Глава восьмая
Я все отчетливее чувствовал, что у меня остается мало времени. Во-первых, сердце. В любой момент может случиться новый инфаркт, и я умру прежде, чем мне успеют оказать помощь. Во-вторых, правительство — Анна без шуток называла его «командой Долли». Прошло больше года с тех пор, как мы с Анной въехали в Канаду и встретились с клоном. Товарищи Анны полагают, что «команда Долли» начала преследовать ее еще раньше, чем мы добрались до Виннипега. Нет никаких сомнений в том, что к настоящему времени правительство уже рассмотрело возможность моей причастности к исчезновению клона. Не обнаружив меня дома — мое отсутствие необъяснимо, местонахождение неизвестно — они давно должны были заинтересоваться и мною тоже. Кто я такой, что знаю, что видел, о чем могу рассказать? Если правительство знает о моем отчете, это для них еще один повод желать моей смерти.
Что случится с этим отчетом, если меня найдут или если мое сердце разорвется раньше, чем я завершу дело? Я уверен, что отчет очень далек о того, на что надеется организация Анны. Это радует меня и приносит удовлетворение. Я сомневаюсь, что хочу предоставить им мои записки, хотя сделал уже так много, что мне будет жаль не иметь возможности закончить отчет. Или закончить, но не найти сочувствующих читателей.
Пребывание в Монреале — мы провели там три ночи и почти четыре дня, прибыли утром в пятницу и уехали в Оттаву в полдень понедельника — было чудесным, счастливым и праздным временем. Невинным. Идиллическим. Даже, осмелюсь сказать, райским. Последние дни, предшествовавшие моей теперешней неописуемой жизни, внезапно наполнившейся смыслом и опасностями.
Мы оба были ничем не связаны и, конечно, напуганы. Я понятия не имел, чего ожидать; у Анны уверенности было еще меньше, но она была гораздо храбрее меня. В Монреале мы делили один гостиничный номер, записавшись как супруги, и это стесняло нас. У меня были проблемы со здоровьем. Анна стремилась обойти весь город. Я был слаб и быстро уставал. Ходьба на любое расстояние, особенно подъемы, выматывала меня. Ежедневно после обеда я возвращался в номер подремать, что было мне жизненно необходимо, предоставляя Анне возможность свободно погулять в своем темпе. Ее тянуло в экзотические рестораны; мне нужно было очень внимательно следить за тем, что я ем. Она отчаянно тосковала по детям.
Тем не менее я вспоминаю наше краткое пребывание в Монреале как последний хороший и легкий период жизни перед тем, как мы взяли на себя груз ответственности за клона. Я уже волновался перед встречей с ним, но сам клон — его жизнь, его потребности, его значимость — пока оставался лишь теоретическим объектом. Погода стояла прекрасная, было солнечно, свежо и прохладнее, чем в Нью-Гемпшире. Наше время принадлежало только нам, и у нас было много денег. В дополнение к субсидии, которую дала нам организация Анны, у нас имелись собственные запасы.
На границе, на восточном берегу озера Шамплейн, нами занимался улыбчивый и расторопный канадский таможенный офицер. Мы показали наши водительские права. Офицер спросил о цели нашей поездки, и Анна сказала: «Развлечение». День был прозрачный и солнечный. На пункте досмотра народу собралось немного. Мы были пожилой парой в отпуске. Вот что он о нас подумал, несмотря на наши фамилии и на то, как далеко друг от друга мы живем. Небрежно, словно для проформы, офицер поинтересовался, не ввозим ли мы в страну продукты или растения. Он не проверил наши сумки, стоявшие на виду, не попросил нас выйти из грузовика, который его явно восхитил. Он сделал какие-то пометки, вернул нам права, пожелал безопасной поездки по-английски и по-французски и отпустил. Мы задержались там не больше десяти минут.
Мы поехали на север, по шоссе 133 к Монреалю. Не успели проехать и двадцати миль, когда перед городком с названием Шабевуа к нам сзади приблизилась зеленая машина и просигналила один раз.
— Зеленая машина, — сказал я Анне.
— Я вижу, — ответила она.
— Они хотят, чтобы мы остановились. — В машине было двое мужчин, водитель указывал нам на обочину. — Что будем делать?
— Остановимся, — пожала она плечами.
— Ты уверена? — спросил я.
— У тебя есть предложения?
Все было ясно. Предложений у меня не было.
— Я ошиблась, — сказала она, глядя в зеркало заднего обзора. — Я знаю одного из них.
— Это хорошо или плохо? — спросил я. — Для нас.
— Неважно, — ответила она. — Не волнуйся.
Анна съехала шоссе. Зеленая машина остановилась на обочине, прямо за нами.
— Давай выйдем? — предложила Анна.
Мы вышли из грузовика. По обеим сторонам дороги простирались поля. В ста ярдах впереди, подальше от дороги, располагалась ферма, обшитая белыми досками. Вдоль дома для защиты от ветра выстроился ряд высоких вечнозеленых деревьев. Больше ничего не было видно. В обоих направлениях машин было мало. Проезжая мимо нас, автомобили, едущие на север, притормаживали, чтобы понять, что происходит.
Двое мужчин вышли из зеленой машины и пошли нам навстречу. Я узнал того, который повыше, по записям Анны. (Вообще-то отчет следовало написать ей.) Другой мужчина, чернокожий, в записках не упоминался. Он тоже был высокий и худой, но его голова и руки были нормальных размеров. Мы вчетвером остановились возле грузовика Анны, на обочине шоссе. Высокий человек с жуткими руками — и вправду жуткими — взглянул на меня. Ничего не сказал. Интересно, что он почувствовал, увидев меня? За исключением Анны, он был единственным, кто видел клона, а теперь и оригинал. Наверное, его поразила такая быстрая и полная перемена, возрастной эффект, резкий переход от человека в самом расцвете юности (пусть даже беспомощного и одурманенного наркотиками) к предпоследней стадии разрушения — черепу, обтянутому кожей. Все очень грубо, как маска из глупых фильмов ужасов, но в этом случае, в моем случае, реально и, без сомнения, потрясающе.
Он заговорил первым, обращаясь к Анне.
— Вот и вы, — сказал он.
— И вы, — ответила она.
— Как прошла поездка?
— Неплохо, — сказала она. — А у вас?
— Тяжело.
— Ну, сегодня хороший день.
— Да, — кивнул он. — Здесь хорошо. Вы уже бывали в Канаде?
— Один раз.
— В Квебеке? — спросил он. — Dans cet endroit meme?
— Нет, — сказала она.
Он не представил чернокожего, сосредоточившего внимание на шоссе.
Я оглядел зеленую машину. На заднем сиденье никого не было. Где же клон, в багажнике?
— Давайте поговорим. — Он обращался только к Анне. — Прежде чем заняться делом.
— Не скажу, что мне этого хочется, — проговорила она.
— Похоже, вы не испытываете ко мне дружеских чувств?
— Не испытываю, — кивнула она. — Вы не ошиблись.
— С людьми такое часто бывает, — сказал он и улыбнулся. — Это связано с моей внешностью.
— Вовсе нет, — возразила она.
— Да. Я сам понимаю, — сказал он. — Но нам надо кое-что уладить. И мы по одну сторону баррикады.
— Я не уверена, — ответила она. — Не уверена, по какую сторону баррикады я нахожусь.
— Я знал вашего мужа, — продолжал он. — И не желаю вам зла.
— Что нам нужно уладить? — спросила Анна. — Почему бы не перейти к делу?
— Хорошо. Сейчас мы обменяемся машинами.
— Здесь? — спросила она.
— Да, — ответил он. — Вы поедете в Монреаль на машине. Мы отведем ваш грузовик обратно в Айову. Оставим его на подъездной дорожке возле дома. Некоторое время будет казаться, что вы дома.
— Где клон? — спросил я.
— Документы на машину, — сказал человек Анне, — право собственности, регистрация и страховка лежат в бардачке.
— На чье имя? — осведомилась она.
— На ваше новое, — сказал он.
Чернокожий протянул ему конверт из плотной желтовато-коричневой бумаги, и высокий передал его Анне:
— Новый паспорт для вас и новые водительские права.
— А как насчет него? — спросила она.
