Глава 16
И однажды взорам измученных дорогой латинян открылась Никея. Это был красивый город на восточном берегу большого озера. В Восторженные крики прокатились по рядам крестоносцев.
Рыцари увидели, что Никею им будет взять не трудно. Городские стены были не так высоки, как в Константинополе. А в некоторых местах они еще и были разрушены. Должно быть, их не восстановили еще со времени захвата города неверными. Турки, слишком уверенные в своих силах, не придавали большого значения восстановлению стен города, а может, не хотели, чтобы греческий город опять стал силен. И гарнизон, судя по незначительному числу стражи на башнях, был здесь невелик.
Латиняне не ошиблись. Стража защищала город не очень упорно. Гарнизон был, действительно, малочислен, и турецкие воины, пораженные видом огромного войска, быстро сдали город, отдаваясь на милость христиан-победителей.
Крестоносцы врывались в город через ворота и проломы в стенах, они быстро наводнили улицы. Напрасно турки рассчитывали на милость. Их убивали на месте, и из них немногим удалось спастись бегством.
В городе жило много греков. Их латиняне не трогали. Но требовали у греков еду, вино, кров. Потом начались погромы, поскольку в городе оказалось много иудеев. Рыцари, напившись вина, хватали греков за грудки, выспрашивали, в каких домах живут иудеи, затем толпами врывались в те дома и убивали всех подряд – и малых, и старых, и женщин, и мужчин.
Многие иудеи пытались бежать, но их ловили на улицах. Многие искали укрытия в домах греков. Некоторые жалели их, пускали, некоторые отгораживались от соседей-иудеев глухой дверью. Лилась кровь.
Кто-то из иудеев пытался защищаться, схватывался с рыцарями на улицах – без всякой, однако, надежды что-либо изменить, без надежды на спасение. Кто-то запирался в домах… Рыцари выламывали двери, вваливались в дома, устраивали в них кровавые оргии…
Беспомощные, безоружные, слабые взывали о помощи. Но помощи им неоткуда было ожидать. Сверкали в воздухе окровавленные мечи, бездыханные тела валились к ногам крестоносцев, которые, словно обезумев, рычали:
– Презренные дети Иуды! Смерть! Смерть!… Другие им вторили:
– Гнусные христопродавцы! Смерть! Смерть!… Третьи смеялись:
– Ссудите нас деньгами!…
Эта бойня продолжалась целую ночь. Изрубленные тела латиняне бросали в озеро или закапывали в садах.
А потом опять пили вино, славили подвиги друг друга и развлекались с никейскими женщинами.
Глебу было жаль иудеев, этих ни в чем не повинных людей. Он пробовал удержать некоторых рыцарей от бессмысленных, не делавших воину чести убийств; он взывал к голосу рассудка; он отталкивал озверевших латинян от иудейских домов. Но латиняне, обойдя Глеба, врывались в другие дома и устраивали там резню. Они не слышали Глеба, который кричал им, что убийство этих людей – богопротивное дело. Они потеряли человеческий облик. Залитые кровью с ног до головы, рыцари стали дьяволами.
Глеб спасал одну семью, другую. Верные побратимы следовали его примеру. Но много ли людей они могли спасти?.. Иудеи плакали, и молились, и пытались целовать своему заступнику руки. А он скорбел вместе с ними. Он вспоминал те слова, что однажды сказал Сарре. Он обещал ей, что, если крестоносцы войдут в ее дом, он с мечом в руке защитит ее. В дом Сарры крестоносцы не вошли, ибо император не пустил их в полис. А вот в Никее… Глеб выпускал иудейские семьи в ворота. Всматривался в испуганные лица этих людей. Вон та женщина… Ее, может, тоже зовут Сарра? Или вон ту старуху… Их домникто не защитил. Несчастные! Они гонимы отовсюду…
– Торопитесь! Торопитесь!… – приговаривал Глеб.
Один старик приостановился, заглянул Глебу в глаза:
– Ты иудей, добрый человек?
– Нет.
– Откуда же ты знаешь наш язык?
– А откуда ты, отец, знаешь греческий? Может, ты грек?
Старик погладил Глебу лицо:
– Да увидит дела твои Бог!…
Несколько дней крестоносцы отдыхали в Никее. Потом, вспомнив о своей клятве верности императору Алексею, велели никейским грекам послать в Константинополь гонцов с доброй вестью.
