Глава двенадцатая
— Ты собираешься писать отчет? — спросила Анна.
— Думаю попробовать, — ответил я. — Если вспомню, как писать.
— Хорошо, Рэй. Это хорошо.
— Все равно больше нечего делать.
— Нет. Ты хочешь его написать.
— Кажется, да. Не знаю, почему.
Убедившись, что мне удобно и хорошо в кровати, с которой я практически не вставал, Анна взяла с собой Алана, и они отправились за компьютером. Они выбрали тот, который понравился Алану, заплатили за него деньгами Алана, и Анна его настроила.
(Я спокоен. Лежа в арендованной больничной койке в загаженной лачуге в Калгари, я спокойно жду, когда остановится мое сердце. Как и везде, где мы жили в Канаде. Как вообще везде. От матери я узнал, что у немцев есть слово «Heimweh», обозначающее тоску по дому, даже если вы дома. Куда бы вы ни пошли, везде вы находите то, что находите везде, куда бы вы ни пошли. После того как умерла Сара, я постоянно тосковал по дому, но здесь моя тоска стала особенно сильной. Независимо от того, умирает мое сердце или нет.)
Компьютер стоял передо мной (к кровати прилагался столик на колесиках, который можно было ставить поперек постели), и, помимо очевидного вопроса: «Смогу ли я это написать?», вставал и другой: «Хватит ли у меня времени?»
Была середина июня.
Анна не хотела говорить о неизбежном.
— Послушай, — сказала она. — Ты должен придумать всем псевдонимы. Всем нам.
— Как тебя назвать?
— Придумай что хочешь. — Она улыбнулась. Печально. — Только не Твинк.
— Не Твинк. Ни в коем случае.
— Что-нибудь красивое, — попросила она. — Пусть мое имя звучит красиво.
— Ты красивая, Анна.
— Вранье. Какое же вранье. Ты такой врун.
— Красивая, — повторил я. — Я так думаю.
— Я придумала для тебя имя, — сказала она.
— Какое же? Подонок?
— Рэй Брэдбери.
— Почему?
— Это писатель. У нас дома были его книги. Их читала моя мама. В основном он писал научную фантастику.
— Он был хороший писатель? — спросил я. — Потому что я вряд ли хорошо напишу. И это будет не научная фантастика.
— Уверена, что хороший, — ответила она. — Я его никогда не читала, но маме он нравился. А мне всегда нравилось его имя. Звучит уверенно. Внушительно. Честно.
— Ко мне из этого списка ничего не относится.
— Сделай так, чтобы относилось, — сказала она.
— Я хочу мое настоящее имя, Рэй, — вмешался Алан.
Он лежал на другой кровати — поначалу он спал там, но после моего возвращения из больницы на его месте стала спать Анна — прямо в одежде и обуви, положив на глаза подушку. В таком положении он проводил целые дни: лежал на кровати — хотя моя компания его удручала, — пока я писал отчет. Я не понял, о каком имени он говорит.
— Я хочу быть Аланом, — пояснил он.
Его настоящее имя. Даже я почувствовал в этом печальную горькую иронию.
— Ты будешь Аланом, — сказал я. — Обещаю.
К несчастью для всех нас, после приобретения компьютера — Алан стал его владельцем и больше о компьютере не волновался — ему мало что хотелось купить.
— Я хочу машину, — заявил он несколько дней спустя после того, как я дал ему деньги.
Он лежал на своем обычном месте, растянувшись на кровати Анны. Я уже начал писать и радовался любому перерыву.
— Ты не умеешь водить, — сказал я.
— Ты можешь научить меня водить. Ты — учитель.
— Я не могу вставать.
— Когда тебе станет лучше, ты встанешь. И тогда сможешь меня научить. — Он отбросил подушку с глаз и привстал. — У меня идея. Анна может меня учить. Анна — учитель. Она умеет водить. Она может учить меня.
— Может быть, — согласился я.
Услышав свое имя, Анна заглянула к нам:
— Может быть, я буду что?
— Может быть, ты научишь меня водить, — объяснил Алан. — Ты — учитель. Я куплю машину, и ты будешь учить меня водить.
Она взглянула на меня.
— Не смотри на меня, — сказал я.
— Сначала я научу тебя водить, — сказала Анна. — Потом подумаем о машине.
— Сначала ты научишь меня водить?
— Да.
— Потом подумаем о машине?
— Подумаем, — кивнула она. — Ничего не обещаю.
— Подумаем, — сказал он.
Утром следующего воскресенья, чтобы подбодрить Алана, а также рискуя вызвать в нем необоснованные надежды, Анна подъехала на грузовике к школе неподалеку от нашей квартиры, чтобы Алан мог попрактиковаться на автостоянке. Он ездил по стоянке, Анна сидела рядом.
— Мне почти не пришлось его учить, — говорила мне Анна позже, вечером.
Алан был в своей комнате. Мы лежали в постелях. Она — в своей, я — в своей. Мы больше не беспокоились о том, что он ускользнет: он отказался от своих затей.
— Я вдруг поняла, что почти надеюсь: вот сейчас я позволю ему править самому, — рассказывала она, — мы с ним врежемся в кирпичную стену, и все наконец закончится.
Я засмеялся.
— Именно так, — сказала она. — Сначала он делал широкие круги, потом сузил их. Несколько минут ехал задним ходом. Думаю, он станет хорошим водителем. Играл с кнопками, с переключателями. Включал и выключал фары, дальний свет и боковые огни. Из-за солнца их не было видно. Попробовал включить радио, но оно, конечно, не заработало. Посигналил. Когда проделал все, что, по его мнению, должен делать водитель, он посмотрел на меня и сказал: «Спасибо за то, что учила меня». Потом мы поменялись местами, и я отвезла нас домой. Он не захотел никуда идти.
Анна взяла его в молл, чтобы, как она сказала, «предаться запойному шопингу».