Она говорила про меня. Должен признаться, ее слова прозвучали неоправданно отчужденно.
— Завтра в одиннадцать утра, — сказал он, — приведите его к магазину канцтоваров «Кентавр» на рю де ла Монтань. Запомните? Или записать?
— Запомнишь? — обратилась ко мне Анна.
Теперь она меня поддразнивала, хотела смягчить мои раненые чувства.
— Вас будут ждать, — продолжал он. — Сфотографируют его. Мы сделаем ему новый паспорт и права. Вы получите их до отъезда из Монреаля.
— У меня есть права, — возразил я. — Я не отдам свои права.
— Вас никто не спрашивает, — оборвал мужчина, в первый раз обратившись ко мне. — Просто получите новые. — Потом он повернулся к Анне. — Мы привезли деньги, которые понадобятся вам в Канаде.
Чернокожий протянул другой конверт, поменьше, тоже желтовато-коричневый. Высокий отдал его Анне.
— Подождите, пока не выедете на шоссе, потом пересчитаете. Пожалуйста, будьте экономны. Если понадобится больше, мы постараемся раздобыть.
— Сколько там? — спросил я.
Он снова ответил Анне:
— Вам должно хватить.
— Скажи им, пусть заберут свои деньги, — сказал я Анне. Затем повторил ему: — Заберите ваши деньги.
— Не будь смешным, — сказала Анна.
— Они нам не нужны, — настаивал я.
— Разумеется, нужны, — возразила она.
— В Монреале, — продолжал высокий, — остановитесь в отеле «Бонсекур» на рю Сен-Поль. Заплатите наличными. В конверте вместе с паспортом и правами лежит план Монреаля. Я записал название отеля и обвел кружком его местоположение. Машину оставите в гараже отеля. Мы забронировали вам номер, под вашим новым именем. Зарегистрируетесь как муж и жена.
— Это плохо, — проговорила Анна.
— Я согласен, — вставил я.
— Вы останетесь там ненадолго. Мы сообщим вам, куда направиться дальше.
— А что нам делать до тех пор? — поинтересовался я.
— Что хотите, — ответил он, обращаясь ко мне. — На вашем месте я бы расслабился и постарался получить удовольствие. Вам предстоит долгий путь. Будет трудно.
— Не могу сказать, что вы меня успокоили, — ответил я.
Он засмеялся. Опустил свою огромную лапищу мне на макушку.
— А вы такой и есть, — сказал он. — Вас трудно успокоить.
Мы сидели в зеленой машине. Я был за рулем. Анна возражала против того, чтобы я вел, но я сказал, что не сяду в машину, если она не согласится. Мы проехали чуть больше мили, когда она настойчиво попросила:
— Помедленнее.
— Я в порядке, — ответил я.
— Пожалуйста, Рэй, — сказала она. — Ты едешь слишком быстро.
Она положила руку на мое правое колено, давая понять, что говорит серьезно, и своим прикосновением заставляя меня нажать на педаль тормоза.
— Я злюсь, — сказал я и убавил скорость.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— Я ехал слишком быстро.
— Да. Ты немного сумасшедший.
— Нет, — ответил я. — Я никогда не был сумасшедшим. Никогда.
— Ладно, не обращай внимания, — сказала она.
Я перевел дыхание.
— Хорошо. Я не буду обращать внимания.
— Прекрасно, лихач. — Она потрепала меня по колену и убрала руку. — Нам некуда спешить.
Я потратил несколько секунд на то, чтобы поправить боковые зеркала. Я ехал гораздо медленнее дозволенной скорости.
— Позволь мне лишь сказать, что этот парень мне не понравился.
— Я так и поняла. — Она улыбнулась. Хорошая женщина, которую я когда-то бросил. — Ты ему тоже не понравился.
— Паршивая машина, — сказал я.
Анна повернулась на сиденье, отвернулась от меня. Она смотрела в окно. Мы проезжали промышленную зону, простиравшуюся примерно на полмили.
— Я скучаю по своему грузовику, — проговорила она.
Когда она это сказала, я попытался вспомнить (не смог тогда, не могу и сейчас) фигуру речи, в которой часть замещает целое.
— Что это за машина? — спросил я.
— Понятия не имею, — ответила она.
— Корейская.
— Может быть, — пожала плечами Анна. — Я не разбираюсь в машинах.
Он взяла меньший конверт и вскрыла его.
— Сколько мы получили? — поинтересовался я.
— Смотри на дорогу, — ответила она. — Я пересчитаю.
В конверте лежали четыре пачки банкнот, каждая была перехвачена тонкой резинкой. Анна перечитала одну.
— Похоже, десять тысяч долларов, канадских.
— Всего? — уточнил я.
— Похоже на то.
— Этого не хватит надолго.
— Посмотрим, — сказала она.
Потом взяла другой конверт, достала оттуда паспорт и водительские права.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Она посмотрела в права.
— Джейн Грей. Из Гастингса, Небраска.
— Ты была в Небраске?
— В Омахе, — сказала она. — Не знаю, где находится Гастингс.
— Я не был в Небраске.
— Мне нравится мое имя, — призналась Анна. — Сразу чувствуешь себя героиней викторианского романа.
Она раскрыла паспорт и посмотрела на фото:
— Боже!
— Дай посмотреть, — попросил я.
— Ни за что, — отказалась она. — Где они взяли эту фотографию?
— Покажи.
— Лучше веди машину, — сказала она.
Я получил свой паспорт и водительские права в воскресенье днем, в отеле, накануне отъезда в Оттаву. Теперь меня звали Оливер Грей. Имя мне понравилось, может быть, потому, что звучало оно как-то по-старинному. Фотография мне показалось удачной. Анна тоже так думала. Ту же фотографию и то же имя вписали в мои новые права. Это было мое первое вымышленное имя, прежде чем я принял псевдоним для написания отчета, прежде чем Анна дала мне это имя, прежде чем я впервые услышал про Рэя Брэдбери.
На подъезде к Монреалю движение стало более оживленным. Я почти не имел опыта вождения в таком большом городе. Была пятница, три часа дня. На окраинах машины скапливались в обоих направлениях. Водители казались маньяками. Дорожные знаки были на французском языке. Анна стала моим штурманом. Она положила открытую дорожную карту на колени, но все равно сомневалась в маршруте. На перекрестке шоссе 133 и 10, вопреки четким указаниям Анны, я упрямо поехал на восток, хотя должен был свернуть на запад. Мы проехали почти пять миль, прежде чем я признал, что ошибся. Когда мы повернули направо, чтобы вернуться в город, Анна, на вид невозмутимая, спросила, бывал ли я прежде в Монреале.
— Был, — ответил я. — Один раз. С родителями. Еще до смерти отца.
Я был мал, сказал я ей, и не помню этих мест. Я не сказал Анне — сейчас не понимаю, почему — что был в Монреале еще раз, тоже много лет назад, вместе с Сарой.
Мы провели там долгий уик-энд ранней весной. Осматривали достопримечательности, заходили в хорошие рестораны (я помню португальский ресторан рядом с «МакГрилем», где впервые попробовал морского окуня) и просто наслаждались друг другом. Мы отмечали известие о беременности Сары. В запоздалой попытке наладить отношения (сюжет для французов) отец Сары предложил оплатить нашу поездку, но она наотрез отказалась.
Когда мы были в Монреале, беременность Сары была совсем не заметна. Даже по утрам ее не тошнило. Она прекрасно себя чувствовала — признаки позднего токсикоза проявились только за полторы недели до ожидаемых родов — и была очень счастлива. Я тоже был счастлив.
Было уже половина четвертого, когда мы почти наугад нашли рю Сен-Поль и отель «Бонсекур», узкое четырехэтажное кирпичное здание неопределенного стиля. Его окружали небольшие антикварные магазинчики и этнические рестораны. Вход в «Бонсекур» был хорошо спрятан: единственная стеклянная дверь, на которой маленькими черными буквами было написано название, выходила на крутую бетонную лестницу. Лобби отеля, маленькое и чисто утилитарное, находилось на втором этаже, номера — на следующих двух этажах. Я оставил машину перед отелем на пятачке, предназначенном для выгрузки багажа, и попытался помочь Анне с сумками. Я сумел лишь поднять одну сумку вверх по лестнице и на полпути вынужден был остановиться, чтобы передохнуть. Анна проделала этот путь несколько раз. Я оставил ее с сумками регистрироваться у портье — ведь это у нее были недавно полученные фальшивые водительские права и паспорт, — а сам отправился вниз, отводить машину в гараж отеля. Чтобы воссоединиться с Анной в лобби, мне пришлось подняться из гаража на три лестничных марша, а потом по лестнице отеля, ведущей с улицы. Я сильно устал. Наш номер на четвертом этаже, сказала Анна. Лифта не было.
