В Луппов день 1552 года Иван Васильевич вышел из своего шатра, стоявшего на Царском лугу рядом с шатром двоюродного брата Владимира Андреевича. И тотчас же взвился в синем безоблачном августовском небе государев стяг с изображением Нерукотворного Спаса и креста; этот стяг был на Дону у великого князя Дмитрия Ивановича. Во время молебна царь временами посматривал в направлении Казани. Отсюда, со стороны Царского луга, видны казанский кремль, окружённый деревянной стеной, а за ней — ханский дворец и мечети.

Новый властитель Казани Едигер-Магмет и Шиг-Алей вышли из одного гнезда — из Астрахани, были в родстве, поэтому царь Иван Васильевич велел Щиг-Алею написать Едигеру, чтобы тот выехал из города к государю, не опасаясь ничего, и государь его пожалует. Однако казанский царь не послушался, прислал грамоту с непотребными словами, с хулой на христианство, русского царя и самого Шиг-Алея. Едигер вызывал их на брань.

Сам царь Иван Васильевич послал грамоту к главному мулле и всей земле казанской, чтоб били челом, и он их простит. Однако Казань, по словам перебежчиков, готовится дать отпор русским, царь Едигер и вельможи бить челом государю не хотят и всю землю на лихо наводят; запасов в городе много, часть войска находится за пределами Казани в Арской засеке; его возглавляет старый опытный князь Япанча, воевавший ещё против воевод великого князя Василия Ивановича. Его задача — не пропустить русских на Арское поле. Проведав обо всём этом, царь созвал совет, который приговорил: самому государю и князю Владимиру Андреевичу стать на Царском лугу, Шиг-Алею — за Булаком, большому и передовому полкам, а также удельной дружине Владимира Андреевича — на Арском поле, полку правой руки с казаками-за рекой Казанкой, сторожевому полку — в устье Булака, а полку левой руки — выше его. Сейчас, вглядываясь в ханский дворец, где скрывался Едигер-Магмет, Иван Васильевич с неприязнью думал о тех неверных клятвах, которые во множестве пришлось ему выслушать от казанских правителей, князей и мурз татарских. С Казанью надо было кончать раз и навсегда, если он намерен обратить взор к далёкому морю.

Молебен закончился. Царь подозвал к себе Владимира Андреевича, бояр, воевод и ратных людей своего полка. К ним обратился он с речью:

— Приспело время нашему подвигу! Потщитесь единодушно пострадать за благочестие, за святые церкви, за православную веру христианскую, за единородную нашу братию, православных христиан, терпящих долгий полон, страдающих от этих безбожных казанцев; вспомните слово Христово, что нет ничего больше, как полагать души за други свои; припадём чистыми сердцами к создателю нашему Христу, попросим у него избавления бедным христианам, да не предаст нас в руки врагам нашим. Не пощадите голов своих за благочестие; если умрём, то не смерть это, а жизнь; если не теперь умрём, то умрём же после, а от этих безбожных как вперёд избавимся? Я с вами сам пришёл: лучше мне здесь умереть, нежели жить и видеть за свои грехи Христа хулимого и порученных мне от Бога христиан, мучимых от безбожных казанцев! Если милосердный Бог милость свою нам пошлёт, подаст помощь, то я рад вас жаловать великим жалованьем; а кому случится до смерти пострадать, рад я жён и детей их вечно жаловать.

Девятнадцатилетний князь Владимир Андреевич Старицкий внимательно слушал речь двоюродного брата- ему надлежало держать ответное слово. Волнение порозовило его бледные щёки, ноздри узкого хрящеватого носа слегка подрагивали, удлинённые пальцы белой руки сжимали рукоятку меча. Владимиру Андреевичу вдруг вспомнилась мать Евфросиния, сухонькая, одетая во всё чёрное, с лихорадочно блестящими глазами.

— Не верь, Владимир, государю Ивашке. Не от доброго корня завёлся он, зачат не на великокняжеском ложе, а в грязи прелюбодейства. Его мать Елена змеиной хитростью заманила в Москву твоего отца славного Андрея Ивановича, а потом приказала схватить его и посадить за сторожи. Любовник Еленкин Иван Овчина крест целовал перед Андреем Ивановичем зла никакого ему не чинить, а правительница перешагнула через крестное целование: ей что плюнуть, что лоб перекрестить — всё едино. За то Господь-то и покарал клятвопреступницу.