— Мы зайдем во все магазины, — сказала она Алану. — Если ты увидишь что-то, что тебе понравится и захочется купить — конечно, если это разумная покупка, которую ты сможешь себе позволить, — можешь это купить.
— Это запойный шопинг? — спросил он.
— Я это так называю, — ответила Анна.
— Я буду тратить свои деньги?
— Главное, не все, — сказала она. — Если увидишь что-то, что тебе понравится.
— Рэй тоже пойдет с нами на шопинг?
— Я не могу, — отказался я. — Мне надо работать.
Трудно поверить, но это была правда.
— Он должен писать отчет, — сказала Анна.
— Я знаю, — кивнул Алан. — Он запомнит?
— Что я запомню? — не понял я.
— Мое имя.
— Ты будешь Аланом, — заверил я. — Я запомню. Когда вернешься, покажешь мне, что купил.
Они вернулись через два часа, гораздо быстрее, чем я ожидал. Я дремал, когда они вошли. Оказалось, что я могу работать час-полтора, а потом мне необходим отдых.
Алан вошел в комнату перед Анной.
— Рэй храпит, — сказал он.
Не сказав больше ни слова, он бросился на кровать Анны, растянулся на ней и рывком положил на глаза подушку.
— Как ваш шопинг? — спросил я Анну.
Она стояла в дверях, держа в руках большой пластиковый пакет с покупками.
Она кивнула.
— Неплохо.
И еще раз кивнула.
— Не покажешь мне покупки? — попросил я.
Не убирая подушку от лица, Алан сказал:
— Ты спрашиваешь меня?
— Да.
— Я не покажу тебе покупки.
— Может, Анна покажет? Я хочу посмотреть.
— Нет, — заявил он.
— Я отнесу пакет в твою комнату, — сказала Анна.
— Спасибо, — поблагодарил он.
Вечером Анна, почитав Алану книжку, пришла укладываться спать. Мне по-прежнему было не совсем удобно спать с ней в одной комнате, но ее присутствие, ее готовность прийти на помощь успокаивали меня. Помогали и лекарства, которые я принимал по вечерам, чтобы легче было уснуть. Я спросил у нее, что произошло.
— Он купил кучу ерунды, — ответила она. — И сам понимает, что это ерунда.
— Только ерунду?
— Он купил себе камеру.
— Это хорошо, — сказал я.
— Хорошо, — согласилась она. — Нам нужно скинуть фотографии в компьютер.
— Ладно.
— Еще он купил несколько фигурных подушек для своей кровати.
— Хорошо.
— Солнечные очки с зеркальными стеклами. Рюкзак. Все остальное — хлам. Ручка в виде хоккейной клюшки. Тапочки-крокодилы.
— Из крокодиловой кожи?
— Матерчатые. В виде крокодильей головы. Еще купил шагомер.
— Зачем?
— Понятия не имею. Просто чтобы что-нибудь купить. Купил куклу.
Я сразу же представил себе надувную куклу.
— Какую куклу?
— Дешевую, маленькую, пластиковую. Вроде кукол Долли.
— Здесь не может быть кукол Долли, — пожал я плечами.
— Ну, кукла в костюме пони. Похожа на тех Долли в костюмах овечек. У этих костюм другой, а остальное — точь-в-точь. Он во что бы то ни стало захотел ее купить, — сказала она. — Из всех своих покупок он действительно хотел купить только эту куклу. Мне пришлось заставить его купить фотокамеру. Мы обошли четыре или пять больших магазинов, где, как мне казалось, его обязательно что-нибудь заинтересует. А он приуныл, довольно быстро потерял интерес и стал спрашивать, можем ли мы остановиться. Мы перекусили и поехали домой.
— Как-то мрачно.
— Не просто мрачно, — сказала она. — Уныло. Безжизненно. Ты бы видел, как он старался быть мне хорошим спутником, порадовать меня. Под конец он спросил, хочу ли я что-нибудь, и он мне это купит. Все время был очень вежлив, чтобы не разочаровать меня.
— Послушай, Рэй, — сказала Анна следующей ночью.
В спальне было темно, шторы задернуты — и от лунного света, и от уличного шума. Мы держали нашу дверь открытой, чтобы слышать Алана. Свет в туалете был включен и пробивался в прихожую. Но дверь в туалет была прикрыта, поэтому свет нам не мешал. В комнате Алана свет был погашен, из-под двери не проникало ни лучика. Я начал засыпать. Наверное, Анне пришлось окликнуть меня не один раз.
— Рэй. Мне нужно поговорить с тобой об Алане. Ты не спишь?
— Не сплю, — отозвался я.
— Ты можешь сосредоточиться? Я хочу, чтобы ты знал, что он чувствует.
— Могу. Говори, — подбодрил я.
— Я скажу, — проговорила она. — Его очень травмировало то, что с тобой случилось. То, что он видел, как ты упал. Он подумал, что ты умер. Мы оба так подумали. Потом он увидел тебя в больнице, такого слабого и беспомощного. Это его испугало. К тому же все произошло почти сразу после того, как он узнал правду о себе. Он был потрясен. Сломлен. Да и могло ли быть по-другому?
— Это риторический вопрос, верно?
— Подожди, — попросила она. — Просто послушай. Я не могу точно сказать, кто ты для него. Его близнец, формально, только формально, его брат. «Оригинал» упрощает ваше родство. «Друг» — совершенно неподходящее слово. Он тебя любит. Я знаю, что это так. Настолько, насколько способен любить. И так, как может.
— Что мне сказать? — спросил я.
— Когда ты лежал в больнице, я делала все возможное, чтобы ему помочь, чтобы снова собрать его из кусков. Первым делом я купила ему кольцо с печаткой.
— Он его не носит.