— Дай мне минуту, — попросил я.
— Ты в порядке? — спросила Анна.
— Все хорошо.
В углу лобби по обеим сторонам низкого стола стояли два кресла, покрытые искусственной кожей. На столе кто-то оставил журнал.
— Давай посидим там? — предложил я. — Сейчас, отдышусь немного.
— Ты сядь, — сказала она. — Я отнесу сумки в комнату.
— Нет-нет, — возразил я. — Я не хочу, чтобы ты это делала. Останься со мной. Давай посидим и поговорим. А потом я помогу.
Мы сели. Я старался дышать глубоко, задерживая дыхание.
— Ну и в убогое же место нас отправили, — заметила она.
— Может быть, в номерах лучше? — предположил я.
— Думаешь?
— Теперь мы — семья Грей, — сказал я.
— Ты — Бад.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне надо было придумать тебе имя, — пояснила она. — Я выбрала Бад. Мистер и миссис Бад Грей.
— Почему Бад?
— Не знаю, — ответила она.
— Где ты его откопала?
— Просто пришло на ум. Показалось, что оно тебе подходит.
— Я не хочу быть Бадом! — возмутился я. — Они не назовут меня Бадом.
— Конечно, — отозвалась она.
— Я — не Бад, — настаивал я.
— О, я не знаю, — ответила она.
Наш номер на четвертом этаже «Бонсекур» оказался душным и тесным. Не было ни кондиционера, ни занавесок на окнах, кроме опускающихся ночных штор. Телевизор, слишком большой для комнаты, был привинчен к комоду светлого дерева. В номере стояли потертое мягкое кресло и две кровати с мягкими спинками, разделенные тумбочкой. Над каждой кроватью имелся ночник. Покрывала выглядели старыми и изношенными. Пахло сигаретным дымом. В дальнем углу номера, у окна, с потолка свисала лампа с абажуром. Она освещала пустое место, где, по-видимому, когда-то располагались стол и стул. Я с облегчением увидел, что в номере есть ванная, без ванны, но с приличной душевой кабиной и довольно чистыми полотенцами.
— Сколько мы заплатили? — спросил я.
— Чертовски дорого, — сказала Анна. — Ну и дыра.
(Весь следующий год, когда мы с клоном — Оливер и Джейн Грей со взрослым сыном Аланом — переехали на запад Канады, нам предоставляли жилье получше. Это были скромные, чистые, минимально обставленные квартирки, арендованные на месяц.)
Когда мы распаковали сумки и устроились, было пять часов. Нам быстро стало неловко сидеть вдвоем в тесном неудобном номере и ничего не делать. Мы обрадовались тому, что уже пять, и заговорили про ужин. Анна видела вьетнамский ресторанчик почти по соседству с «Бонсекур». Она предложила поесть там. Я не был голоден, но мне хотелось выйти из номера туда, где больше места и народу. Ресторан оказался неплохим. В этот ранний час мы были единственными клиентами. Не могу припомнить, что мы ели, но Анна заказала нечто пряное с овощами и кока-колу. (Повсюду, где мы бывали в Канаде, Анна заказывала колу «и много льда».) Я получил какое-то блюдо без специй с курицей и воду с газом. Анна уверенно орудовала палочками, я использовал нож и вилку. Когда официант протянул счет, я вынул бумажник.
— Не надо, — сказала Анна.
— Нет. Позволь мне.
— У меня есть деньги, — настаивала она.
— Все в порядке.
— Ты уверен?
— Уверен, — кивнул я.
— У тебя есть наличные?
В бумажнике у меня лежало триста американских долларов.
— Да, — сказал я.
Мы решили немного прогуляться по улице Сен-Поль. Пройдя четыре квартала, — я знал, что Анна ради меня замедляла шаг — я начал задыхаться и с ужасом подумал о предстоящих мне четырех лестничных маршах.
— Мне нужно вернуться, — сказал я. — Извини. Если хочешь еще погулять, иди. Я могу дойти один.
— Я тоже устала, — ответила Анна. — Послушай, почему бы нам просто не подняться в номер? Можно посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.
Было половина седьмого.
Я сидел на кровати, той, что ближе к двери, — я выбрал эту кровать в соответствии с правилами хорошего тона, которые, как мне казалось, я еще помнил, а может, и сам выдумал — и смотрел телевизор, пока Анна принимала душ. Она вышла из ванной в халате в цветочек и длинной ночной рубашке, босиком. Я в первый раз видел ее ступни. Ногти были покрыты лаком цвета сливы. Ее ступни не показались мне красивыми. (Я еще смягчил краски. Эти были ступни женщины под семьдесят. Мои ноги тоже не отличались красотой, на больших пальцах были мозоли, но я не выставлял их на всеобщее обозрение.) Ее лицо разрумянилось, волосы были влажными. Как я уже писал, волосы у Анны были седые и коротко стриженные. Когда они намокали, как в этот раз, под ними виднелась кожа черепа.
— Хороший душ, — сказала она. — Там есть новое мыло. И шампунь.
— Твой? — спросил я.
— Не стесняйся, — сказала она и принялась вытирать волосы полотенцем.
— Сядь, — предложил я. — Хочу тебе кое-что показать.
Она опустила штору на окне и включила лампу с абажуром, которая зажглась желтым тусклым светом. Потом присела на другую кровать, ближе к окну. Как будто догадавшись, о чем я думал, она поджала ноги.
— Что именно? — спросила она.
— Подожди.
Я открыл верхний ящик своей половины комода и вынул три носка. Вытащил из одного стопку банкнот и бросил ей на кровать.
— Что это? — удивилась Анна.
— Деньги.
— Где ты их взял?
— В банке, — ответил я. — Они мои.
— Рэй, — проговорила она.
Разумеется, на самом деле она называла меня не Рэем. И не Оливером, и не Бадом. Она произносила мое настоящее имя, всегда.
— Я ведь говорила тебе, что не надо этого делать.
— Я помню, что говорила, — сказал я. — Я не доверяю твоей организации. Я хотел, чтобы у нас были средства для жизни здесь.
— Напрасно, Рэй, — продолжала Анна. — У нас все будет хорошо.
— Я так не думаю, — возразил я. — Так или иначе, дело сделано. Вряд ли это имеет какое-то значение.
— Это может иметь огромное значение. Это неудобно.
— Для кого?
— Сколько здесь? — спросила она.
— Шестьдесят тысяч.
— Правда? — изумилась она.
— Двадцать тысяч в каждом носке.
— Ты с ума сошел.
— Опять, — вздохнул я. — Вовсе нет.
— Да, — сказала она. — Мы должны быть осторожны, Рэй.
— Это твое мнение.
— Должны, — повторила она и посмотрела на деньги. — Вытащи все.
Я вытряхнул на кровать деньги из оставшихся двух носков.
— Я никогда не видела столько денег так близко, — проговорила Анна. Она засмеялась, но нерадостно. — Во всяком случае, мы богаты.
— Очень богаты, — подтвердил я.
Эта ночь стала первой из многих ночей в Канаде — почти целый год, — когда нам с Анной приходилось делить кров. Мы никогда не спали в одной кровати, но всегда были рядом. После того, как к нам в Оттаве присоединился клон, за исключением единственной ночи в мотеле Тандер-Бея, Анна спала в одной комнате, а мы с клоном — в другой. Это было неудобно. Для всех нас, но в особенности, думаю, для меня. (Откровенно говоря, я не знаю, что чувствовал при этом клон. Он никогда не говорил.) Я был более осторожным, чем Анна, более чопорным, более скованным. Она не раз говорила мне, что благодарна за то, каким скромным и ненавязчивым я был тогда, когда нас вдвоем держали в этом тесном номере.