Владимир внимательно всмотрелся в лицо царя. Иные утверждают, что похож он на покойного батюшку Василия Ивановича, а иные бают, что он в род Овчинин удался — такой же плечистый да рукастый. Но старицкого князя мало занимают эти разговоры, для него Иван — государь исконный, ведь именно ему он обязан освобождением из нятства. Иные, может, и возразят, дескать, это дело князем Иваном Бельским да митрополитом Иоасафом удумано. Другие намекают: случись что с государем — в бою залётная стрела любого поразить может, — он, Владимир Старицкий, станет законным властителем великой Руси. Брат Ивана Юрий не в счёт — прост умом, к государственному делу не способен. Наследника же у Ивана до сих пор нет; родились две девицы, да обе скончались во младенчестве. Правда, Анастасия Романовна опять на сносях, да ведь никто не знает, кто родится — мальчонка или девица. Ну а коли Господь всё же пошлёт наследника, не уготована ли ему судьба родившихся ранее Анны и Марии? Те, кто помнит о двадцатилетнем бездетном браке великого князя Василия Ивановича с Соломонией, с сомнением покачивают головами: не ждёт ли такая же участь и царя Ивана с Анастасией? Потому уважение и почёт кажут они Старицкому князю. Да и молодые вельможи норовят подружиться с ним. Взять хоть Андрея Курбского — внука знатного боярина Михаила Васильевича Тучкова…

Владимир Андреевич на мгновение отвлёкся от созерцания царя, покосился направо. Почувствовав его взгляд, молодой статный воевода слегка улыбнулся, приветливо кивнул головой. В это время царь Иван Васильевич закончил свою речь. Владимир Андреевич смутился, но тут же решительно шагнул к краю помоста. Его звонкий голос взорвал тишину, установившуюся после одобрительных возгласов воинов, приветствовавших речь царя:

— Видим тебя, государь, твёрдым в истинном законе, за православие себя не щадящего и нас на то утверждающего, и потому должны мы все единодушно помереть с безбожными этими агарянами. Дерзай, царь, на дела, за которыми пришёл! Да сбудется на тебе Христово слово: всяк просяй приемлет и толкущему отверзнется.

Царь взглянул на образ Спаса Нерукотворного и громко, так, чтобы все слышали его голос, произнёс:

— Владыко! С твоим именем движемся!

И началась битва казанская.

Царь Иван Васильевич днём и ночью объезжал осаждённый город, выискивая наиболее слабые, уязвимые места. Осадные работы шли без остановок: ставились туры, поднимались на них пушки, а там, где нельзя было поставить туры, возводились тыны. Довольно скоро Казань со всех сторон была окружена русскими укреплениями.

Татары делали частые вылазки, отчаянно дрались с защитниками тур, но их всегда загоняли назад в город. Наибольшие неприятности доставляли русским неожиданные наскоки из леса татар, возглавляемых князем Япанчой. Сигналом для нападения служило появление большого знамени на самой высокой башне города. Одновременно с появлением конницы Япанчи открывались ворота города и его защитники бросались на русских. К тому же сильная буря на Волге разбила много судов со съестными припасами, поэтому еды для воинов было недостаточно, а непрерывные вылазки татар мешали осаждающим досыта поесть даже сухого хлеба. Царь немедленно послал за съестными запасами в Москву, Нижний Новгород и Свияжск, твёрдо намереваясь довести задуманное дело до конца, одолеть татар.

В городе от непрерывной пушечной пальбы погибло много людей, но казанцы продолжали яростно обороняться. Против Япанчи царь послал воевод Александра Борисовича Горбатого и Петра Семёновича Серебряного. В результате столкновения татарское войско потерпело сокрушительное поражение. Победители преследовали противника на протяжении пятнадцати вёрст. Триста пятьдесят полонянников они привели русскому царю.

Государь выбрал одного из них и послал с ним в Казань грамоту, в которой писал, чтобы казанцы били челом, а ежели не станут бить челом, то он велит умертвить всех пленных. Полонянников привязали к кольям и, подведя к стенам крепости, велели им умолять своих единоверцев сдать Казань христианскому царю, за что он обещает им живот и свободу. Однако осаждённые начали стрелять со стен в своих же с криками:

— Лучше увидим вас мёртвыми от рук наших бусурманских, нежели посекли бы вас гяуры необрезанные!

В Куприянов день, когда журавли собираются по болотам держать уговор, каким путём-дорогою лететь им на тёплые воды, царь, видя нежелание казанцев принять его волю, приказал Алексею Адашеву привести к нему розмысла — немца, прославившегося разрушением городов. Рыжеволосый голубоглазый розмысл почтительно склонился перед государем. Тут же были воеводы сторожевого полка Василий Серебряный и Семён Шереметев.