— Как только он его надел, причем неохотно, я сразу поняла, что ошиблась. Это было кольцо старика, оно совершенно ему не подходило. Он носил его первые несколько дней, чтобы сделать мне приятное, потом постарался потерять. Я прочесала всю квартиру, но теперь вижу, что это было жестоко. Он делал вид, что помогает мне искать. Думаю, он спустил его в унитаз. Мы ходили гулять в Принц-Айленд-парк. Каждый день обедали в новом ресторане. Я с трудом заставляла его поесть. Однажды утром мы поехали в горы. Ходили в боулинг. Ничего не помогло. Я подумала о том, чтобы купить ему щенка.
— Не надо. Боже мой!
— Не буду, — ответила она. — Он много спал. Очень много. Ты и сам сейчас видишь. Когда он не спал, ему хотелось только разговаривать.
— О чем?
— Он хотел знать о тебе. Не только о твоем сердце. Мне пришлось успокоить его, сказав, что ты не собираешься умирать, что ты вернешься. Он хотел знать про твою жизнь.
— Что же ты ему рассказывала?
— Он спрашивал, как мы познакомились. Его заинтересовала эта история. Мне стало интересно, как бы ты ее рассказал.
— Не знаю, как бы я ее рассказал, — признался я. — Я был таким ничтожеством.
— Но не тогда, когда мы познакомились. Это чудесная история. Он хотел знать, что такое колледж. Где мы спали. Что ели. Как и что изучали. Напивались ли мы когда-нибудь.
— А мы напивались? — спросил я.
— Я была до отвращения правильной и ни разу не напилась. Я никогда в жизни не напивалась. Даже вместе с мужем. Тебя это, наверное, удивит. Он хотел знать, занимались ли мы любовью. Я сказала, что нет, и что тогда, в то время, я об этом жалела.
— Ты ничего не потеряла, — сказал я.
— Что я и сейчас об этом жалею. Опять. Он хотел услышать про Сару, про то, почему у вас не было детей. Я сказала ему, что Сара умерла при родах. Описала ему Сару такой, какой помнила ее. Он спросил про Нью-Гемпшир. Я ответила, что была там очень недолго и что ему лучше спросить об этом у тебя, когда он увидит тебя в следующий раз. Он тебя спрашивал?
— Пока нет, — сказал я.
— Ему было интересно, как ты тогда выглядел. Как укладывал волосы. Как одевался. Я сказала, что ты выглядел как он, о чем он уже знал, и что твой гардероб с тех пор нисколько не изменился. Он спрашивал о твоих родителях. О его родителях. Мне пришлось ответить, что я ничего о них не знаю. Только помню, как ты горевал, когда умерла твоя мама. Очень горевал.
— Это правда, — сказал я.
— Конечно, он спрашивал и обо мне. Особенно интересовался моим детством и тем, как это — расти с отцом и матерью. Он озадачился, услышав, что мой отец нас бросил, когда я была совсем маленькой. Мы говорили о браке. Он хотел знать, сколько мне было лет, когда я вышла замуж, сколько лет было тебе. Хотела ли я за тебя замуж? Я сказала, что думала об этом, но это зависело не от меня. Мы говорили о разводе. Он хотел знать, сколько раз можно развестись. Спросил, был ли у меня когда-нибудь рак. Я сказала, что нет. Похоже, он был уверен, что рано или поздно каждый заболевает раком. Спрашивал, что такое менопауза. Он слышал о ней по телевизору. Была ли у меня менопауза? Конечно, ответила я. Я рассказала ему даже больше, чем он хотел знать.
— Похоже, он тебя вымотал, — заметил я.
— Нет. Вовсе нет, — ответила она. — Наоборот, очень воодушевляет, когда можно поговорить с тем, кому все так интересно.
— Не сомневаюсь, — сказал я.
— Я не хотела тебя обидеть.
— Конечно, — ответил я. — Я просто не так понял.
— Ну вот, пока я ему рассказывала о своей и твоей жизни, он казался очень заинтересованным, о чем бы ни заходила речь. Ему интересна жизнь, которую мы прожили.
Она замолчала. Мы лежали в темноте около минуты, и я пытался не задремать. Но я все же всхрапнул, и Анна заговорила:
— Эти разговоры не уменьшали его грусть, не делали его менее подавленным. Я пыталась его расспрашивать, чтобы он рассказал о своей прежней жизни, до того, как попал к нам. Я надеялась, что после моих рассказов о себе — а я рассказала практически все — ему наконец захочется поведать о том, как он жил в Отчужденных землях. Но я ошиблась. «Я не помню», — вот и весь его ответ.
Уже сентябрь. Я начал писать отчет в июне. Если случится чудо, и я доживу до ноября, мне исполнится шестьдесят семь. Уже сейчас я старше своих родителей. Почти на четыре десятка лет пережил жену и сына. Сегодня, чтобы не испытывать судьбу, Анна затеяла праздник. Торт, украшенный пластиковыми хоккеистами и воротами, свечи, праздничные колпаки. Она объявила, что сегодня мы празднуем наш общий день рождения — Алана, ее и мой. Я сумел встать с кровати и несколько минут посидеть за столом. Мы с Анной съели по небольшому куску торта. Пели «С днем рожденья тебя». Алан не ел и не пел.
Высокий не появился в конце месяца, как мы ожидали, затем удивил нас своим визитом две недели спустя, в середине июля. Мы не видели его и не общались с ним с начала июня, со дня нашего приезда в Калгари. Он пришел утром, рано, когда Анна и Алан еще были в пижамах. Я же пижаму практически не снимаю. Они читали «Адама Вида», которого оба предпочитали Диккенсу, хотя часть книги — в частности, один персонаж — приводила Алана в бешенство. Я не читал Элиота. Мы только что сели завтракать, хотя я теперь редко садился за стол.
— Доброе утро, — приветствовал нас Высокий. — Надеюсь, я не слишком рано? — Потом повернулся ко мне. — Рад видеть вас в добром здравии. Как самочувствие?
— Все так же, — ответил я. — Устаю.
— Вы в состоянии работать?
— Более или менее, — ответил я.
— Как продвигаются дела?
— Не знаю, как вам сказать.