Греки выбрали молодых крепких гонцов и спросили у латинян:
– Какие слова они должны передать? Военачальники крестоносцев ответили:
– Передайте слова: «Государь! Мы пролили кровь. Мы отняли у неверных славный город Никею. Мы – твои вассалы. И возвращаем город тебе!»
Они оставались еще верны клятве. Латиняне добавили:
– Пускай император пришлет в Никею гарнизон и далее сам оберегает этот город. А наш путь дальше на восток.
Отдохнув и развеявшись, пображничав и покутив на костях неверных и иудеев, набравшись сил, крестоносцы, готовые к новым испытаниям, вышли на дорогу на Дорилей,
С достославным городом Дорилеем латиняне обошлись так же, как и с Никеей. После непродолжительной осады город взяли. До единого человека истребили турецкий гарнизон, после чего занялись грабежом. Одновременно с этим вырезали все нехристианское население. Мучили, унижали, насиловали… Горели многие дома. Опасаясь за город, греки и латиняне тушили пожары.
О клятве верности императору крестоносцы забыли где-то между Никеей и Дорилеем, ибо из Дорилея они уже не слали в Константинополь гонцов и не предлагали Алексею прислать свой гарнизон…
Не задерживаясь в разграбленном, потопленном в крови городе Дорилее, войска крестоносцев двинулись дальше.
Путь их был все труднее. Стояла очень жаркая безветренная погода. Солнце палило нещадно, будто задавшись целью сжечь на земле все живое. И рыцарям не было куда укрыться от смертоносных лучей. Стальные латы раскалялись так, что до них невозможно было дотронуться. Многие латиняне – их было каждый день по нескольку десятков, – сраженные солнцем, вываливались из седел и с лязганьем доспехов падали на иссушенную горячую землю. Некоторые из них уже были мертвы, и их закапывали тут же при дороге, прочитав над могилой короткую молитву; а некоторые оставались жить, если им давали лишний глоток воды и если их пристраивали куда-нибудь в тень.
Настоящий бич – была жажда. Войско проходило по очень засушливым землям. Если и были тут какие-нибудь речки и ручьи, то в это несносное злое время года они все пересохли. Движение по этим местностям превратилось для рыцарей в сущий ад.
Многие лошади не выдерживали отсутствия воды и бескормицы и падали на дороге. Латиняне взрезали им жилы и пили бьющую фонтаном кровь. В иные дни только так и удавалось многим избежать верной смерти.
Постоянно тревожили крестоносцев турки. Небольшие отряды неверных почти каждый день налетали на колонну то справа, то слева. Пока расслабленные от жары латиняне находили в себе сил собраться, организоваться, чтобы дать достойный отпор, турки, нанеся им урон, уже исчезали. А еще турки устраивали засады на дорогах, завалы, обвалы в горах, рыли рвы, подбрасывали острые стальные шипы, чтобы поранить ноги идущим, и измышляли тысячи и тысячи иных способов задержать продвижение огромного войска христиан.
Но крестоносцы, упорно преодолевая все препятствия, неся значительные потери, оставляя после себя могилы, осененные крестами, продвигались на юго-восток – в сторону крупного города Икония.
К иноверцам они были беспощадны. Если на пути латинян попадалось большое или малое поселение турок, с ним поступали так, как в свое время с вражескими поселениями обходился греческий царь Александр Македонский. Поселение выжигали дотла, а население вырезали до единого человека. Убивали мужчин – чтобы не оставить врага позади себя; женщин убивали – чтобы не родили и не растили врагов; детей убивали – чтобы не выросли во врагов; можно было бы оставить стариков, чтоб доживали свой век, но и их убивали – из жалости, чтоб не мыкались в горьком одиночестве, да и свидетели массовых убийств были ни к чему.
Крупных турецких сил латиняне не встречали. Или турки боялись несметных войск христиан, или, действительно, многочисленные правители неверных рассорились между собой и им было не до крестоносцев.
Со временем турки прибегли к новой тактике. Они сами начали опустошать те и без того бедные земли, через которые должны были пройти латиняне. И усилия неверных не пропадали даром. Очень многих рыцарей потеряли по пути крестоносцы, и войско их значительно сократилось. Хотя от многих потерь и трудностей латиняне стали еще злее.