— Уже седмицу осаждаем мы Казань, а успеха пока нет. Скоро ли будет готов подкоп под город?

— Работы много, государь, лишь в конце сентября сможем мы закончить подкоп.

Царь досадливо скривился.

— Позови, Алексей, Камай-мурзу и русских полонянников.

Представ перед царём, полонянники со слезами на глазах опустились на колени.

— Избавитель наш милостивый! Без тебя сгинули бы мы в этом аду!

— Хотел бы я знать, — обратился к ним Иван Васильевич, — откуда казанцы берут для питья воду? Казанку-реку мы давно у них отняли, почему же не испытывают наши враги мук жажды?

— Тайник у них есть, — промолвил один из полонянников, — из него добывают они много воды, возят воду бочками.

— Где же тот тайник?

Полонянники пожали плечами. Заговорил мурза Камай:

— Тайник тот есть ключ на берегу Казанки у Муралеевых ворот. Из города к нему ведёт подземный ход.

Царь повернулся к Василию Серебряному и Семёну Шереметеву.

— Нельзя ли уничтожить тот тайник?

Воеводы переглянулись. Василий Семёнович сказал;

— Нельзя, государь, нам уничтожить тот тайник.

Царь грозно нахмурил брови.

— Князь верно молвил, — поддержал Серебряного Семён Шереметев, — Муралеевы ворота сильно укреплены, и нам никак не удаётся приблизиться к ним. Видать, не случайно казанцы собрали тут большие силы, коли воду из тайника получают.

— Как же нам быть? Как оставить татар без воды?

— А вот как, государь, — предложил Василий Семёнович, — вели сделать подкоп под тот тайник от Даировой бани. Баню ту мы давно уже захватили, и она служит надёжным укрытием для русских воинов, потому как сделана из прочного камня.

Иван Васильевич вопросительно глянул на розмысла. Тот развернул чертёж, нашёл на нём обозначения Муралеевых ворот и Даировой бани, линейкой измерил расстояние между ними.

— Можно будет сделать такой подкоп дней за пять, государь. Да только мы едва справляемся с главным подкопом под город, — людей у меня маловато. К тому же мне одному трудно уследить за работниками там и тут.

— А мы вот что сделаем: вели, Алексей, копать подкоп под тайник разбойникам. Их немало пришло под Казань, вооружены они плохо, да и к ратному делу мало способны. А смотреть за их работой будут помощники розмысла. Сам он пусть присматривает за большим подкопом под город.

День и ночь со стороны Даировой бани по направлению к Муралеевым воротам копают разбойники подземный ход.

— Шли сюда, думали с татарами будем воевать, а нам землю перелопачивать велели, — в голосе Олексы раздражение.

— Шли по блины, а попали по оладьи, — произнёс Филя свою любимую присказку, — да ты не печалься, Олекса, вот прокопаем подземный ход до самого ханского дворца и ввалимся в опочивальню Едигерову. Там, говорят, жёны ханские сидят, от скуки вшей ловят. И все такие пригожие, слов нет описать. Как только ты к ним войдёшь, они на тебя так и набросятся, тогда держись!

— Тише орите, — остановил друзей Кудеяр, — кто-то идёт сюда.

Гремя доспехами, из темлоты показался Василий Семёнович Серебряный. Двое воинов несли перед ним факелы. Князь внимательно осматривал стены подземного хода.

— Бог в помощь, ребята, — обратился он к ватажникам. — Вижу, немало вы потрудились. Доложу государю о вашей верной службе.

— Мы ратники, мы и ратаи, — произнёс Филя, — одно плохо, князь, — голодно нам, а меж тем не зря говорят: колчан пригож стрелами, а обед пирогами, Да только пирогов-то мы давненько не пробовали, одним хлебом питаемся.

— Ведомо, наверно, вам, что во время бури многие наши суда со съестными припасами в Волге затонули. Царь Иван Васильевич тотчас же приказал везти снедь из Москвы, Нижнего Новгорода и Свияжска, так что скоро у нас всё будет. Прикажу, однако, чтобы кормили вас получше.

Князь хотел было идти дальше, но вдруг остановился и взмахом руки приказал всем молчать. Над головой послышался скрип колёс, глухой татарский говор.

— Слава Богу, — перекрестился Василий Семёнович, — пришли куда надобно. Пойду обрадую царя приятной вестью.