— Я могу почитать страничку-другую? — осведомился он.
— Когда я закончу.
Он улыбнулся.
— Жду с нетерпением.
— Хотите позавтракать? — предложила ему Анна. — Я что-нибудь приготовлю.
— Спасибо, — отказался Высокий. — Я уже завтракал. Сегодня больше ничего не ем. После завтрака я соблюдаю пост.
— Уходи отсюда, — сказал Алан. Он ни разу не взглянул на Высокого после его появления и, насколько я помню, в первый раз заговорил с ним. — Ты не должен приходить сейчас. Мы едим. Не видишь?
— Вижу. — Высокий улыбнулся. — Я пришел навестить тебя. Хотел с тобой поговорить.
— Долбаная задница, — буркнул Алан.
— Алан, — укоризненно проговорила Анна.
— Это впечатляет, — кивнул Высокий. — Год вместе с вами, и он уже говорит «долбаная задница».
Думаю, он хотел пошутить, но его слова перечеркнули все утреннее тепло и уют.
— Не говори с ней, — велел Алан.
— Куда мы можем пойти, он и я? — снова обратился к Анне Высокий.
— Перестань говорить с ней, — повторил Алан. — Говори со мной.
— Именно за этим я и пришел, — сказал Высокий.
— Именно за этим ты и пришел, — повторил Алан.
— Поговорить с тобой. Да.
— Поговорить со мной.
— Да, — кивнул Высокий. Потом повернулся к Анне: — То, что он повторяет фразы, как это называется?
— Эхолалия, — сказала Анна.
— В легкой форме, — вставил я, словно мы действительно ставили диагноз.
— Интересно, — проговорил Высокий. — И утомительно.
— Ничего, — сказал я. — Он вас еще удивит.
— Поговорим? — предложил он Алану.
— Нет, — сказал Алан.
— Почему нет? Ты не хочешь со мной разговаривать?
— Я хочу, чтобы ты ушел, — ответил Алан.
— Я уйду после того, как мы поговорим.
— Я хочу, чтобы ты ушел сейчас.
— Вы пришли не в лучший момент, — заметила Анна.
— Я должен с ним поговорить. Посмотреть, что он умеет делать.
— Долбаная задница, — снова сказал Алан.
— Кроме этого, — спокойно уточнил Высокий.
— Он часто не в духе с тех пор, как Рэй заболел, — словно извиняясь, проговорила Анна.
— Что ты сказала? — спросил Алан.
— Я сказала, что ты часто грустишь с тех пор, как заболел Рэй.
Алан не стал ни подтверждать ее слова, ни возражать. Вместо этого — возможно, его задело то, что Анна извинилась, — он вышел из комнаты. Мы услышали, как он хлопнул дверью.
— Не в духе, — произнес Высокий.
— Может быть, в следующий раз, — сказала Анна.
— Осталось не так много времени, — ответил Высокий.
— В следующий раз, — сказала она, — я сделаю так, чтобы он с вами поговорил.
— Послушайте, — обратился ко мне Высокий, — я знаю, что вы были в больнице. Знаю про ваш инфаркт.
Он сел за стол, чем сделал мне большое одолжение — сидя, он не казался таким ужасным, о чем он, безусловно, знал.
— Мне также известно о том, что вы отказались от трансплантации.
Он сидел близко и говорил негромко.
— Отказался.
— Это могло оказаться стратегически важным, — продолжал он. — Вернуться в Штаты. Получить трансплантат. Это могло бы сбить их с толку.
— Их, то есть команду Долли?
— А потом они могли последовать за вами прямо сюда.
— Я об этом не думал. Если они действительно существуют.
— Они существуют, и, простите, они уже охотятся и за вами.
— Тогда им надо поторопиться, — заметил я.
— Они стараются, — сказал он.
Он подвигался на стуле, стараясь найти удобную позу. Его ноги не помещались под столом. Он отодвинул стул. В конце концов, приложив немало усилий, так что даже мне было больно на него смотреть, ему удалось положить ногу на ногу.
— Вот так, — сказал он. — Мне жаль, что это случилось.
— Спасибо.
— Хочу сказать, что уважаю ваше решение. Уверен, что принять его было нелегко. Это достойно всяческих похвал. По-другому не скажешь. Но я должен сказать и кое-что еще. Одно дело — принять такое решение ради себя. Например, как муж Анны. Совсем другое дело — принять решение ради кого-то еще. Отказаться, чтобы позаботиться о нем.
— Вы судите по личному опыту.
— Да.
Анна повела Алана в библиотеку. Он не хотел идти, но Анне удалось его уговорить. Ее программа по поднятию духа Алана уже утомила их обоих. Поблизости от нас есть филиал библиотеки, но они отправились в центральную библиотеку на Маклеод-Трэйл. Новое здание. Много стали, тонированного стекла, открытая площадь с фонтаном посередине.
— Бессмысленно, — сказала Анна вечером. Она имела в виду фонтан. — Даже жестоко. По кругу — фигуры детей, пляшущих под струями. Трогательные фигуры. А перед фонтаном — металлическая табличка: «В воде играть запрещается». О чем только думали? Было жарко, как в пустыне, а бедный Алан в футболке с длинными рукавами. Я показала ему табличку и объяснила эту глупую провокацию. Он понял, но не отреагировал.
Она надеялась, что Алану там понравится (хотя понимала, что это напрасная надежда) или он хотя бы отвлечется, разглядывая книги. Все-таки занятие. Они сели в автобус, который был для Алана чем-то новым, и он настоял, чтобы они заняли места сзади. В библиотеке, когда они туда добрались, уже собралось много народу, и отыскать книги было трудно. Разве что в просторном детском отделе: там, по словам Анны, помимо игр, мягких игрушек и детской мебели, было множество книг, и в этот летний день родители читали их детям. Оставшуюся часть первого этажа занимали многочисленные ряды отдельных кабинок, в каждой стоял компьютер и лежали наушники.