В городе Иконии, как и повелось, тоже устроили кровавую баню. Мужественные рыцари были беспощадны, трещали кости иноверцев под их тяжелыми мечами. Женщин и детей бросали в ямы, заваливали камнями; затаптывали конями на улицах и площадях. На семьи иудеев обрушивали их собственные дома.
Потом пировали на развалинах. Просили у неба дождя, чтоб омыл с доспехов кровь. Но не было дождя. И тогда крестоносцы, безумствуя – смеясь, крича и корча рожи, – поливали друг друга вином, которого в подвалах они находили в избытке.
Греки, армяне, которых крестоносцы не трогали, в ужасе разбегались по округе.
А латиняне пытали неверных. Спрашивали:
– Далеко ли Иерусалим?
– Иерусалим далеко, – отвечали неверные. Крестоносцы мучили несчастных посильнее. Потом опять спрашивали:- А теперь, скажите-ка, презренные, не стал ли Иерусалим ближе?
– Даже если вы всех нас убьете, не станет ближе Иерусалим…
Латиняне склонялись над рисованными на пергаменте картами и водили по ним пальцами.
– Да, далеко еще Иерусалим… Военачальники брезгливо вытирали с карт кровь…
Герцоги повелели воинам:
– Приведите того старого иудея.
– Того, что читает книгу?
– Его…
– Но он безумен.
– Да. Именно потому, что безумен, он может нам показать кратчайший путь.
Пока воины ходили исполнять приказание, военачальники опять принялись рассматривать карту.
Здесь, во дворце, были красивейшие из красивейших, мужественнейшие из мужественнейших, могущественнейшие из могущественнейших герцоги: Готфрид из Лотарингии, Роберт из Нормандии, Боэмунд Тарентский. А с ними был Раймунд Тулузский.
Все четверо обернулись к дверям, когда рыцари привели старого иудея.
Готфрид сказал:
– Подойди ближе, старик.
Но тот не двинулся с места, пока рыцари не подтолкнули его в спину. Боэмунд спросил:
– Старец, ты понимаешь что-нибудь в картах? Но старый иудей как будто не слышал вопроса.
Пристальным взором он обводил суровые лица военачальников. Наконец подал голос:
– Кто из вас Гог из Магога? Герцоги переглянулись:
– Он совсем не в себе. Мы с ним только потеряем время.
Готфрид молвил:
– Как знать! Мы до сих пор теряли время с разумными…
Старик уставился на него:
– Тебя зовут Гог?
– Меня зовут Готфрид.
Старик открыл книгу и, перелистнув несколько страниц, нашел в ней какое-то место:
– В книге ничего не написано про Готфрида. Здесь написано иное…
– Обо мне еще напишут книги, – усмехнулся Готфрид. – Обо всех нас, кого ты видишь, напишут…
Старик, повернув книгу к светильникам, водил пальцем по строкам:
– Слушай, что здесь написано: «И было ко мне слово Господне: сын человеческий! обрати лице свое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала… Готовься и снаряжайся, ты и все полчища твои, собравшиеся к тебе, и будь им вождем. После многих дней ты понадобишься; в последние годы ты придешь в землю, избавленную от меча, собранную из многих народов, на горы Израилевы, которые были в постоянном запустении, но теперь жители ее будут возвращены из народов, и все они будут жить безопасно. И поднимешься, как буря, пойдешь, как туча, чтобы покрыть землю, ты и все полчища твои и многие народы с тобою», – тут старик ткнул худым крючковатым пальцем в грудь славному рыцарю Готфриду. – А вот послушай! Не о твоих ли деяниях написано?.. «И вострепещут от лица Моего рыбы морские и птицы небесные, и звери полевые и все пресмыкающееся, ползающее по земле, и все люди, которые на лице земли, и обрушатся горы, и упадут утесы, и все стены падут на землю…» Готфрид покачал головой:
– Мне знакомо то, что ты сейчас прочитал. Но действительность, я уверен, превзойдет все пророчества, – герцог взял старца за плечо. – Подойди к карте. Посмотри: за Иконием опять какая-то пустыня, а затем – Киликия. Я слышал, это цветущий край. А за Киликией… видишь, нарисовано?., пути расходятся… Антиохия, Эдесса… От этих богатых городов далеко ли Иерусалим?