Вечером к Даировой бане привезли на подводах бочки.

— Чего это в них? — поинтересовался Олекса.

— А это поминки царя Ивана Васильевича казанскому хану Едигеру по случаю дня Вавилы. В этот день, как тебе ведомо, вокруг строений молебны служат, неопалимую купину разбрасывают, чтобы не было пожару. Так наш царь несколько бочек неопалимой купины послал казанскому хану. Пожар у Едигера предвидится, и немалый!

Ватажники так и грохнули. Многие из них знали, что в бочках, которые торопливо перетаскивали помощники розмысла из Даировой бани в подземный ход, был порох.

В день Вавилы тайник взлетел на воздух вместе с казанцами, направлявшимися за водой. Взрывом разрушило часть стены у Муралеевых ворот. Камни и брёвна, падавшие с огромной высоты, поразили немало защитников города. Русские воспользовались этим, ворвались в город, побили и пленили многих казанцев.

Трудно теперь приходилось осаждённым. Среди них возникли разногласия: одни хотели бить челом русскому царю, другие упорно настаивали на продолжении осадного сидения. Питьевой воды в городе не стало, пришлось довольствоваться зловонными лужами. Многие из осаждённых, употреблявших эту воду, заболели и умерли. Тем не менее город продолжал упорно сопротивляться.

Праздник Покрова пришёлся в том году на субботу. Про этот день говорят: на Покров до обеда осень, а после обеда зима. Однако воинам, осаждавшим Казань, было жарко. По приказу царя были засыпаны землёй и лесом рвы, мешавшие приступу. Весь день грохотали пушки, разрушая до основания городские стены. Приступ был назначен на воскресенье.

Желая избежать кровопролития, Иван Васильевич приказал отправить к казанцам мурзу Камая с предложением, чтобы осаждённые били ему челом; если они отдадутся в его волю и схватят изменников, царь простит их.

Казанцы ответили:

— Не бьём челом! На стенах русь, на башнях русь — ничего: мы другую стену поставим и все помрём или отсидимся.

Наступила ночь с субботы на воскресенье. Тихо падали снежинки на израненную землю. Царь не мог сомкнуть глаз. Ещё до рассвета он вызвал к себе духовника Якова, долго беседовал с ним, после чего начал вооружаться.

Вошёл Алексей Адашев.

— Государь, явился гонец от князя Михаила Ивановича Воротынского.

— Пусти его.

Молодой воин, войдя в шатёр, низко поклонился царю и произнёс:

— Князь Михайло Иванович велел сказать тебе, государь, что розмысл закончил своё дело, доставил порох в подкоп, однако казанцы заметили это дело, почуяли недоброе и хотят помешать нам. Мешкать нельзя, государь.

— Вели, Алексей, сказать во все полки, чтоб готовились немедля начать приступ. Мой полк отпусти к городу, пусть воины дожидаются меня в назначенном месте.

Утро занималось ясное, прохладное. Необычная тишина царила вокруг-не слышно было ни грохота пушек, ни яростных криков нападающих и осаждённых. Все понимали — настал решающий миг. Казанцы стояли на разрушенных стенах, а русские — под защитой построенных ими укреплений. Неприятели молча изучали друг друга.

Стан опустел. Воеводы отправились к своим полкам, а царь в сопровождении небольшой свиты пошёл в церковь. До воинов доносилось пение иереев, служивших обедню. На душе царя было тревожно. Дьякон густым басом читал Евангелие:

— Да будет едино стадо и един пастырь…

В это время раздался сильный грохот. Казалось, земля разверзлась под ногами. Царь, подстрекаемый любопытством, шагнул на паперть и увидел, что городская стена взорвана, глыбы земли, дома и башни вздыбились, брёвна и люди летят по воздуху, словно птицы. Солнце померкло в клубах пыли и дыма.

Богослужение на мгновение прервалось, но царь возвратился в церковь, чтобы дослушать до конца литургию. Дьякон, стоя перед церковными вратами, стал произносить на актении молитву о царе:

— Да утвердит Всевышний державу Иоанна и покорити под нозе его всякого врага и супостата…

Послышался ещё более мощный взрыв, потрясший церковь.

— С нами Бог! — закричали русские воины и пошли на приступ.

Однако казанцы быстро оправились от смятения, вызванного взрывами, и встретили нападающих криками:

— Аллах, помоги нам!

— Магомет! Все умрём за юрт!

