8
Следующим утром, в воскресенье, Клем отправился из Бервика на одиннадцатичасовой электричке, сделал пересадку в Эдинбурге, и без пятнадцати два поезд, скользя над водой, пересек реку Тэй, устремляясь навстречу вспыхивающим и вновь гаснущим в перемежающемся солнечном блеске крышам.
Из конторы в «Доме Теофилуса» он позвонил Финоле Фиак. Застигнутая врасплох, она говорила взволнованно, однако, не имея в запасе веского возражения и не сумев придумать его на ходу, в конце концов согласилась на встречу. Она сказала, что узнает его по фотографиям, которые показывала ей Клэр (интересная подробность — его сестра показывает людям его фотографии!), но, выходя из станционного билетного зала, Клем первым узнал ее (никому, кроме как ей, такое имя не подошло бы) — высокая женщина средних лет в спортивном костюме и прорезиненном плаще оглядывала сквозь роговые очки лица дюжины-другой прибывших в Данди пассажиров.
— Фиак, — увидев появившегося перед ней Клема, представилась она, — Я — Финола Фиак, и хочу сообщить вам с самого начала, что я — бывшая алкоголичка. Я в рот не брала спиртного четыре года и четыре месяца, благодаря, главным образом, вашей сестре.
Она сделала паузу, словно предлагая Клему тоже исповедаться, затем добавила:
— Я забрала ее кошек. Мой фургон припаркован вон там.
Перейдя автостоянку, они подошли к туристскому фургону — зеленому, местами проржавевшему «фольксвагену» с наполовину оторвавшейся наклейкой на раздвижной двери «Заводи собаку на всю жизнь». На лобовом стекле был прикреплен ее университетский парковочный талон.
— Вы ей звонили? — спросил Клем, пока Финола мощным рывком переключала рычаг на заднюю скорость.
— Она решила встретиться с вами.
— И мы сейчас туда едем?
— Куда же еще?
— Вы не сказали мне, как называется это место.
— А вы не спрашивали.
— И как оно называется?
— «Итака».
— «Итака»?
— На Арброт-стрит.
Она вела машину яростно-враждебно, газуя на спуске в долины между холмами, затем, пока машина вновь карабкалась вверх, нагибалась вперед и налегала на руль. Клем не делал попытки заговорить, и это, похоже, устраивало их обоих. Он несколько обалдел от путешествия из одного странно поименованного сообщества в другое и вдобавок никак не мог представить себе дружбу между его сестрой и этой несуразной женщиной, сверкавшей глазами из-под стекол очков. Погода ухудшилась — шквальный ветер, по стенкам фургона забарабанил дождь; потом тучу пронесло и показалось вымытое голубое небо, вскоре опять помрачневшее темными облаками.
— Можно, я закурю? — спросил Клем.
Она оскалилась, потом сказала, что тоже закурит, только не эти покупные сигареты.
— В них полно отравы, — заявила она. — Аммиак. Порох.
В «бардачке» у нее нашлась жестянка с табаком, не обработанным химикатами и к тому же более дешевым. Клем передал ее и стал краем глаза наблюдать, как Фиак скручивает сигарету, продолжая держать руль локтями. Из переднего конца самокрутки торчали табачные прядки. Когда она закурила, свернувшиеся в огненные колечки прядки попадали ей на колени; она прихлопнула их свободной рукой, но не раньше, чем к десяткам крошечных прожженных дырочек, украшавших ее спортивный костюм, прибавились две-три новые.
— Радуга, — отрывисто бросила она, махнув сигаретой в сторону раскинувшейся над блестевшими холмами арки. — Но это, естественно, ничего не предвещает.
Они свернули с главной дороги, промчались сквозь прилепившуюся к ней деревушку, мимо мокрых полей взобрались на холм, с которого удалось разглядеть полоску моря, и опять спустились в долину. У большого белого дома Фиак нажала резиновой подошвой кеда на тормоз и развернулась на гравийной площадке.
— «Итака», — сказала она, выключая двигатель и с видимым изнеможением откидываясь на спинку сиденья.
Клем выбрался из фургона. Воздух был холодным, как в начале марта; вернее, каким бывает начало марта в Лондоне. Перед ним была синяя входная дверь, по обе стороны которой находились окна-фонари с занавешенными тюлем нижними стеклами. С одной стороны к зданию было пристроено новое двухэтажное крыло. Все — ухоженное, свежепокрашенное. Ряд старых деревьев с изогнутыми от постоянного ветра верхушками отгораживал здание от дороги.