Старец удивленно смотрел на Готфрида, потом на карту, разложенную на столе. И опять открыл книгу.
– Здесь написано про смерть и разрушения, которые придут на горы Израиля, но в книге ничего не написано про меня. Посмотри! Ни одного слова…
– Ты о чем, безумный старик? – не понял Готфрид. – Что там должно быть написано?
Старый иудей опять водил пальцем по строкам:
– Пророк не говорит, что несчастный больной Иаков покажет Гогу путь. А если пророк этого не говорит, как я могу это сделать?
Готфрид покосился на герцогов:
– А он не так уж безумен, как мне показался вначале.
Герцоги засмеялись:
– Все иудеи безумны! Они слишком верят своим книгам.
Готфрид крикнул страже:
– Эй! Старца этого – в яму!…
Рыцари схватили старика под руки и повели к выходу из зала. А старик улыбался, бубнил себе под нос:
– В яму – хорошо! Очень хорошо!… Домой, к семье… Хорошо!… Соскучился… Мир вам, добрые люди!…
Только лишь герцоги опять склонились над картой, работу их мысли нарушил мрачный страж.
– Что тебе? – вопросил Боэмунд.
– Я хотел сказать… Поэт повесился. Герцоги вздрогнули:
– Тот красивый мальчик? Как странно! Что это на него нашло?
– Да, – кивнул страж. – Он висит недалеко от ямы.
– Еще не сняли? – разозлился Готфрид. – Снять!…
Страж повернулся, чтобы идти, но остановился:
– Я сниму его. Однако не знаю, что делать с ним дальше. Он поэт все-таки…
Герцоги задумались. Боэмунд Тарентский сказал:
– Поэта звали Порфирий, насколько я знаю. Само имя его подсказывает нам, как быть. Можно найти в этом, Богом забытом, городе пурпурную мантию. Да вот хотя бы в этом зале – порыться в сундуках. Чем они набиты?.. Облечь поэта в царские одежды и с воинскими почестями погрести…
Раймунд из Тулузы предложил иное:
– Ах, я помню, у Порфирия голос был чист, серебрист!… Можно сказать кузнецу, чтобы выковал серебряный гроб. И в этом гробу пронести поэта на плечах до самого Иерусалима. Я уверен, на наших рыцарей это сильно подействует. Они растрогаются. Я знаю, у многих рыцарей твердая рука, крепкая воля, но и мягкое сердце, и нежная поэтическая душа…
Готфрид при этих словах поморщился:- Ах, господа! Вы сами – как поэты. Все усложняете… Меж тем дело не стоит выеденного яйца, – тут Готфрид повернулся к стражу. – Послушай, рыцарь! Без лишнего шума срежь Порфирия и брось его в яму.
Страж кивнул:
– Будет исполнено, государь!
– Да! И еще одно! – удержал его герцог. – Передай, чтоб пришел сюда тот герой.
– Какой именно, государь? – не понял рыцарь. – В наших рядах немало героев.
– Здесь ты прав, рыцарь, – согласился Готфрид. – Однако не всякому герою удается вперед других ворваться на городские стены.
– Я понял, о ком речь, – сказал рыцарь и ушел. Боэмунд, Раймунд и Роберт с любопытством посмотрели на Готфрида:
– Ты что-то придумал, брат?
Готфрид не торопился отвечать. Он подошел к массивным сундукам, стоявшим вдоль стен, и стал открывать их один за другим… Бормотал задумчиво:
– Здесь ткани. Вот запасливый алчный царь! Скопил столько, что не износить бы ему и за десять жизней. А всего-то для савана ему понадобится несколько локтей… И дорогие ткани: паволоки и оксамиты. Сколь чуден этот бархат! А тут шерсть. Тут войлоки… – он подошел к другому сундуку. – Здесь тоже не счесть сокровищ. Кубки, блюда. Хорошая чеканная посуда. Но это все не то…
– Что ты ищешь? – спросили герцоги. Готфрид поднял крышку очередного сундука:
– Кое-что из слов Раймунда показалось мне интересным.
– Что же? – спросил Раймунд.
– Ты говорил о воздействии на рыцарей. Быть может, ты это случайно сказал. Но если не случайно, то поздравляю тебя. Поднять дух у наших рыцарей – весьма разумная и своевременная мысль.