Они стреляли в нападающих из луков и пищалей, сбрасывали на них камни, лили расплавленную смолу, давили врагов брёвнами. Но россияне, ободряемые смелостью военачальников, достигли стены. В воротах и на стенах шла жестокая сеча.

Царь никогда не нарушал церковного правила и продолжал молиться. В церковь вошёл Алексей Адашев.

— Государь, время тебе ехать, полки ждут тебя.

Иван Васильевич ответил:

— Если до конца отслужим службу, то и совершенную милость от Христа получим.

Русские воины, начавшие приступ, были немало удивлены отсутствием царя. В церковь вошёл воевода Пётр Семёнович Серебряный:

— Непременно нужно ехать, государь, надобно подкрепить войско.

Бессонная ночь подорвала силы царя, он вдруг почувствовал огромную усталость и равнодушие ко всему. Страх сковал его волю и разум. Ему показалось, будто татары одолевают русских. Иван Васильевич глубоко вздохнул, слёзы полились из его глаз, он начал молиться:

— Не оставь меня, Господи Боже мой! Не отступи от меня, помоги мне!

Обедня закончилась. Царь приложился к образу чудотворца Сергия, выпил святой воды, съел кусок просфоры, артоса. Духовник Яков благословил его:

— Воины сказывали, будто вчера вечером видели старца Сергия Радонежского, осенявшего их крёстным знамением. То добрый знак, ведь чудотворец Сергий — ходатай перед Богом за землю Русскую.

От этих слов царь приободрился. Он обратился к церковным мужам:

— Простите меня и благословите пострадать за православие, помогайте нам молитвою!

Иван Васильевич вышел из церкви, сел на коня и, сопровождаемый ближними людьми, направился к своему полку.

Завидев царя, воины с ещё большей яростью кинулись на неприятеля, на городских стенах там и тут развевались русские знамёна. Подъехал гонец от князя Воротынского.

— Государь, князь Михаил Иванович просил сказать, что русские воины уже в городе, но им трудно, так ты бы пособил ратниками.

Царь, обрадованный доброй вестью, обратился к своим воинам:

— Спешьтесь и ступайте в город на помощь людям князя Михаила Воротынского.

Въехать на лошадях в узкие улочки из-за тесноты не было никакой возможности. Татары отчаянно сопротивлялись, поэтому несколько часов русские не могли продвинуться вперёд даже на шаг. Некоторые ратники забрались на крыши домов и оттуда поражали врагов. И тут едва не стряслась беда. Многие воины, прельстившись лёгкой добычей, перестали биться и устремились в дома ради грабежа. Казанцы тотчас же воспользовались этим и начали одолевать остальных.

— Государь! Татары теснят наших. Михайло Воротынский просит помочь воинами!

Царь немедленно послал помощь, которая пришлась как нельзя кстати.

Отец Андриан с Ивашкой давно уже разыскивали среди осаждавших казанскую крепость людей из Кудеяровой ватаги. Да мыслимое ли дело повстречать их в этом столпотворении? Говорят, будто сто пятьдесят тысяч воинов привёл русский царь под Казань. От беспрерывного грохота ста пятидесяти пушек уши заложило. Убитых вокруг видимо-невидимо.

На Арском поле они никого из своих не нашли, поскольку царь послал разбойников копать сначала подземный ход под тайник, а затем — главный подкоп под город.

Уже вечерело, когда они выехали к берегу Казанки. Отсюда хорошо была видна крепостная стена, почти до основания разрушенная русскими пушками и взрывом. Вот среди руин показались татары и громко закричали:

— Не стреляй, русь! Мы хотим говорить с тобой!

Битва тотчас же прекратилась, поскольку осаждавшие давно уже ожидали, что казанцы запросят пощады.

— Слава тебе, Господи, кажись, одумались бусурмане, сдаться хотят, — произнёс отец Андриан, перекрестившись.

На стене показались четверо нарядно одетых татар со связанными руками. В наступившей тишине прозвучал громкий гортанный крик:

— Пока стоял юрт и место главное, где престол царский был, до тех пор мы бились до смерти за царя и за юрт. Теперь отдаём вам царя живого и здорового, ведите его к своему царю. А мы выйдем на широкое поле испить с вами последнюю чашу.

Казанцы спихнули со стены своего царя Едигера-Магмета вместе с тремя важнейшими вельможами и вдруг огромной толпой хлынули вниз по направлению к Казанке. Увидев ринувшихся на них врагов, Андриан с Ивашкой сели на лошадей и поскакали в сторону, но кто-то из татар метнул в Ивашку сулицу, и тот, обливаясь кровью, свалился с коня. Отец Андриан оставил лошадь, поспешил к нему.