— Позволь сказать, — говорила она так, что это походило на восхищение, — что мой муж не был деликатным человеком.
Для Анны шарада нашей совместной жизни, то, что мы притворялись мужем и женой, отцом и матерью клона, была составной частью задания, выполнение которого давалось ей недешево. Но я подозреваю, что задание ее еще и забавляло. Для меня же это была пародия, неудобство, которое я переносил с трудом.
Первую ночь я почти не спал, каждой клеткой ощущая Анну в соседней кровати, и это меня тревожило. Я очень давно ни с кем не ночевал в одной комнате. Анна спала тихо, и в ту ночь, и потом. Не ворочалась, почти не шевелилась, не храпела. (Я храпел «как морж», сказала Анна.) Но ее присутствие в одной комнате со мной не давало мне уснуть. В ту первую ночь в Монреале я тосковал по дому и прогонял от себя сон, потому что боялся во сне произвести непристойные звуки. За последние несколько лет моя простата ощутимо увеличилась, и мне приходилось вставать по два-три раза за ночь, чтобы помочиться. Это тоже смущало меня, и я беспокоился, что разбужу Анну. Я не подумал взять с собой пижаму; дома я спал в трусах и футболке. Я стеснялся своего тела, своей общей слабости, недомоганий и бледности.
В субботу, в наш второй день в Монреале, мы оба обрадовались медленно наступающему утру. В комнате было темно, когда я встал в половине седьмого, как обычно, чтобы сходить в туалет. Я позаботился о том, чтобы поднять сиденье, а когда закончил, снова его опустил. Я с тревогой задумался о том, стоит ли спускать в туалете воду, но выбрал меньшую неделикатность и спустил. Выйдя, я рассчитывал снова лечь, но Анна уже не спала.
— Я слышала, как ты встал, — сказала она. — Который час?
— Половина седьмого, — ответил я. — Извини.
— Нет. Я рада, что проснулась. Пожалуйста, подними шторы. Пусть войдет немного света.
Я поднял шторы наполовину.
— Как на улице? — спросила она.
— Не могу сказать.
— Подними их совсем, — попросила она. — Мы уже проснулись.
Я выполнил ее просьбу. Солнце поднялось совсем невысоко. Комната наполнилась прохладным серебристым светом.
— Похоже, будет прекрасный день.
— Длинная выдалась ночь, — проговорила она.
— Я тебе мешал?
Она улыбнулась.
— Ты так храпел.
— Громко?
— Ужасно громко, — подтвердила она.
— Я не знал, что храплю, — сказал я.
— Я привыкну, — пообещала она. — Или убью тебя. Ну что, может, встанем и пойдем отсюда?
— Ладно, — согласился я. — Хочешь позавтракать?
— Хочу. Умираю от голода. Ты угощаешь, мистер Денежный Мешок.
— С удовольствием, — ответил я. — Что, правда так громко?
— Храпел?
— Да.
— Я уже сказала. Громко.
— Что же делать?
— Мы справимся, — сказала она. — Все будет хорошо.
— Извини.
— Стой, — сказала она. — Я первая пойду в ванную. Ты уже был.
— Не возражаю, — согласился я.
— Ты поднимал сиденье?
— А как же, — ответил я. — Конечно, поднимал.
Закончив, Анна появилась в халате и ночной рубашке. Я принял душ и побрился, оставаясь в ванной до тех пор, пока полностью не завершил свой туалет и не оделся.
Недалеко от гостиницы, недалеко от рю Сен-Поль, мы обнаружили кафе. Анна спросила, помню ли я название магазина канцтоваров и на какой улице он расположен. Я помнил название — «Кентавр», но улицу забыл.
— Рю де ла Монтань, — напомнила Анна.
— Я и не пытался запомнить, — оправдался я. — Я знал, что ты запомнишь. Ты такая ответственная.
— Да, ответственная, — подтвердила она.
Мы взяли такси до рю де ла Монтань, длинной улицы, идущей с севера на юг. Адреса у нас не было, и водителю понадобилось время, чтобы найти это место. Когда мы вышли из такси, было девять часов. Согласно расписанию, магазин «Кентавр» по субботам открывался в десять. Назначенная встреча должна была состояться только в одиннадцать. День еще был свежим, и хотя я почти не спал, чувствовал себя довольно бодрым. Мы решили пойти пешком по рю де ла Монтань на север, прочь от вокзала, в ту сторону, откуда мы приехали на такси. После моих предыдущих визитов в этот город, последний из которых состоялся больше тридцати пяти лет назад, я считал, что у меня сохранилось некое необъяснимое знание Монреаля. Но в этот третий раз город показался мне совсем незнакомым, словно я никогда здесь не был. Потому что я был здесь с Анной.
Мы поравнялись с букинистическим магазином, часть товаров которого уже была выставлена на стеллажах на тротуаре для распродажи. Анна захотела войти внутрь.
— Надо купить кое-какие книги, — сказала она.
Магазин был переполнен книгами, загроможден ими так, что было трудно двигаться по невозможно узким проходам, особенно если там кто-то стоял. Книги высились от пола до потолка, не поместившиеся на полках экземпляры лежали на полу стопками высотой по колено. В воздухе было полно пыли, и, судя по запаху, некоторые тома начали плесневеть. Каких бы принципов организации не придерживался магазин, в нем невозможно было находиться долго. Повсюду слышалась французская речь. Проведя внутри минуту, мне захотелось выйти. Анна же казалась возбужденной и исчезла в лабиринте. Даже если бы я захотел, то не смог бы ее там отыскать. Я встал рядом с входной дверью, на свежем воздухе, чтобы ни у кого не путаться под ногами. Через десять минут я понял, что Анна не собирается уходить. Все протискивались мимо меня, толкались, и, чтобы занять себя, я наклонился и поднял ближайшую книгу, взяв ее с вершины стопки, громоздившейся на полу прямо у входа.
Это был толстый тяжелый том в черном переплете, с золотым обрезом. На корешке золотыми буквами было написано название — «Святая Библия», под ним — «Официальный вариант короля Иакова», в самом низу — «Издательство „Микеланджело“». На передней обложке, в самом центре, помещалась грубоватая гравюра, сделанная золотом: ягненок, стоящий в профиль, почти кокетливо оглядывался через плечо, опустив копытце в какую-то лужицу — воду, молоко, кровь, — зажав согнутой передней правой ножкой крест. Теперь я знаю, что этот экземпляр был издан более ста лет назад, в 1965 году. Из надписи на обороте передней обложки я узнал, что родители Брюс и Сьюзен Колберг подарили эту книгу Лайзе Сюзанне Колберг по случаю ее рождения 15 января 1969 года в больнице Сен-Джозеф в городе Сен-Пол, Миннесота. Меня не так-то легко растрогать, но эта надпись, довольно банальная, тронула меня. Новорожденная Лайза Сюзанна Колберг давно уже умерла. Я надеялся, что она прожила хорошую жизнь. Я много лет не покупал книг. Я купил Библию и вынес ее на улицу. (Я провез ее с собой по всей Канаде. Она до сих пор со мной.)
Выйдя из магазина, я снова открыл Библию. Она была довольно большой, и мне приходилось прижимать ее к груди. В моих руках она раскрылась посередине (Вторая Книга царств, как оказалось), на глянцевой цветной картинке во всю страницу; издание, за которое я заплатил одиннадцать долларов, включало в себя больше ста таких картинок, и все очень красивые. Это была фреска с потолка Сикстинской часовни, изображающая разрушение статуи Ваала. Наверное, я был похож на одного из обиженных богом старых чудаков, которые стоят на тротуаре и призывают конец света.
Анна вышла из магазина, волоча сумку, набитую книгами. Я закрыл Библию. Я был рад ее видеть.
— Что купила? — поинтересовался я.
Я держал перед собой Библию, словно скрижаль с десятью заповедями.
— Смотри.
— Очень впечатляюще, — кивнула она. — С чего это вдруг?
— Мне показалось, надо что-нибудь купить. Это замечательная книга. Потом посмотришь.
— Посмотрю, — сказала она. — Я купила книги для клона. Отличный магазин. Я могла бы все утро из него не выходить. Давай присядем куда-нибудь, и я все покажу.