— Мы прошли в справочный отдел, — говорила Анна. — Я спросила библиотекаря, где книги. «Вам нужна какая-то конкретная книга?» — спросил он. Я сказала: «Нет. Мы просто хотим посмотреть». Он ответил: «Сожалею, но доступ посетителей к стеллажам запрещен. Имеется онлайн-каталог. Вы находите нужную книгу, нажимаете на ее название, и служащий приносит ее к вам в кабинку. Это не занимает много времени». «Неужели никак нельзя посмотреть книги? — настаивала я. — Я здесь с сыном. Хочу ему показать, что такое библиотека». Старик улыбнулся. «Это и есть библиотека», — ответил он. «Я имею в виду библиотеку с книгами», — сказала я. Он повторил, что доступ к стеллажам запрещен. Я спросила, как бы между прочим, где они находятся. «Они находятся на трех уровнях, — ответил он. — В цокольном этаже. На минус первом этаже. На минус втором этаже. Туда допускаются только служащие библиотеки». «Послушайте, — сказала я ему. — Мы просто хотим посмотреть. Обещаю, что мы будем очень аккуратны. Не будем трогать книги. Мы вернемся через пять минут, самое позднее». Мужчина возразил, что не может нас пустить. «Может быть, с нами кто-нибудь сходит? Всего на минутку».
— И ты его уговорила, — произнес я в темноте, лежа в постели.
— Да, — кивнула она. — «Вот что я вам скажу, — ответил он. — У меня будет десятиминутный перерыв. Если вы, ребята, подождете, я вас проведу». Я поблагодарила его. «Только никому ни слова», — сказал он.
— Так и сказал? — удивился я.
— Он был очень любезен. Алану не хотелось бродить по библиотеке. Он нашел мужскую уборную и сидел там. Мне пришлось позвать его, чтобы он вышел. Около справочного отдела была дверь. Библиотекарь открыл ее ключом, с которого свисал деревянный брелок. Мы спустились вслед за ним на один этаж. Там он отпер другую дверь, и мы оказались возле стеллажей. «На этом этаже — отдел литературы, истории и философии, — сообщил он. — Идите, ребята, и смотрите. Я постою здесь. Можете не торопиться. У меня есть несколько минут». Я повела Алана по центральному проходу, чтобы он почувствовал, какое это огромное помещение. Оно было просторным, похожим на пещеру, думаю, около ста квадратных ярдов. Низкие потолки. Окон нет. Повсюду металлические полки около десяти футов высотой, проходы настолько узкие, что по ним почти невозможно идти. За несколько ярдов до конца — мы едва видели библиотекаря — мы оказались в самой тесноте. Мы шли друг за другом, примерно двадцать ярдов в почти полной темноте. Книги окружали нас со всех сторон, но мы практически не видели надписей на корешках. Я вытащила наугад один том. Это был какой-то роман Генри Джеймса.
— Какая удача, — сказал я.
— Я повернулась, чтобы показать книгу Алану. Честно говоря, я не знаю, что хотела показать ему. В тот момент я уже сомневалась, правильно ли поступила, приведя его сюда. К тому же я ничего не знала о Генри Джеймсе и ничего не могла ему рассказать. Ты читал Джеймса?
— Ни единого слова, — ответил я.
Я начал жалеть о том, что пропустил столько книг.
— И тут над нами зажегся свет. Библиотекарь окликнул нас: «Так лучше?» В зале царила мертвая тишина, но мы с трудом его услышали. Я посмотрела на Алана. Протянула ему том Джеймса. Чего я ожидала? Он не взглянул на книгу. Он был расстроен. Его лицо побелело. Мне показалось, что его сейчас стошнит. Я поставила книгу обратно на полку. «Что случилось, Алан?» — спросила я. «Я хочу уйти», — ответил он. Он был испуган. «Ты имеешь в виду, что хочешь пойти домой? — Я надеялась, что он имеет в виду именно это. — Скажешь мне, что произошло?» «Я хочу пойти домой», — сказал он. «Тогда пойдем домой», — ответила я. «Я не хочу быть здесь», — сказал он. «Тогда идем, — сказала я. — Идем». Я взяла его за руку и повела обратно по центральному проходу. Хотела обнять его за талию, но он не позволил. Мы подошли к библиотекарю. Алан шел быстро. «С вашим сыном все в порядке? — спросил старик, когда мы приблизились к нему. — С тобой все в порядке, сынок?» «Все в порядке, — сказала я. — Мы закончили». «В темноте здесь довольно жутко, — заметил библиотекарь. — Мне самому не очень нравится. Надо было включить свет раньше». «Нет-нет, — ответила я. — Спасибо за то, что отступили от правил». Библиотекарь улыбнулся: «Отступили? Черт побери, мы их жестоко нарушили». Я старалась разговорить Алана, пока мы ждали автобуса, но он не сказал мне ни слова. Молчал всю дорогу домой. Он тебе что-нибудь говорил, когда мы вернулись?
— Ничего. Вошел, лег на кровать, положил на глаза подушку и уснул. Как обычно. Как ты думаешь, что с ним случилось?
— Знаешь, я думаю, темнота здесь ни при чем. Он вроде не боится темноты. Ты думаешь, боится?
— Да нет, — сказал я.
— Честно говоря, я считаю, что все стало плохо именно тогда, когда включился свет.
— Почему ты так думаешь? — спросил я.
— Мне кажется, это все полки. Множество полок. Тесно стоящие стеллажи. От пола до потолка. Все эти книги на полках.
— И это?..
— Это напомнило ему о жизни в Отчужденных землях. Как его там содержали. Как он жил. Как спал. Не просто напомнило. Словно он туда вернулся. Думаешь, я преувеличиваю?
— Не знаю, Анна.
— Нет. Ты там не был. Думаю, он почувствовал себя так, словно вернулся туда.