Ивашка лежал, широко раскинув руки, глаза его безжизненно глядели ввысь. Холодный ветер шевелил русые волосы. Картина была до боли знакомой: точно так же лежал на сырой земле убитый татарами в Зарайске Гриша, а осенний ветер трепал его волосы. Господи! Да когда же Русская земля насытится кровью своих лучших сынов и дочерей? Гриша с Парашей, Данила Иванович с женой Евлампией, а теперь вот Ивашка… Да как же без него быть Акулинке? Не перенесёт она такой утраты! А какая славная была бы семья… Не сбылось загаданное Акулинкой счастье. Не сбылось у Марфуши… Да есть ли оно — счастье — на Русской земле? И будет ли?

Отец Андриан наклонился над убитым, а в это время пробегавший мимо татарин метнул в него сулицу. Монах упал рядом с Ивашкой.

«Кудеяр! Где же ты, Кудеяр? Приди выслушать оправдание моё, приди простить меня в смертный час мой…»

Толпа татар, насчитывавшая около шести тысяч человек, устремилась к Казанке-реке, но залп русских пушек заставил её повернуть налево, вниз по течению. Многие воины на бегу снимали доспехи и бросали их. Разувшись, они перешли реку и, казалось, избежали опасности, но в это время на них обрушилась конница братьев Андрея и Романа Курбских. Всадники опередили бегущих, врезались в них, но были смяты толпой. Тут подоспели другие воеводы — Семён Микулинский, Михаил Глинский, Иван Шереметев. Татары были почти полностью уничтожены, лишь немногим удалось скрыться в лесу.

Казань была завоёвана.

Царь под своим знаменем отслужил молебен, после которого к нему обратился двоюродный брат князь Владимир Андреевич:

— Радуйся, царь православный, Божьей благодатью победивший супостатов! Будь здоров на многие лета на Богом дарованном тебе царстве Казанском! Ты по Боге наш заступник от безбожных агарян, тобою теперь бедные христиане освобождаются навеки и нечестивое место освящается благодатью. И вперёд у Бога милости просим, чтоб умножил лет живота твоего и покорил всех супостатов под ноги твои и дал бы тебе сыновей наследников царству твоему, чтоб нам пожить в тишине и покое.

Царь был до слёз растроган этой торжественной речью. Как Дмитрий Донской одолел татар на поле Куликовом, так и он победил казанцев, принёс освобождение многим русским полонянникам. В ответ Иван Васильевич сказал:

— Бог это совершил твоим, князь Владимир Андреевич, попечением, всего нашего воинства трудами и всенародною молитвою; буди воля Господня!

Затем к Ивану Васильевичу обратился Шиг-Алей:

— Поздравляю тебя, царь Иван, с великой победой. Одолел ты врагов мудростью и смелостью. Слава тебе!

Государю были приятны слова Шиг-Алея, но он понимал, как непросто было говорить их старому татарскому царю на виду полностью разрушенной Казани. Поэтому ответил так:

— Царь господин! Тебе, брату нашему, ведомо: много я к ним писал, чтоб захотели покою; тебе упорство их ведомо, каким злым ухищрением много лет лгали; теперь милосердный Бог праведный суд свой показал, отомстил им за кровь христианскую.

Иван Васильевич повернулся к Алексею Адашеву.

— Велю очистить от мёртвых одну улицу от Муралеевых ворот до царёва двора, хочу въехать в город.

Величественная процессия направилась в Казань. Впереди ехали прославленные русские воеводы и дворяне, замыкали её — князь Владимир Андреевич и Шиг-Алей.

Крепостная стена была почти полностью разрушена, в городе пахло гарью. Татары не попадались, но отовсюду стекались к царю русские полонянники, измождённые, плохо одетые, со слезами радости на глазах. Завидев царя, они падали на колени и кричали:

— Избавитель наш! Из ада ты нас вывел, для нас, сирот, головы своей не пощадил!

— Алексей, — громко обратился царь к Адашеву, — отведи полонянников в мой стан, пусть их там накормят, а потом распорядись отправить по домам.

— Смотри, Тимофей, каков русский царь — молодой, удалой! — восторженно кричал пожилой полонянник своему товарищу. — Вечная слава царю Ивану Васильевичу!

Государь повернулся к сопровождавшему его боярину, выхватил из мешка пригоршню золотых монет, швырнул их в толпу. Поманил пальцем строителей — дьяка Ивана Выродкова и Постника Яковлева.