Через два дома мы увидели зеленую металлическую скамью, свободную и достаточно большую для двоих. Она стояла на бульваре под благоухающим деревом с густой листвой.
— Как здесь хорошо, — восхитилась Анна.
Она положила сумку с книгами между нами на скамейку.
— Чувствуешь запах? — спросила она. — Чудесный город. Если бы я жила неподалеку от тебя, я часто приезжала бы сюда.
— Я бы тоже, — сказал я.
— Давай покажу, — предложила она и стала одну за другой доставать купленные книги, хваля каждую из них.
(Анна тщательно подсчитывала все расходы, произведенные из денег, которые дала ей организация.)
Книги, которые она купила, она собиралась читать клону, а возможно, вместе с ним, хотела использовать их для его обучения. (Она понимала, что, помимо заботы о том, чтобы клон был жив и здоров, его обучение составляло очень важную часть ее задания.) Все книги были старые: те, которые она любила в детстве, которые ей читала мать и которые ее мать сама читала, будучи ребенком. В детстве и юности Анна часто перечитывала их. Потом те же издания, с любовью сбереженные, она уже читала своим сыновьям и дочери, как до нее делали ее мать и бабушка. Это были «Питер Пэн», «Дети вод», «Оливер Твист», «Большие надежды», «Приключения Алисы в Стране чудес», «Ветер в ивах», «Винни-Пух», «Пиноккио», «Принц и нищий», «Адам Бид», «Истории Длинноногого Дядюшки», «Мышонок и его отец», том сказок Ганса-Христиана Андерсена, первые два выпуска «Детей из товарного вагона», «Тайный сад», «Джеймс и гигантский персик», «Приключения везучего щенка». Я привык видеть эти книги в различных квартирах, которые мы снимали. Большинство из них я не читал. Анна уверила меня, что все это «великие книги». Она сказала, что с их помощью собирается научить клона читать (если его придется этому учить) и помочь ему овладеть языком, если это необходимо. (Анна слишком осторожничала и не упомянула о долгосрочных намерениях ее организации относительно клона: он должен был стать представителем пропаганды анти-клонирования. Она видела, как и я — а в конце концов это увидит и клон, радикальную жестокость подобной эксплуатации. Жестоко было просить его, заставлять высказываться против собственного существования.)
Когда Анна показала мне купленные книги, я спросил, какую пользу они принесут клону, ведь он уже не ребенок. Даже если предположить, что он когда-нибудь сможет понять язык, на котором они написаны. Больше всего ему нужны реальные знания об окружающем мире, а не те, что описаны в этих устарелых фантазиях. Нам и ему, сказал я, необходимы книги, схематично объясняющие окружающий мир и помогающие в нем разобраться. Для овладения языком и навыками чтения существуют специальные пособия с короткими повторяющимися текстами и большим количеством иллюстраций. Чтобы клон узнал названия незнакомых ему предметов и существ, я предложил купить словари с картинками — на каждой странице таких словарей напечатаны изображения предметов с подписями, а также школьный словарь английского языка. Я предположил, что нам понадобятся обычные учебники начальной школы по арифметике, естествознанию и общественным наукам. Полезным оказался бы подробный атлас мира и энциклопедии с цветными иллюстрациями по анатомии и физиологии. Мне казалось, что клону больше пригодятся книги поясняющие, растолковывающие, то есть обучающие. Я не настаивал — я ведь практически ничего не знал о клонах, но оказался прав.
Когда клон присоединился к нам в Оттаве, он знал лишь минимальное количество английских слов, из которых мог составить несколько коротких простых предложений — повествовательных, вопросительных и, реже, повелительных: «Я хочу есть», «Когда можно поесть?», «Покорми меня». (Честно говоря, я не могу себе представить, чтобы он произнес последнее предложение. Он любил поесть, но всегда терпеливо ждал, когда наступит время приема пищи.) Мы не знали, научили его этим предложениям в Отчужденных землях или же он научился им сам, за короткое время своего побега. В любом случае было ясно, что правительство использовало кое-какие средства, чтобы предотвратить или, по крайней мере, остановить развитие языка среди клонов. Возможно, им постоянно давали седативные средства. Клон не умел читать, и ему никогда не читали. Он не имел никакого понятия о чтении и о книгах. За год, проведенный с нами, он очень быстро научился понимать наш язык. Немного медленнее, но все же достаточно быстро он овладевал лексикой, грамматикой и синтаксисом. (Описывая способности клона, я невольно начинаю хвастаться.) Несмотря на все усилия Анны — я видел, что она опытный и умелый преподаватель, — он все еще читал не лучше пятилетнего ребенка. Он безуспешно пытался научиться писать (как и я) — ни одна наша просьба не злила его так, как эта, — и Анна была счастлива, когда он сумел написать свое имя.
В одиннадцать часов мы вошли в магазин канцтоваров «Кентавр». Первому встретившемуся сотруднику Анна представила нас в качестве Бада и Джейн Грей. Похоже, он все понял и незамедлительно повел нас в конец магазина, где другой человек, стоявший в закутке за занавеской, сделал мою фотографию. Когда Анна предложила заплатить, они по-английски заверили ее, что им уже заплатили. Я уже чувствовал усталость. Мы приехали на такси обратно в «Бонсекур» и быстро перекусили в кафетерии напротив отеля. После обеда я поднялся в номер, чтобы вздремнуть. Анна пошла со мной, приняла душ, немного отдохнула и отправилась осматривать город.
Я еще спал, когда около пяти часов Анна вернулась в номер. Я опустил шторы, и в комнате было душно и темно. Я не хотел просыпаться, но Анна резко подняла штору и открыла окно, впуская воздух и уличный шум.
Я не обрадовался такой побудке.
— Что происходит? Что ты делаешь?
— Я вернулась, — сказала она.
— Я так и понял.
— Потому что хочу поговорить.
— Я сплю.
— Мне надо поговорить с тобой, Рэй, пожалуйста. У меня есть только ты.
— Хорошо. Отпустишь меня в туалет? Я быстро.
— Давай, — сказала она и села на свою кровать, чтобы подождать меня.
Сделав свои дела в туалете, я вернулся, уселся на край своей кровати и посмотрел на нее.
— Кое-какие дела уже даются мне с большим трудом, — усмехнулся я.
— Понимаю.
— Ладно. Говори.
— Не надо так, — попросила она.
— Извини. Я имел в виду, давай поговорим. О чем ты хотела мне сказать?
Она встала и подошла к мягкому креслу, где оставила сумку, прежде чем уйти гулять. Вынула оттуда несколько книг.
— Это замечательные книги, Рэй. Их читала мне мама. — Анна назвала книги, которые держала в руке. — А маме их читала ее мама. И я читала их своим детям.
— Да, ты говорила.
— Я помню. Просто послушай. Я не хочу читать их клону. Он — не тот, кому мне хотелось бы их читать. Я хочу читать их своим внукам. Я ждала того времени, когда смогу читать эти книги внукам. Мечтала об этом. Ты даже не представляешь, как я об этом мечтала.
— Не представляю, — кивнул я. — Ты права.
— Я не хотела тебя обидеть. Рэй. Хорошо? Ведь речь может идти не о тебе?
— Может.
— Я скучаю по детям, — сказала она. — Скучаю по их детям. Милые малыши. Я хочу к ним. Хочу читать им эти книги.
— Не сомневаюсь, — сказал я, изо всех сил стараясь изобразить сочувствие.
— Увижу ли я их снова?
— Не знаю, — ответил я. — В смысле, откуда мне знать? Я ничего не знаю. Кроме того, что ты рассказывала. Ты мне скажи. Ты увидишь их снова?
— Не знаю, — проговорила Анна. Она помолчала, потом сунула книги обратно в сумку. — Может быть, да.
— Мне очень жаль, — сказал я.
Мне действительно было жаль.
Она снова села на кровать.
— Что я здесь делаю? — спросила она. — Что я делаю?
— Не знаю, Анна, — сказал я. — Если ты этого не знаешь, то я и подавно. Давай вернемся домой?
Какое-то время она раздумывала над моим предложением. Потом ответила:
— Нет. Нам нельзя ехать домой.
— Нельзя? Или мы не поедем?
— И то, и другое, — ответила она. — Пожалей меня, Рэй. Мне грустно. Я разрушена.