— Четыреста в неделю, — сказала Фиак, также выбравшись на гравий, — и это без дополнительных процедур.
Он заметил, что она накрасила губы ярко-красной помадой, отчего остальные черты лица стали бледными, как французская ветчина.
— Какие дополнительные процедуры?
— Гидротерапия, физиотерапия, йога. У них здесь, конечно, все есть.
Она позвонила. Через полминуты дверь открылась. Дорогу преграждал лысоватый мешковатый мужчина в зеленом халате с «огуречными» узорами и с выпученными, налитыми кровью, как у опереточного злодея, глазами.
— Если вы, черт вас дери, журналисты, — прошипел он, — я на вас, к такой-то матери, собак спущу. — Он оскалился на Фиак, — Я тебя знаю.
— Я тоже тебя знаю, — отталкивая его в сторону, сказала она.
— Еще двое новеньких! — заорал мужчина, захлопывая дверь. — Динь-дон! Динь-дон!
Они очутились в подобии фойе — гостиной с креслами, свежеокрашенными стенами, большими пепельницами, цветами в горшках, огнетушителем. В дальних дверях появилась белокурая молодая женщина; к поясу ее джинсов было прикреплено служебное удостоверение.
— Ох, Раймонд, — сказала она, — Раймонд, милый, мы опять начинаем шуметь?
— Скука, бля, я просто умираю, — сказал мужчина, но уже тише. И сел.
Молодая женщина обернулась к Фиак:
— Вы пришли навестить Клэр?
— Это ее брат, — сказала Фиак, — Клемент Гласс.
— Паулин Даймонд, — пожимая Клему руку, представилась женщина. — Я работаю по уходу. После того как вы повидаете Клэр, если хотите, зайдите поговорить с доктором Босуэллом. Вот его кабинет. Он будет на месте до конца дня. Мы здесь очень ценим семейную поддержку.
Клем расписался в книге посетителей и, проследовав за Фиак в конец нового крыла, поднялся по застланной ковром лестнице на второй этаж. Комната Клэр выходила во двор. В закрепленную на двери пластиковую рамку был вставлен кусочек картона с ее именем — только именем, без фамилии. Фиак постучала, но, не получив ответа и, похоже, не ожидая его получить, приоткрыла дверь и заглянула внутрь.
— Это только я, — проворковала она голосом, совершенно не похожим на тот, каким она разговаривала с Клемом. — И брат твой пришел, если ты хочешь с ним встретиться.
Клэр сидела на стуле с прямой спинкой, между столом и окном. Обхватив ее за плечи, Фиак на миг приобняла ее одной рукой.
— Здравствуй, — сказал Клем.
Он наклонился, чтобы поцеловать сестру в щеку. На мгновение их глаза встретились, затем она отвела взгляд к окну. Сняв плащ, Фиак вытерла уголком салфетки какие-то пятнышки с зеркала над умывальником, затем присела на край кровати. Минут десять она, не умолкая, говорила о разных происшествиях в университете. Клем прислонился к стене у подоконника. Ему не удавалось понять, слушает ли Клэр; она никак не реагировала. Клем старался не смотреть на нее слишком пристально. Безусловно, он был готов встретить следы болезни, худобу, бледность, но вид этой апатичной женщины с распущенными по худым плечам тускло-бурыми волосами, глубокими синяками под глазами и шелушащейся на лбу кожей превзошел все его худшие ожидания. Ее одежда напоминала траур — черные шерстяные колготы, черное платье, черная кофта. Безжизненно лежащие на коленях руки с пальцами без колец неустанно продолжали какой-то бесконечный перебор.
— Я видел отца, — сказал он, когда Фиак ненадолго умолкла. — Он просил передать, что любит тебя.
Она кивнула и допила остававшуюся в стакане на столе воду.
— Налить еще? — спросил он.
Подойдя к раковине, он снова наполнил стакан. Когда он ставил его на стол, она что-то пробормотала; он нагнулся ближе.
— Ключ от двери? — Он оглянулся на Фиак.
— Но мы же об этом уже говорили, верно? — обращаясь к профилю Клэр, сказала Фиак притворно-удивленным тоном. — У нас нет ключа, милая. В этой двери нет никакого замка, — Клему она пояснила: — Правила пожарной безопасности.