— Там, где во время взятия города стояло моё знамя, велю поставить церковь во имя Нерукотворного образа. Постройте новые стены и дома каменные. Отныне в городе и остроге будут жить русские, татарам же быть на посаде в особой слободе, а чтобы они не надумали вновь вредить нам, запрещаю им входить в кремль.

— Будет исполнено по твоей воле, государь, — заверил царя Иван Выродков.

— Все богатства, добытые в Казани, а также полонянников воины пусть оставят себе. Я же возьму только царя Едигера, знамёна царские и пушки городские.

Побыв некоторое время на царском дворе, Иван Васильевич возвратился в свой стан, принёс благодарную молитву чудотворцу Сергию и, прежде чем отправиться к столу, решил поблагодарить воинов за ратный подвиг.

— И вас, — обратился он к разбойникам, — благодарю я за помощь в казанском деле. Не раз приходилось мне слышать о вашей храбрости и толковой работе. За то жалую вас свободой. Тот, кто решил оставить разбойный промысел и намерен честно трудиться, пусть выйдет и станет сюда.

Афоня низко поклонился Кудеяру, шагнул на указанное царём место.

— А ты? — обратился царь к Филе.

Тот стоял в непосредственной близости от государя, с любопытством пялил на него глаза.

— Что я? Я-скоморох, то есть я зять боярский.

Все вокруг захохотали. Царь, улыбнувшись, уставился на Филю своими проницательными глазами.

— Не пойму я тебя: скоморох ты или боярский зять?

— Был скоморохом, а стал зятем боярским. Жена моя — Агриппинушка — дочь боярина Плакиды Иванова, а мой сын, Петька, выходит — боярский сын.

— Так чего же ты промеж разбойников затесался?

— Дак куда же мне было податься, чтобы тебе, государю-батюшке, послужить? Бояре меня в свой круг не приняли, а уж так мне хотелось надавать татарам под зад, ну прямо удержу не было. Вот я и напросился в помощники к своим прежним дружкам.

— Молодец, скоморох! Жалую тебя шубой боярской, чтобы не очень-то спесивился пред тобой Плакида Иванов.

— Дак у нас что ни разбойник, то боярский зять.

— Кто же ещё породнился с боярином?

— Главарь наш, вон он стоит.

— И ты в родстве с боярином? — обратился царь к Кудеяру.

— Да, государь.

— Придётся и тебе боярскую шубу пожаловать. Экие у меня знатные разбойнички!

От царской щедрости развеселился народ. А Кудеяру не радостно: многие разбойники потекли туда, где встали Афоня с Филей. В иных ватагах лишь предводители остались, а в других и главарей не видно. Кудеяр оглянулся на своих-его друзья были с ним.

Царь посмотрел в сторону Кудеяровой ватаги, грозно нахмурил брови.

— А вы что же как вкопанные стоите? Али не по сердцу вам царская милость?

— По сердцу твоя милость, государь, — ответил Олекса, — да не по зубам она нам: стары стали, все зубы выпали.

— В лес, значит, хотите воротиться, чтобы прежним ремеслом заняться? — глаза царя полыхали гневом.

— Привыкли мы, государь, к вольной жизни, — спокойно произнёс Кудеяр, — потому твёрдо намерены возвратиться назад, в нижегородские леса. По твоему зову явились мы под Казань, чтобы помочь русским воинам в их ратном деле. Что же касается жизни нашей вольной, то живём мы, государь, по чести — бедных не обижаем, неправым спуску не даём. Не ты ли, государь, на Лобном месте говорил народу о неправдах, чинимых боярами? Так мы тех бояр и судим своим судом праведным.

— Бояр судить волен лишь царь, а ваш суд самозваный. Ловок, однако, ты говорить, непростой, видать, человек. Как звать-то тебя?

— Кудеяром кличут.

— Постой, постой… Не ты ли с Фёдором Овчиной жаловался мне на боярина Андрея Шуйского?

— Памятлив ты, государь, — то был я.

— Жестоко покарал я неправедного боярина.

— Спасибо на том, государь.

— Так, значит, не хочешь оставить своё ремесло?

— Нет, государь, дозволь в лесу остаться жить.

— Ну что ж, вольному воля. Памятуя дела ваши добрые под Казанью, отпускаю с миром восвояси.

— Кудеяр, там отца Андриана нашли! Раненый он, еле дышит, тебя всё зовёт.

— Где он, Олекса?

— На берегу Казанки лежит.

Кудеяр бегом устремился к указанному месту, бережно приподнял голову монаха.