— Что я могу сделать? — спросил я. — Я не знаю, что делать.
— Просто помолчи минутку. Дай мне посидеть молча.
Я был рад сделать это.
После паузы она сказала:
— Мы не можем вернуться домой.
— Я тебе верю, — сказал я, хотя поверил не до конца.
Может она или нет, но я полагал, что я могу вернуться домой, и если точка невозврата существует, я ее пока не перешел.
В тот вечер за ужином Анна сказала мне:
— Меня выследят скорее, чем тебя. Меня знают. Знают, что я против их программы, знают, что я вхожу в организацию диссидентов, что живу на границе Отчужденных земель. Они обнаружат мою связь с клоном, прежде чем допустят саму возможность того, что ты можешь быть вместе со мной. От того, когда меня найдут, зависит твоя возможность спастись и продолжить наше дело.
— С клоном, в одиночку?
— Если все обернется именно так, — ответила она. — Да.
— Не думаю, Анна, что я на это способен. Не думаю, что я сделаю.
— Придется. У тебя не будет выбора.
— Я могу его отпустить.
— Ты не можешь этого сделать, Рэй.
Когда я говорил это, я еще не видел клона.
— Послушай, — сказал я. — Я могу сделать вот что: пригласить тебя на ужин. Не возражаешь?
Она улыбнулась.
— Это замечательно, Рэй. Давай пойдем в какое-нибудь красивое место?
С дешевой и легкой галантностью, уже думая о том, как после ужина вернусь в номер и усну, я сказал:
— Куда захочешь. Но если это далеко, то не пешком.
— Давай наденем что-нибудь нарядное? — попросила она.
— Посмотрю, что у меня есть.
Гуляя после обеда, Анна присмотрела ресторан в старой части Монреаля. Ей показалось, что он очень неплохой.
— Значит, пойдем туда, — решил я.
— Я видела меню, выставленное в окне. Там жутко дорого.
— Ничего, — сказал я.
Был субботний вечер, но мы явились достаточно рано, чтобы получить столик без предварительного заказа. Место было эффектное — двухсотпятидесятилетняя бывшая конюшня, которую с помощью денег, вкуса и внимания к деталям превратили в элегантный и очень дорогой ресторан: открытые балки темного дерева, накрахмаленные белые скатерти, прекрасный фарфор, серебро и хрусталь. Свечи. Вышколенные официанты. Ресторан был большим, но столы тщательно расставлены в соответствии с акустикой, поэтому, хотя большинство мест были заняты, в зале ресторана было уютно и спокойно. Анна надела льняной сарафан в вертикальную бело-зеленую полоску, в котором она казалась выше ростом. (Этот сарафан вызвал во мне особые воспоминания. Когда-то я купил очень похожий для Сары.) Анна сделала макияж — помада, карандаш для глаз и прочее. Если она и красилась раньше, я этого не замечал. Я был в рубашке-шотландке с короткими рукавами и брюках цветах хаки. Я всегда одеваюсь так, как одевался мой отец. Я привез с собой в Канаду две спортивные куртки, обе шерстяные, одну — в шотландскую клетку, другую — в морском стиле. Теперь куртка была перекинута у меня через руку.
Когда мы уселись, я сказал:
— У тебя прекрасный французский.
— Я изучала его в школе, — сказала она. — Делаю много ошибок.
— Похоже, они тебя понимают.
— Да, потому что они все говорят по-английски.
Во время ужина в основном говорила Анна. Может быть, думал я, она так много говорит (и сейчас, и вообще), чтобы не думать о своем горе и отчаянии? В тот вечер она была даже разговорчивее, чем обычно.
— Восхитительное место, — сказал она. — Я никогда не бывала в таких великолепных ресторанах. А ты?
— Может, раз или два.
— С Сарой?
— Да, должно быть, с Сарой.
— Здесь чудесно, — проговорила она. — Чувствую себя гламурной и богатой. Спасибо, что пригласил меня.
Она снова заговорила о муже и о поездках, которые они совершали вдвоем. Было видно, что она не хочет говорить о детях. Я понимал, что она пыталась избежать боли, которую могли вызвать подобные разговоры. В какой-то момент Анна стала серьезной и мрачной. Она взглянула на меня через стол.
— В машине, вчера, — сказала она, — ты не ответил, когда я призналась, что именно сделала для клона.
Я об этом не думал.
— Я не знал, как ответить, — проговорил я. — Когда читал твои записи, я предполагал, что это может быть.
— Я совершила ошибку, — сказала она. — Я знаю.
— Ты ведь слышала о медсестрах, которые делают подобное пациентам, инвалидам, умирающим. Ангелы милосердия.
— Это совсем другое. Я не должна была этого делать. Не знаю, зачем сделала. Бедный мальчик даже не понял, что с ним произошло.
— Ты доставила ему немного удовольствия, — сказал я. — Немного расслабила его.
— Я не знаю, что я сделала, — повторила она. — Надеюсь, ты не будешь судить меня слишком строго.
— Я тебя вовсе не сужу.
— Что это значит? — спросила она.
— Это значит, я рад быть вместе с тобой.
— Ведь я виновата в том, что ты здесь.
— Верно. Но, раз уж я здесь, я рад, что ты вместе со мной.
— Это нелепо, — сказала она.
— Я серьезно.
— Как бы то ни было, — улыбнулась она с явным облегчением, — даже не мечтай.
— Ты уже второй раз говоришь мне об этом.
— Я кое о чем вспомнила, — проговорила она. — Хочу тебе сказать одну вещь. Когда я узнала, что вы с Сарой поженились…
— Как ты узнала?
— Сара сказала. Она мне писала.
— Я не знал, — сказал я. — Хорошо. Хорошо, что она это сделала.
— Так вот, — продолжала она. — Узнав об этом, я расстроилась. Хотя ты мне нравился, Рэй, и ты знаешь это, я чувствовала, что Сара могла найти кого-нибудь получше.
— Могла, — согласился я. — Без сомнений. Я согласен.
— Я говорю это не для того, чтобы оскорбить тебя, — сказала она. — Я просто удивляюсь, как могла чувствовать по отношению к тебе такое и в то же время мечтать о тебе. Я ужасно хотела тебя, даже не могу описать, как. Но я была рада за вас обоих, ребята. К тому времени я вышла замуж. Даже если бы не вышла, все равно была бы за вас рада. Вам следовало меня пригласить. Хотя вряд ли я бы приехала… Не знаю. А может, все же приехала бы.
Той ночью сон ускользал от меня, как и накануне, хотя я наелся, устал и хотел спать. Потому что со мной в комнате была Анна, лежала в кровати рядом, спала. Кажется, я не сомкнул глаз до четырех утра. Было воскресенье. Мы провели ленивое утро. Не вставали допоздна, так что я получил шанс выспаться, не завтракали и не выходили на улицу до самого обеда, когда отправились в крошечное кафе с названием «Титаник». Я помню это название, потому оно показалось мне чрезвычайно остроумным и столь же безнадежным. Потом Анне захотелось осмотреть кое-какие достопримечательности. Я согласился сопровождать ее в одно место. На листе бумаги с логотипом отеля она выписала из путеводителя, купленного в Айове, список того, что хотела увидеть в Монреале. Она предложила базилику Нотр-Дам. Я был там с Сарой, но ничего не запомнил. Церковь была, как все подобные строения, большой, роскошной, безвкусной, холодной. Саре всегда было тревожно в храмах, независимо от их размера, и мы вряд ли оставались там долго. Около часу дня, когда мы с Анной вошли в базилику, там было мало посетителей. Нам пришлось заплатить за вход. Мы бесцельно побродили внутри. Было трудно понять, что именно нужно осматривать. Мы направились обратно к притвору. Я думал, что мы собираемся уходить, но Анна попросила:
— Подожди минутку.
— Зачем?
— Просто дай мне минуту, — повторила она, и я увидел, как она быстро пошла по центральному проходу через неф к алтарю.
Анна скользнула на скамью, стоявшую почти перед алтарем. Она сидела несколько минут (я видел только ее затылок), потом снова пошла по проходу, склонив голову. Ее поза и походка безошибочно выдавали ее. Глядя на нее, мне пришло в голову (думаю, это новость только для меня), что слово «молитвенник» может обозначать и книгу, по которой молятся, и того, кто молится.