Анна уговорила Алана испытать фотокамеру, которую он купил. Чтобы угодить ей, он сделал несколько снимков: я в кровати, Анна, стоящая перед окном гостиной, Анна и я, Анна сидит возле меня на кровати. Он два раза сфотографировал телевизор: один раз включенный и один раз выключенный. Сделал странный снимок себя в зеркале. Фотографируя, он надел солнечные очки с зеркальными стеклами. Сфотографировал свою пустую кровать. Мы загрузили фотографии в компьютер и смотрели их вместе. В основном они были ясные, четкие, с относительно хорошо продуманной композицией. Фотография в зеркале — невольный эксперимент Алана, съемка бесконечных отражений — оказалась нечеткой. Несмотря ни на что, все фотографии без исключения оказались неинтересными и скучными, и Алан, страстный поклонник фотографии, не хотел их видеть. Он настоял, чтобы мы удалили все. Я пообещал, что удалю. Он наблюдал за мной, желая удостовериться, что я выполнил обещание, но я умудрился сохранить фотографию Анны, сидящей возле меня на кровати. Ту, которую, как мне показалось, ему больше всего хотелось уничтожить. Анна предложила пойти в Принц-Айленд-парк, где намного больше возможностей для фотографии. Алан отказался. После похода в библиотеку он не соглашался покидать квартиру и почти все время сидел дома.
Высокий вернулся в третью неделю августа. Мы больше не могли предсказать его приход или подготовиться к нему. Мы закончили завтракать. Я вернулся в постель, рассчитывая еще час поработать над отчетом, прежде чем меня потянет подремать. (Теперь я погружался в сон все глубже, спал все дольше, это были своеобразные мини-комы, из которых я выплывал, чтобы поесть, по пробуждении ощущая слабость и головокружение.) На улице, как сообщила мне Анна, было ужасно жарко. Кондиционер в квартире существовал больше для проформы и не мог как следует охлаждать воздух. Алан растянулся на соседней кровати в шортах и футболке; Анна купила ему целую кучу вещей с короткими рукавами, которые он мог носить дома. Когда мы с ним встретились, он был стройным, без унции жира, но сильный. Теперь он сильно похудел. Он лежал на спине, головой на купленной им подушке, заложив руки под голову. Я видел кусочек его татуировки. Он был в своих зеркальных очках (он надевал их все чаще), что позволяло ему не закрывать глаза подушкой, и было невозможно сказать, куда он смотрит и бодрствует ли он вообще. (Я ненавидел эти очки: меня расстраивало отражение, которое я в них видел.) Высокий, в любую погоду одетый одинаково — его вещи походили на униформу кули: серые летние хлопчатобумажные брюки и голубая рубашка с рукавами, закатанными выше гипертрофированных предплечий, мускулистых и с толстыми венами, — прибыл, чтобы поговорить с Анной. Но прежде он заглянул ко мне.
— Как успехи? — поинтересовался он.
— Хорошо, — ответил я.
— Вы встаете с постели?
— Иногда.
— Тогда вы сможете пройти в гостиную. Послушаете, о чем я буду говорить с Анной.
— А Алан?
— Разумеется, — кивнул он.
Алан не спал и не нуждался в приглашении. Он взял на себя миссию защищать Анну от Высокого. Не снимая темных очков, он с непроницаемым видом сел рядом с ней на диване. Было очень жарко, но я надел поверх пижамы халат. Когда мы все собрались, Высокий сказал Анне следующее (и, поверьте, без всякого удовольствия): нам придется уехать из Калгари в конце сентября. Анна, должно быть, ожидала чего-то подобного и сказала, что это невозможно. Меня нельзя перевозить. Высокий ответил, что понимает это. Он договорился о том, чтобы нам разрешили остаться на дополнительный месяц — таким образом, мы получили четыре месяца вместо трех, как было раньше. Он дал нам столько дополнительного времени, сколько мог. Он уверял, что при этом подвергает непозволительному риску наши жизни и свою собственную жизнь, а также все дело. Когда настанет время, сказал он Анне, вам и клону придется оставить Рэя здесь.
— Кто-нибудь из организации переедет сюда и будет следить за его нуждами, пока он не закончит отчет.
Анна сказала, что отказывается меня оставлять.
— У вас есть выбор, — ответил он ей.
Она может остаться со мной или уехать с Аланом. Он не сказал, куда они поедут, но, судя по всему, их направляли куда-то в Британскую Колумбию.
(Я не буду жить возле моря.)
— Я не оставлю Рэя, — сказала Анна.
— Выбирать вам. Просто знайте: если решите остаться, нам придется забрать клона.
— Я тоже не уеду, — сказал Алан.
Меня тронуло заявление Алана, хотя я понимал, что им движет скорее беспокойство за Анну и ее проблемы (если бы он сумел отказаться, ей бы не пришлось делать выбор), чем желание остаться со мной.
— Я не уеду, — повторил Алан.
— Все в порядке, Алан, — сказала Анна. — Не надо волноваться. Мы что-нибудь придумаем.
Алан встал, приблизился к Высокому и остановился прямо перед ним:
— Я не поеду.
— Алан, — велела Анна. — Вернись. Сядь сюда.
— Я тебя не боюсь, — сказал Алан.
Его голова доставала Высокому до груди, и рядом с ним он выглядел маленьким и бессильным.
— Тебе и не надо бояться, сынок.
— Я тебе не сынок, — заявил Алан. — Я ничей не сынок. Я не боюсь.
— Тогда сними эти чертовы очки, — велел Высокий. — Дай мне взглянуть тебе в глаза.
Алан снял очки и смело посмотрел на Высокого:
— Ты видишь мои глаза?
— Вижу.
— Я не боюсь.
Высокий пристально разглядывал его.
— Я вижу.
— Мне все равно, умру я или нет, — сказал Алан. — Ты это знал?
— Нет, — ответил Высокий.
— Тебе все равно, умрешь ты или нет?
— Нет, не все равно, — сказал Высокий.
— Значит, ты должен меня бояться.