— Отец Андриан, это я — Кудеяр!

Раненый открыл глаза.

— Удалитесь все, хочу лишь с Кудеяром говорить… Слава тебе, Господи, услышал молитву мою, утешил в смертный час мой… Хочу покаяться перед тобой, Кудеяр.

— Не виноват ты ни в чём! Это я пред тобой во всём виноват — не смог уберечь от тяжких ран.

— Нет, виновен я! И вина моя тяжкая, незамолимая. Скрыл я от тебя, кто твой отец, кто твоя мать. Пока мал был, ни к чему было тебе о том знать, смертельной опасности подверг бы я тебя, назвав отца с матерью. Потому и молчал. А как вырос, надобно было мне тотчас же сказать о том.

Андриан закрыл глаза и некоторое время молчал. Кудеяр бережно провёл рукой по его волосам.

— Отец твой — великий князь всея Руси Василий Иванович. Не ведал он, ссылая свою жену Соломонию в суздальский Покровский монастырь, что ты в её чреве зародился. Как появился ты на свет Божий, беда тебе стала грозить неминучая: родичи новой жены государя Елены Глинской могли прикончить малютку. Вот и решено было спасти тебя. Не хотела твоя мать расставаться с тобой, да ничего нельзя было поделать. Доверила Соломония Юрьевна тебя нам — мне и жене моей Марфуше. Помнишь ли её?

— Хорошо помню, отец Андриан.

— И мне её никогда не забыть… Жили мы все в Зарайске, да тут татары, на нашу беду, пришли из Крыма. Меня воевода в Коломну услал с грамотой. Возвратился я, а от Зарайска ничего не осталось — ни домов, ни людей. Сказали мне, что Марфушу вместе с тобой татары в Крым угнали, вот я и устремился за вами следом, долго блуждал по татарским селениям, пока не разыскал вас. Марфуша на Русь возвратиться не пожелала — дети у неё в неволе народились, а тебя со мной отпустила. Имя твоё — Георгий, а Кудеяром в татарщине нарекли.

— Трудно поверить в сказанное тобой, отец Андриан, правда ли всё это?

— Святая правда, Кудеяр. Сыми-ка с меня крест… А теперь на свой погляди.

— Одинаковы они.

— И не диво: оба креста из одних рук, из рук Соломонии получены. Видишь ли на кресте две буквицы?

— Вижу, отец Андриан, две буквицы «с».

— Обозначают они имя твоей матушки — Соломонии Сабуровой. Она подарила мне этот крест, когда я решил в Крым устремиться, в надежде, что он поможет мне опознать тебя. По возвращении на Русь ты дважды видел свою мать: впервые когда по пути в Заволжский скит побывали мы в Суздале, тогда она тебе монетку подарила, а во второй раз после смерти Ольки благословила идти в Москву. Помнишь её?

— Хорошо помню, отец Андриан.

— А теперь попрощаемся, Кудеяр, силы мои на исходе. Прости же меня, что таил от тебя имена твоих родителей.

— Бог простит. И ты меня прости.

Отец Андриан поднял руку, чтобы благословить Кудеяра, но она, обессиленная, упала ему на грудь. Кудеяр смежил его глаза.

«Мой отец — великий князь всея Руси Василий Иванович, а мать — Соломония Сабурова? Трудно поверить в это!»

До мельчайших подробностей вспомнилась монахиня с тёмными живыми глазами, в ушах зазвучал её приятный голос: «Как тебя зовут, мальчик?… О, да у тебя татарское имя… Куда же ты путь правишь?… Да поможет тебе Бог!»

Слёзы подступили к глазам Кудеяра. Ему припомнилась другая встреча с матерью, когда она благословила его идти в Москву. «Сколько тебе лет, Кудеяр?… И моему сыну Георгию об эту пору было бы столько же…» Так он, Кудеяр, и есть тот самый Георгий, верно всё сказывал отец Андриан!

Кто-то подошёл к нему, положил руку на плечо.

— Приведи моего коня, Олекса.

— Куда ты собрался?

— В Суздаль.

— Можно я с тобой поеду?

— Отправляйся в становище, Олекса, передай поклон Катеринке, скажи ей: скоро вернусь.

Понятлив старый дружок, не стал ни о чём спрашивать, ушёл за конём. Тихо вокруг. По-осеннему пахнет дымом, прохладой, ненастьем. На берегу Казанки в бобровой шубе, крытой кизылбашским шёлком, сидит Филя, громко распевает свою новую песню.