— Ты молилась, — сказал я.
— Да. Ты против?
— Нет. Ты помолилась за меня?
— Да, — ответила она. — Я всегда это делаю.
Мы вернулись в «Бонсекур» во второй половине дня. На стойке портье для Джейн Грей был оставлен большой плотный конверт. Внутри лежали водительские права и паспорт на имя Оливера Грея, а также начерченная от руки схема улиц и записка с инструкциями. Мы должны были уехать из Монреаля на следующий день в полдень. Поехать на машине на запад, в Оттаву, не делая остановок, и точно в три часа явиться по данному адресу. В записке указывалось, что вести машину должна Анна, и я решил, что мы не будем соблюдать это условие, умышленно оскорблявшее нас.
Воскресным вечером, нашим последним вечером в Монреале, после раннего ужина, за которым ни один из нас не сказал ни слова о предстоящем дне, мы вернулись в отель и принялись укладывать вещи. Анна сказала, что сейчас самое подходящее время рассказать мне, как живут клоны в Отчужденных землях. Как жил мой клон. Я ответил, что хочу спать. Она сказала, что я и так проспал почти весь день. На этом идиллия завершилась и началась лекция.
— С самого начала правительственной программы, — рассказывала Анна, — мы пытались рассуждать так, как, по нашему мнению, рассуждало правительство. По-моему, я тебе об этом говорила. Все свидетельства указывают на то, что их мышление является прагматическим, корыстным и продажным, но кто может быть уверен в том, как именно думает правительство? Все, что я тебе сообщу, это наиболее вероятные догадки, выводы, предположения. Мы верим, что очень близки к правде.
Хотя я проспал почти весь день, я устал. Болели ноги. Зудела кожа головы. Меня беспокоило сердце. Я хотел лечь в постель, выключить свет, остаться один в комнате. Мне хотелось подумать обо всем этом, но без голоса Анны, сверлящего мой череп. Зачем мне нужно все это знать? Я встречусь с клоном. Увижу то, что увижу. Сделаю для него, что могу. Анна будет рядом. Если я найду причину, то напишу отчет.
— Внутри Отчужденных земель, — говорила она, — в пределах этой самой плотно заселенной области в мире, все разработано и спроектировано так, чтобы держать клонов физически здоровыми и эмоционально спокойными, управляемыми и послушными, не знающими инстинкта и способов воспроизведения, забывшими о самосохранении или агрессии. Жизнь их строго регламентирована, они подолгу занимаются чем-то вроде строевой подготовки, а также общественно-полезной работой, но у них нет игр и спортивных состязаний — никакой деятельности, которая могла бы пробуждать дух сотрудничества или взаимодействия, дух коллективизма. Они получают сбалансированное, низкокалорийное и дешевое питание. Они едят овощи и фрукты, выращенные на Отчужденных землях самими клонами. Очень мало мяса. Это домашняя птица и свинина, а свиньи и птицы тоже выращены на Отчужденных землях. Рыбу разводят там же. Никаких сладостей. Никакого кофе или чая; ничего возбуждающего. Много воды. Цельнозерновой хлеб. На ужин — стакан виноградного сока. Они питаются так, как могли бы питаться мы, если бы по-настоящему заботились о своем здоровье и долгой жизни. Таким образом, в среднем здоровье клонов значительно лучше здоровья оригиналов. Ясно, — говорила Анна, — что правительство гораздо больше заботится о здоровье клонов, чем о здоровье своих граждан. На протяжении всей жизни взрослым мужским клонам ежедневно проводят один и тот же массовый курс психотропных препаратов, чтобы держать их в подчинении, уберечь от секса (однополого), внушить спокойствие и довольство. Я уверена, что моя организация проанализирует образцы крови, взятые у твоего клона, и узнает природу и составляющие этих препаратов. В любом случае, — сказала Анна, — я была свидетелем ужасающих эмоциональных и физических проявлений ломки после этих препаратов. При рождении каждому клону с внутренней стороны левого предплечья делают татуировку: регистрационный номер, по-видимому, сканируемый. Это не точно, по крайней мере, мы не пытались сканировать его никакими приборами. Номер простой, он четко идентифицирует клона с его оригиналом.
Откуда-то я уже об этом знал, о чем ей и сообщил.
— Клонам не дают имен, — сказала она, — только эти идентификационные коды. Они живут в огромных ангароподобных зданиях, бараках, в каждом по десять тысяч клонов.
— Вы не можете знать эту цифру наверняка, — предположил я.
— Это наиболее правдоподобно, — ответила она. — Взрослые клоны-мужчины и взрослые клоны-женщины никогда не видят друг друга, мужские и женские бараки расположены в сотнях миль друг от друга. Клоны помещены на склад, инвентаризированы, сгруппированы по возрасту, но не по дате рождения — в этом они могут отличаться от соседей по бараку — а по дате рождения оригиналов. Прежде чем выбраться оттуда, каким бы то ни было способом, твой клон жил с другими клонами-мужчинами, чьи оригиналы родились двадцать третьего ноября две тысячи четвертого года.
— Ты помнишь день моего рождения?
— Если требуется какая-то часть тела, клона легко найти.
— Но не моего, — заметил я.
— Когда клоны-мужчины заканчивают свои дневные занятия и работу, какой бы она ни была, им дают седативные препараты. Они работают, упражняются, едят или же спят.
— Как твоя организация считает, — спросил я без тени шутливости, — клоны видят сны?
— Могу сказать, что да, — ответила Анна. — По крайней мере, когда они вне действия препаратов.
— То, что у клонов нет имен, что их так много в каждой из «резиденций», что у них нет никакого свободного времени — слов не хватит, чтобы описать этот мир — конечно же, мешает, — продолжала Анна, — или полностью предотвращает любое социальное взаимодействие. В возрасте двенадцати-тринадцати лет мужские клоны привлекаются к работе. Кто-то занимается сельским хозяйством на фермах Отчужденных земель. Кто-то убирает и обслуживает здания и прилегающую территорию. Кто-то ремонтирует дороги и инфраструктуру. Кто-то обслуживает транспортные средства и оборудование. Кто-то готовит еду. А кто-то принимает участие непосредственно в процессе клонирования, причем так, чтобы с ними контактировало как можно меньше оригиналов. Женщинам-клонам требуется минимальное количество препаратов, чтобы они оставались спокойными, и на ночь их не усыпляют. У них только одно занятие: вынашивать и рожать клонов-младенцев, а также ухаживать за ними и заботиться о них все их младенчество и детство. Этот процесс налажен таким образом, чтобы ни в коем случае не возникла опасная связь между матерью и ребенком. Каждая женщина ежедневно ухаживает за новым ребенком. Клона-младенца в любое время дня и ночи могут поручить одной из десяти тысяч «матерей», проживающих в отдельном «воспитательском» комплексе. Поскольку у клонов нет имен, очередная временная мать называет его «мальчиком» или «девочкой» (или же по-другому — возможно, на языке клонов есть какое-то свое название), а ребенок, когда подрастает, называет ухаживающую за ним женщину «няней». Нам хочется верить, — сказала Анна, — что даже в столь суровых и изнуряющих обстоятельствах материнский инстинкт нельзя сдержать, и даже в такой ситуации не надо списывать со счетов определенную долю материнской любви, нежности и доброты. Дети-клоны не имеют отцов. Очень важно, чтобы ты это запомнил, Рэй. Клоны-мальчики не общаются с клонами-мужчинами, пока не покинут мир клонов-женщин. Девочка-клон никогда в жизни не видит клона-мужчину. Очень развиты искусственные средства стимулирования и поддержки лактации, а также отсрочки менопаузы. Когда женщина-клон больше не способна рожать, она начинает заботиться о детях-клонах, которым от трех до тринадцати лет. После тринадцати клоны уже не считаются детьми. Мужских клонов переводят в бараки для взрослых мужчин, они начинают заниматься взрослой мужской работой. С двенадцати-тринадцати лет все женские клоны занимаются исключительно рождением детей, и это длится около сорока лет. Женщина-клон становится инкубатором, фабрикой по производству младенцев. Если она не рожает, то ухаживает за детьми (но не за «собственными».) Она почти постоянно беременна, и между беременностями проходит ровно столько времени, чтобы этот процесс не угрожал ее жизни.
