоне, какими бы сладкими и блестящими они ни казались, красуясь на полках супермаркетов.

Он дошел до середины сада, поставил фонарь на землю и снял с плеча лампочки. По краям лужайки росли четыре дерева, которые благодаря своему удачному расположению всегда служили шестами для гирлянды. Он принялся за дело, хорошенько укрепив конец провода с лампочкой прямо у себя над головой, и, на ходу разматывая провод, попятился ко второму дереву, потом к третьему и к четвертому и, наконец, подсоединил провод к удлинителю и протянул удлинитель к розетке у полуразрушенной стены. Он стоял, согнувшись, с вилкой в руке, когда услышал звонок в доме. На секунду он подумал, что мать нажала кнопку тревоги, а он ее не расслышал. Потом он понял, что это звонит телефон, со всех ног бросился к дому, — добежав до кухни как раз в тот момент, когда звонок оборвался. Он подошел к лестнице. Разговор продолжался минуты две, потом раздался стук трубки, неловко опущенной на рычаг. Он поднялся на второй этаж.

— Ларри, — сказала она.

— Я был в саду. Извини.

— Он скоро приедет, — сказала она.

— Я не смог вовремя снять трубку. Прости меня.

— Пустяки.

— Нет.

— Спокойной ночи, дорогой.

— Спокойной ночи. Мама?

— Что?

— Спокойной ночи.

Вернувшись в сад, он включил лампочки. Они горели отлично, расцвечивая темноту, как когда-то, в далекие вечера, когда еще Стивен был жив. Кошка вернулась — при свете гирлянды видно было, как она крадется в высокой траве. Она замерла, потом прыгнула на бочку с водой, оттуда — на стену и снова растворилась в темноте. Алек встал под сверкающую гирлянду и, постояв немного, как человек, совершенно забывший, зачем он пришел туда, где он есть, скользнул вниз, прислонившись спиной к стволу одного из деревьев. Он уже знал, с уверенностью, граничившей с облегчением, что не справится. Никакие доводы разума, никакой самообман или увещевания не смогли бы ему помочь. Пережить потерю Алисы будет не трудно, а невозможно, и какая-то часть его просто умрет вместе с ней. На людях он еще мог притворяться, но сейчас, когда вокруг были только летучие мыши и звезды, он снял очки, аккуратно сложил их, опустил голову на руки и разрыдался.