— Может быть.
— Я знаю, чего ты от меня хочешь, — заявил Алан. — Я знаю, чего ты хочешь. Я этого не сделаю. Я не сделаю этого для тебя.
— Не сделаешь?
— Нет, — сказал Алан. — Я этого не сделаю.
— Сделаешь, — ответил Высокий. — Поверь мне. Ты это сделаешь.
— Я тебе не верю.
Высокий положил руку на плечо Алана. В этом жесте не было ничего грубого или угрожающего. Алан вывернулся из-под его руки.
— Молодец, сынок, — сказал Высокий. — Хорошо сказано. Хорошо сделано. — Он повернулся к Анне. — Отдаю вам должное. Вы отлично потрудились. — Он посмотрел на меня. — Вы оба.
Вечером, когда Алан лег спать, я сказал Анне, что горжусь им. Я видел, что Анна взбудоражена. Она оставила включенной духовку, пролила молоко, не закрыла дверцу холодильника, забыла спустить воду в туалете. Все это было на нее совершенно не похоже. Она рявкнула на Алана из-за какой-то мелочи (не помню, из-за чего) и впервые за все время отправила его в комнату. Я хотел сказать что-нибудь позитивное о том, что произошло.
— Ты им гордишься?
Мы лежали в постелях, выключив свет.
— Да. Горжусь.
— Кому нужна твоя гордость? Что она может изменить? Если я потеряю тебя, Рэй…
— Так или иначе, это произойдет.
— …Мне придется потерять всех и все, что я любила. — Она тряхнула головой, словно отгоняя дурные мысли. — Тебе этого не нужно знать.
— Послушай, Анна. Нет никакой пользы, никакой особой добродетели в том, чтобы оставаться со мной. Алан — вот кто в тебе нуждается.
Я тоже в ней нуждался и нуждаюсь, хотя она может дать мне намного меньше, и мои нужды, какими бы они ни были, вскоре исчезнут. Я ей так и сказал.
— Я тебе нужна, — проговорила она.
Я не настолько бесчувственный, чтобы не понять, что она хотела сказать.
— Нужна.
Я был рад, что не вижу ее лица.
Она заявила, что не может сказать, как поступит, но мы оба знали — когда настанет время, она уйдет.
На следующий день снова было жарко. На улице все раскалилось, но находиться в квартире было не намного легче. Нас вконец измотала эта необычная для Калгари, неумолимая жара.
Впрочем, это не совсем так. Я как будто не замечал жары. То, что сказал Высокий, не меняло моих перспектив. Вполне вероятно, что я умру до конца сентября, и Анна, лишенная необходимости выбирать, поедет с Аланом в Британскую Колумбию, куда их собирались отправить. Было трудно понять, как себя чувствует Алан. Он говорил еще реже, изъяснялся короткими предложениями. Целыми днями молча лежал, растянувшись на спине на кровати Анны. Я никогда не знал, смотрит ли он на меня, наблюдает ли за тем, как я работаю (предлогом его присутствия было то, что он якобы помогает мне с отчетом.) Теперь он всегда носил зеркальные темные очки. Он выходил в них к завтраку и не снимал (если вообще снимал) до тех пор, пока не возвращался вечером к себе в комнату. Анну же вконец измотали, иссушили (насколько я ее знаю) попытки найти решение проблемы, которая, впрочем, вскоре решилась самостоятельно.
Ближе к вечеру — к тому времени кондиционер совсем отказал — Анна вошла в мою комнату (это была и ее комната) и сказала, что ей надо нас, Алана и меня, кое о чем попросить.
— Он не спит? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я.
— Алан, — позвала она. — Ты не спишь?
— Нет, — ответил он.
— Ты не мог бы сесть? — попросила она.
— Зачем? — осведомился он.
— Я хочу кое о чем попросить тебя и Рэя.
Алан сел.
— Мне бы хотелось, чтобы ты снял очки, — сказала она.
— Мне бы этого не хотелось, — возразил он.
— Все же ты можешь это сделать? Пожалуйста.
— Я этого не сделаю, — ответил он.
В его голосе не было ни неповиновения, ни воинственности.
— Ладно, оставь их, — разрешила она, — но послушай. Я не могла уснуть прошлой ночью. Из-за жары.
— И из-за моего храпа, — добавил я.
— Ты всегда храпишь, — сказала она. — Но прошлой ночью ты превзошел самого себя.
— Должно быть, из-за лекарств.
— Я храплю? — спросил Алан.
— Нет, — ответила она.
— Почему я не храплю?
— Потому что ты молодой, здоровый и красивый, — сказал я.
— Это правда? — уточнил он у Анны.
— Правда то, что ты молодой, здоровый и красивый, — ответила она. — Может быть, правда и то, что ты не храпишь именно поэтому. Теперь послушайте. Мальчики, сегодня ночью я хочу поспать одна. Я буду спать в твоей комнате, Алан. Ты можешь спать здесь, на моей кровати. Не возражаешь? Только одну ночь, может быть, две.
— Я не возражаю, — ответил Алан, что меня удивило.
Анна легла спать рано. Алан остался в гостиной один. Было начало двенадцатого, когда он вошел. Я спал уже час. Алан включил верхний свет. Лампа в открытом абажуре ослепительно вспыхнула, заставив зажмуриться. Я спал на спине, в обычной позе, в какой я засыпаю, и свет меня разбудил.
— Выключи свет, — попросил я.
— Я не выключу свет, — сказал он.
— Почему не выключишь?
— Не хочу, — ответил он. — Я хочу поговорить.
— Мы можем говорить в темноте, — предложил я.
— Я не буду говорить в темноте, — сказал он. Похоже, он больше не хотел быть любезным или милым, другими словами, он стал придерживаться прежней линии поведения. — Я не хочу спать. Я не хочу спать в этой кровати.
— Почему?
— Потому что ты храпишь, — сказал он.
— Где ты будешь спать?
— Я буду спать на диване.