Я понимал, и Анна всячески старалась показать мне, что она высказывает лишь предположения своей организации о жизни на Отчужденных землях, хотя они вполне резонны и правдоподобны. Например, концепция жизни женских клонов на данном этапе истории клонирования, скорее всего, исключительно умозрительна, потому что первое поколение клонов, среди которых был и мой клон, уже выросло. Но когда она так говорила — подробно, авторитетно, используя настоящее время — трудно было не принять гипотезу за факт.
Я подумал — интересно, она и ее организация тоже заразились своими убеждениями, приняв их на веру?
— Если женщина-клон беременна, а ее оригиналу нужен орган, извлечение которого подвергнет опасности ее жизнь и жизнь эмбриона, оригиналу дают совместимый орган со склада запасных органов. Их замораживают и помещают туда именно с такой целью. При этом оригинал уверен, что орган взят от его клона. За исключением самых экстраординарных случаев, младенцев принимают клоны-акушерки (они учатся этому ремеслу, наблюдая за действиями других клонов-акушерок). Обезболивающие дают щедро; понятия «естественных родов» без лекарств не существует. Кесаревы сечения редки. Для неотложных случаев и тяжелых заболеваний правительство открыло на территории Отчужденных земель двести пятьдесят больниц. Мы считаем, что каждая больница обслуживает миллион клонов. Они укомплектованы врачами, медсестрами и вспомогательным персоналом из американской армии, которые поклялись держать все в строжайшей секретности.
— Анна! Я никогда об этом не задумывался, но даже я вижу несоответствия.
— Да, много несоответствий, — согласилась она. — Это лишь предположения.
— Хорошо, но если посадить слишком много цыплят в один курятник, они станут агрессивными. Кроме того, следуя вашим предположениям, помимо медиков, на Отчужденных землях необходимо присутствие очень многих других людей, чтобы контролировать все и следить за безопасностью. Эти люди должны знать, что там происходит, видеть клонов, заниматься ими. Как правительство может быть уверено в том, что никто из них не проговорится?
— Мы не знаем, каким способом это достигается, — сказала Анна, — но поскольку процесс продолжается уже больше двадцати лет без намека на разглашение, способ должен быть чрезвычайно надежным. Кроме того, мы предполагаем, что клонов контролируют и другими средствами. Что их самих используют как охранников и полицейских.
— Достаточно одного невнимательного.
— До сих пор этого не происходило, — сказала она. — К сожалению.
— Ну, кто-то все же напортачил.
— Что ты имеешь в виду?
— Клон сбежал, — пояснил я.
— Да. Сбежал. Подождешь секунду? — попросила Анна. — Мне нужен глоток воды.
Она встала с кровати и пошла в ванную. Я тоже встал и потянулся. Подошел к окну и выглянул наружу. Вид был унылый: на противоположной стороне темного переулка тянулись заброшенные гаражи.
— Я почти закончила, — сказала она, снова входя в комнату.
Я сел на кровать.
— Не торопись. Мне интересно.
— Твоего клона тщательно исследовали, — продолжала Анна, — но не нашли следящих устройств. На случай, если тебя это беспокоит.
— Не беспокоит, — ответил я. — Во всяком случае, не это.
— В общем, если клон использован и после хирургической операции остается жизнеспособным, то есть может продолжать отдавать органы, он не возвращается в свой барак. Это действительно так, и неважно, оставила перенесенная операция явные следы или же внешне оказалась практически незаметной, как при заборе почки или легкого, когда виден только шрам после разреза. Во всех случаях клона переводят в один из множества специальных бараков, в своего рода резервацию для тех, кто перенес хирургическое вмешательство. Если неизувеченный клон увидит того, кто перенес операцию, он поймет, что ожидает его в будущем. По понятным причинам, — продолжала Анна, — неиспользованный клон не должен знать, для чего он предназначен. Когда оригинал умирает, его или ее копию вскоре убивают, независимо от возраста. Все органы, которые можно использовать, изымают и помещают на хранение. Что происходит с телом такого клона? Или что происходит с телом клона, который не может пережить повторное хирургическое вмешательство? Или с телом клона, который умирает от «естественных» причин? Его хоронят? Сжигают? Наша организация полагает, что тела превращают в компост и подвергают ускоренной ферментации, чтобы эффективно производить метан. Метан преобразуют в метанол, правительство экспортирует его за пределы Отчужденных земель и получает на этом огромную прибыль.
— Безотходное производство, — проговорил я.
— Ты можешь этого не знать, Рэй, но тем, кто не мог позволить себе рожать в больнице или заплатить крупную сумму за клонирование, с момента начала программы было «разрешено отказаться». Несмотря на тесную связь между бедностью и потребностью в медицине, понятно, что бедные не имеют средств на операцию по замене органов и, следовательно, не могут воспользоваться клоном. А это четверть населения. Будучи человеческими существами, клоны имеют инстинктивную и врожденную способность говорить. В любом человеческом обществе развитие языка практически невозможно остановить. Клонам требуется хотя бы простейший язык для работы и для коммуникации, слова, имеющие отношение к упражнениям, еде и сну. Проблема правительства состоит в том, что, если клоны научатся большему, их язык неизбежно станет развиваться. Развивается ли диалект клонов, несмотря на усилия правительства это предотвратить? Есть ли у них слова, обозначающие чувства? Желания? Раньше мы предполагали, что правительство может отрезать клонам языки. Теперь мы имеем свидетельство, что этого не делается, и нам интересно, почему. Я не слышала, чтобы твой клон разговаривал. Я слышала, как он стонал, ворчал и выл. Звуки не совсем животные, но и не совсем человеческие. Я слышала, как он кричит. Но ни разу не слышала ничего, хотя бы отдаленно похожего на слова. Разговаривают ли клоны друг с другом, или им запрещена устная коммуникация помимо того, что необходимо для работы? Намного проще запретить доступ к информации и знаниям, чем остановить распространение языка и речи. А с языком неизбежно приходят мысли и, возможно, понимание. Именно в этом, — рассказывала Анна, — надежда и кошмар клонов. Они не получают образования. Их учат только делать работу, на которую они назначены. Один раз в месяц всех, мужчин и женщин, взрослых и детей, стригут. Мужчина-клон бреется раз в неделю. Клоны чистят зубы и пользуются зубными нитями два раза в день, а вода, которую они пьют, насыщена фтором. Менструальные кровотечения — существенная проблема для правительства: в любом бараке из десяти тысяч женщин-клонов, достигших половой зрелости, у большинства месячные наступают в один и тот же день. Любят ли клоны? Знают ли они любовь? Есть ли у них слово, обозначающее любовь, или ощущение этого понятия? Этого мы не можем даже предполагать. Вот в чем загвоздка. Правительственная программа клонирования развивается. Я тебе рассказала о том, что, по нашему мнению, будет происходить на Отчужденных землях, если программу разрешат продолжать, а судя по всему, так оно и будет. Не надо быть математиком, чтобы понять: многие возможности пока не осуществятся. «Обязательная» программа для всех новорожденных началась в две тысячи сорок девятом году, тогда ты подписал договор на клонирование. Твоя копия, Рэй, одна из старейших, плюс-минус год, среди уже существующих. За исключением нескольких клонов, созданных до учреждения правительственной программы, нет ни одного старше двадцати двух лет. Первое поколение было произведено без участия человеческих матерей. Не существует женских копий, достаточно взрослых, чтобы носить в себе клонированные зародыши. Пока не появилось достаточное количество женских клонов детородного возраста, найден другой метод инкубации. Поколение клонов, к которому принадлежит и твой клон, зачато в искусственной матке. Более «естественный» и менее дорогой процесс беременности будет возможен меньше чем через десять лет. Пока еще нет взрослых женских клонов, способных заботиться о новорожденных клонах и о клонах-малышах. Мы не знаем, кто растил твоего клона, заботились ли о нем вообще. Он во всех смыслах слова родился без родителей, как и его сверстники. Сироты. Адамы и Евы. Возможно, до приезда ко мне твой клон ни разу не видел женщину. Во всяком случае, его жизнь в Отчужденных землях была бы гораздо хуже, чем если бы он родился там сейчас.