Клем вернулся к окну.
— Ты была сегодня на улице? — спросил он; он пытался придумать, что бы ей сказать, — По дороге сюда мы видели радугу.
— Жильцы за стенкой, — сказала Клэр, — все время этим занимаются.
— Чем занимаются?
— А по ночам кто-то бегает взад-вперед по коридору. Взад-вперед. Взад-вперед. Всю ночь.
— Мы встретили внизу женщину, — сказал Клем, — Паулин, кажется? Она очень приятная.
— От этого лекарства мне все время хочется пить, — сказала Клэр.
— Но оно тебе помогает, — сказала Фиак громким голосом. — Тебе же уже не так часто бывает страшно?
Клэр опять взглянула на Клема и слегка нахмурилась, словно не могла понять, зачем он тут, не могла решить, как к этому отнестись.
— Я не могла ничего сделать, — опять опустив глаза к полу, сказала она, — Сначала одно, потом другое. Начинаешь обманывать себя. А потом становится поздно.
— Бедная моя, — сказал Клем.
Он увидел, как ее лицо исказила гримаса, но слез не последовало. В следующее мгновение она успокоилась.
— Хочешь, я сделаю тебе прическу? — спросила Фиак, вставая и направляясь к маленькому столику, где были разложены туалетные принадлежности Клэр, — Если не будешь следить за собой, у тебя на голове скоро воронье гнездо будет, как в детском стишке.
Клем посмотрел в сад. Там шел урок тай-цзи; человек шесть мужчин и женщин в замедленном темпе атаковали воздух.
— Вам совсем не обязательно здесь ждать, — сказала Фиак, начиная распутывать волосы Клэр щеткой, — У нас тут есть всякие женские дела. Почему бы вам не прогуляться пока по дому?
Он кивнул, потом, шагнув вперед, опустился на корточки у колен Клэр.
— Ты уже поправилась однажды, — сказал он, — Поправишься и на этот раз.
— Ты придешь завтра? — не выражая ни желания, ни надежды, спросила она.
Взяв ее руки, он на мгновение сжал их в своих.
— Если смогу, — сказал он. — Ладно?
Спустившись по лестнице, он вышел через дверь в конце нового крыла. Там проходила дорожка, соединяющая наружный дворик с задним; он присел на корточки и закурил. На улице появился мужчина в халате и попросил сигарету. Клем угостил его, и тот присел рядом, постанывая от удовольствия при каждой затяжке.
— Послушайте мудрого совета, — сказал он, — О нарушениях питания и депрессивных можно не беспокоиться. Больше всего проблем с биполярными расстройствами и алкоголиками.
— И кто же вы? — поинтересовался Клем.
— Алкоголик, — ответил мужчина, — А вы?
— Просто приехал навестить.
Они докурили. Вернувшись в приемную, Клем постучал в дверь кабинета врача.
— Входите, входите, — пропел врач, — Располагайтесь поудобнее.
Папка Клэр уже лежала у него на столе. Он хотел записать место жительства близкого родственника. У него был отмечен адрес Фиак.
— Но она больше из близких, чем родных, верно?
Клем продиктовал адрес отца.
— Прекрасные места, — заметил врач, выводя буквы старомодной чернильной ручкой, — А вас, я полагаю, не поймать?
— Не сейчас.
— Работы по горло, а?
— Работа, — сказал Клем.
— Идет успешно?
— Неплохо.
— Ну и отлично! — Врач что-то пометил, потом откинулся и снял очки. — Думаю, что мы вывели Клэр из так называемого обострения. Галлюцинации у нее, например, прекратились. Гораздо меньше смятения, чем когда она только поступила, меньше явно выраженного расстройства. Однако, как правило, негативные симптомы устранять гораздо сложнее. Апатия, эмоциональная заторможенность и так далее. Но у нас еще многое есть в резерве. Постоянно появляются новые лекарства, гораздо лучшие, чем те, что мы могли предложить ей раньше. Вам, может быть, известно, что у прежних нейролептиков были довольно неприятные побочные эффекты.
— А у новых?
— Сухость во рту, нерезкое зрение. У некоторых бывают спазмы. И конечно, с новыми препаратами мы не всегда знаем об их долговременном воздействии. Но это говоря о негативной стороне… — он покосился на папку, — Клемент. С каждым днем мы узнаем все больше. Влияние социума, биохимия мозга, генетика. В науке о мозге происходит небывалый взлет. Я полон оптимизма.