На нем была зеленая футболка, а вместо шорт, которые он обычно носил в квартире, темно-зеленые плавки. (Он так и не раздевался передо мной.) Анна купила ему плавки, рассчитывая найти место, где он сможет купаться. Мы предполагали, что Алан никогда не плавал и не умел плавать. Проблемой была его татуировка. Анна надеялась найти, как она говорила, источник, куда она могла бы возить его после наступления темноты, чтобы он мог поплескаться, понежиться в воде, немного остыть. Алан не проявлял никакого интереса к купанию, но ему нравилось носить плавки. Они были свободными, мешковатыми, и под них не требовалось надевать нижнее белье.
Алан был в темных очках и бейсболке «Джетс». Он явно не интересовался модой и не разбирался в ней. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Он сел на кровать Анны, свесив ноги на пол. Наклонился вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Я повернулся на бок, к нему лицом.
— Рэй, ты когда-нибудь занимался любовью с женщиной?
Он вынул что-то из кармашка плавок, но я не мог рассмотреть, что это.
— Да, — ответил я. — Что у тебя там?
Вместо ответа он протянул маленькую пластиковую фигурку, которую я не сразу узнал.
— Что это? — спросил я.
Он не ответил, но продолжал держать ее так, чтобы я мог рассмотреть.
Я увидел, что это кукла, которую Алан так захотел купить, когда они с Анной отправились на шопинг. Он снял с куклы костюм пони, пегую одежку с капюшоном. Он показал мне куклу такой, какой она осталась — абсолютно голой. Об анатомически правильном воспроизведении фигуры не могло быть и речи. Кукла была дешевой пластиковой дрянью: лысая голова (вместо волос у нее был капюшон), руки, ноги, непропорциональное туловище, все вместе не более пяти дюймов высотой. Я знал, конечно, кукол в костюме овечек Долли: такие же пластиковые фигурки, одетые в костюм с капюшоном, имитирующий овечью шерсть. Каждый год, когда наступал день Долли, повсюду продавались миллионы таких вещиц.
— О, точно, — сказал я. — Кукла.
— Похожа на женщину? — спросил он.
— Да.
Пока мы разговаривали, Алан расчленял куклу, отделял от нее руки, ноги и голову (все было прикреплено к туловищу шаровыми шарнирами), потом снова присоединял их на место. Он выполнял эти действия без перерыва, ловко, не глядя на куклу — действовал явно рефлекторно и механически.
— Ты занимался любовью с Анной? — спросил он.
— Я имел в виду мою жену.
— Ее звали Сара, — сказал он.
— Да.
— Вы занимались любовью?
— Да.
— Сколько раз вы занимались любовью?
— Не знаю, — ответил я. — Мы были женаты. Много раз.
— Сколько времени вы были женаты?
— Семь лет.
— Вы занимались любовью много раз?
— Да.
— Сколько раз? — спросил он. — Сто сорок четыре раза?
Я рассмеялся, не сумев сдержаться.
— Откуда ты взял эту цифру?
— Это двенадцать дюжин, — сказал он. — Сто сорок четыре.
— Я знаю, — кивнул я.
— Сколько раз? Сто сорок четыре?
— Я не знаю, Алан.
— Ты занимался любовью с Анной?
Он не отрывался от куклы, разбирая и тут же собирая ее обратно.
— Нет, — сказал я.
— Я имею в виду раньше.
— Раньше, чем я женился? — переспросил я. — Нет. Никогда.
— Ты будешь заниматься с ней любовью?
— Я не буду заниматься любовью ни с кем.
— Рэй, я буду когда-нибудь заниматься любовью с девушкой?
— Возможно, будешь.
— Возможно, буду, — повторил он. — Это хорошо?
— Заниматься любовью?
— Да.
— Иногда, — сказал я.
— Иногда.
— Да.
— Иногда это хорошо, — повторил он.
— Да.
— А иногда плохо?
— Да, — подтвердил я. — Думаю, иногда это плохо. Я имею в виду, бывает по-разному.
— Бывает по-разному.
— Это зависит от многих вещей. Как ты себя чувствуешь. Как она себя чувствует. Какое время дня. Какая погода.
— Это зависит от погоды?
— В некоторой степени, — сказал я. — Да. Зависит. Зависит от многих вещей.
— Это больно?
— Кому?
— Девушке.
— Может быть и больно, — кивнул я.
— Отчего это может быть?
— Если ты слишком грубый, — сказал я.
— Я не буду слишком грубым, — пообещал он.
— Я уверен, что не будешь.
— Я не сделаю ей больно.
— Послушай, Алан, — сказал я, решив, хотя и слишком поздно, сворачивать разговор, который мог еще больше расстроить и опечалить его. — Это не то, о чем надо так сильно беспокоиться.
— Я беспокоюсь.
— Я знаю. Мне очень жаль.
— Ты об этом не беспокоишься, Рэй, потому что ты старый.
— Наверное, ты прав.
— Наверное, я прав, — повторил он. — Когда тебе было столько лет, сколько мне, тебя это беспокоило?
— Не очень, — ответил я.
— Ты любил Сару?
— Очень.
— Ты любишь меня?
— Я тебя люблю, — ответил я, не задумываясь.
— А я тебя люблю?
— Не знаю.
— Я тоже не знаю, — сказал он. — Я люблю Анну?
— Она тебя любит. Это я знаю.
— Я это тоже знаю, — кивнул он.
Минуту он ничего не говорил. Наверное, думал о том, что я сказал, и (или) пытался смириться с моей бесполезностью. Потом встал и пошел к двери. Повернулся, чтобы взглянуть на меня. В руке он держал собранную куклу.
— Я делал это, — сказал он.
— Я знаю, — ответил я.
— Не знаешь.
— Я тебя видел.
— Ты меня не видел, — возразил он.
— Видел.
— Ты меня не видел. Тебя там не было, — сказал он. — Я делал это с куклой.
Он выключил свет.