— Почему это случилось?
— Почему?
— Почему сейчас?
— Если коротко — не знаю. У некоторых пациентов бывает только один приступ, единственный эпизод заболевания, и все. У некоторых — болезнь хроническая. Клэр, похоже, промежуточный случай. Дело в том, что, если у человека имеется предрасположенность к болезни, всегда остается, пусть даже крошечный, риск рецидива. Даже после многих лет абсолютно здоровой жизни. Конечно, это очень несправедливо.
— А как долго ей придется здесь находиться?
— Трудно сказать, — поморщился врач, — Единственное, что я могу сказать: Клэр может здесь оставаться, сколько ей потребуется. Несколько недель наверняка. Месяц-два.
— Ее, кажется, тревожит, что дверь не запирается.
— Паулин говорила мне, что она беспокоилась. Думаю, это нужно также рассматривать как одно из параноидальных проявлений.
— Она никогда не любила вторжений в частную жизнь.
— Все наши сотрудники уважают частную жизнь на сто десять процентов.
Клем кивнул. Комнату врача украшали дорогие картины. Сельские виды. Портреты. Обнаженная натура. Красивое, выполненное акриловыми красками полотно, изображающее рыжеволосую девушку на муле, выплывшую, казалось, мгновение назад из густого тумана и рискующую вот-вот раствориться в нем опять.
— Отец жив и здоров, а мать умерла?..
— Двадцать семь лет назад.
— У кого-либо еще в семье было аналогичное заболевание?
— Насколько мне известно, нет.
— Последний раз она болела, когда жила в Париже?
— Да.
— Вы с ней тогда встречались?
— Только когда она вернулась домой.
— Молодые люди?
— Думаю, что были.
— Но вы их не знали?
— Одного или двух.
— А подруги?
— Не думаю, что она стала бы о них рассказывать. По крайней мере, не мне.
— По вашему мнению, ваши отношения с Клэр можно назвать доверительными?
— Она — моя сестра.
— Это еще ничего не значит.
— Мы выросли вместе.
— Какая у вас разница в возрасте?
— Пять лет.
— Старшая сестра, значит?
— Да.
— А от чего умерла ваша мать?
— От кровоизлияния в мозг.
— Должно быть, вам всем было это очень тяжело пережить. А как вела себя Клэр?
— Продолжала вести дела.
— Какие дела?
— Хозяйство. Готовилась к выпускным экзаменам. Старалась занять себя.
— Слезы? Истерики?
— У нас в семье это не принято.
— Не принято проявлять чувства открыто?
— Да.
— Но Клэр заботилась о вас?
— Да.
— Огромная ответственность для такой молодой девушки.
— Видимо, мы относились к ней, как к Норе.
— Вашей матери?
— Да.
— Умелой и сильной?
— Да.
— И все-таки, если позволите мне так выразиться, не выдерживают женщины. Мужчины — вы и ваш отец — сумели устоять.
— Нам было легче.
— Возможно, возможно. Насколько мне известно, у матери были проблемы со зрением?
— Глаукома.
— Глаукома?
— Ей никогда не хватало времени, чтобы заняться этим как следует. Когда она собралась, было уже поздно.
— Активная женщина?
— Всю жизнь.
— А в семье?
— Она была юристом. Активисткой. Вся жизнь в политике.
— Изменить мир к лучшему.
— Попытаться.
— А отец был… другим?
— Да.
— Менее напористым?
— Да.
— Слабее?
— У него свой характер.
— Безусловно, так и должно быть. Извиняюсь за допрос с пристрастием, Клемент.
— Еще что-нибудь?
Из гостиной доносился голос Фиак, осведомляющейся у кого-то о нем, закончил ли он беседу с врачом.
— Нам нужно обратно, — сказал Клем.
— Конечно, конечно, — Врач встал и пожал ему руку. — Очень приятно было с вами познакомиться. Теперь вы знаете, как нас найти.
— Да, спасибо.
— Если возникнут любые вопросы, звоните, — Он обошел стол и проводил Клема к двери, — Вы любите искусство?
— Вы имеете в виду картины?
Врач кивнул.
— Для меня это загадка. Настоящая загадка. Мощь за гранью разума.
Он потрепал Клема по руке и улыбнулся ему.
— До встречи, — попрощался он.