– Конечно, не случайно! – бросил Раймунд. – Я уж давно заметил: рыцари наши как-то приуныли. Наверное, сказываются тяготы пути.
– Вот, вот!… – Готфрид перебирал браслеты, пояса, серьги. – И Порфирий не случайно повесился. Взыграла в нем черная желчь… Как он мог! Проделать такой путь – и так кончить…
– Трудно бывает понять поэтов, – сказали герцоги старую истину.
– Матерь Божья! – воскликнул Готфрид. – Сколько здесь богатств.
Герцоги опять спросили:
– Но что ты придумал? Скажи, не томи.
– Я не придумывал ничего. Все придумано древними, – Готфрид наконец нашел то, что искал, вынул из сундука узенький венец, искусно сплавленный из золотых зубчатых листочков. – Вот оно!… Вспомните, братья, был у римлян прекрасный обычай: отмечать короной воина, первого взобравшегося при штурме на стену.
– Corona muralis, – подсказал Роберт.
– Вот, вот! – кивнул Готфрид. – Если каждый из рыцарей захочет получить такую корону… Представьте, как поднимется боевой дух!
– У тебя светлая голова, Готфрид, – похвалил доблестный Боэмунд.
Здесь вошел тот рыцарь из стражи, а за ним – Глеб.
Герцоги замолчали и с затаенным восхищением оглядели мощную фигуру героя. На Глебе были византийские доспехи. Наверное, поэтому герцоги приняли Глеба за грека. Рыцарь сказал:
– Вот тот человек. Найти его мне было непросто, ибо, хоть он и первый в бою, в остальное время скромен и тих, будто агнец.
– Ты грек? – спросил Глеба Готфрид.
– Нет, государь.
Герцог пристально оглядел его:
– Откуда-то мне знакомо твое лицо. Мы не виделись с тобой прежде?
– Возможно, государь, – уклончиво ответил Глеб.
Он-то хорошо помнил, как в числе прочих декархов сопровождал герцога не раз к императору во Влахернский дворец. Но напоминать о том не хотел, поскольку полагал, что этот герцог выглядел не очень достойно в ослепительном сиянии мудрости императора; и вспоминать герцогу о том, быть может, будет не совсем приятно.
А Готфрид все вглядывался в его лицо:
– Определенно, мы где-то уже встречались. Мне знакомы эти глаза. Да и рост твой из заметных. Такого молодца в карман не спрячешь и в угол не задвинешь.
– Все просто, государь! – Глеб смотрел на герцога сверху вниз. – Мы идем сейчас одной дорогой. Мы встречаем друг друга в бою. Совсем обычное дело, что не раз встречались. Вы помните, наверное, и других воинов.
– Возможно, возможно, – покачивал головой Готфрид, прохаживаясь вокруг Глеба. – Так, значит, это ты, рыцарь, поднялся первый на стену Икония.
– Так получилось, – скромно ответил Глеб. Герцоги сказали:
– Скромность его похвальна. Приятно говорить с таким человеком.
А Роберт из Тулузы добавил:
– И заметьте, ничего не просит. Готфрид спросил Глеба:
– Откуда ты, рыцарь?
– Латиняне называют мою родину Рутенией. Готфрид кивнул:
– Да, я слышал о твоей стране. Но бывать в ней не приходилось. Говорят, там вечная темнота, холод и снег. Как там умудряются жить люди?
Глеб улыбнулся:
– Нет, государь! Рутения – большая. Есть в ней и теплые прекрасные места, есть плодородные земли, где растет все, что только ни посадишь, есть реки и озера…
– Ах, этих рек и озер нам не хватает сейчас, – перебил его Готфрид, потом спросил: – Почему же ты ничего не просишь, рыцарь, за свои подвиги? Почему не пользуешься случаем? Ведь в другой раз я могу пройти, не заметив тебя.
Глеб пожал плечами:
– Мне не нужно больше того, что я смогу унести. А поклажи у меня и так достаточно.
– Что ж! Разумный ответ, – оценили герцоги.
А Готфрид Лотарингский тем временем велел рыцарю из стражи:
– Собери на площади перед дворцом всех рыцарей, каких сможешь найти, – тех, что не очень пьяны, что не заняты грабежом, – поищи самых достойных.
– Трудно будет найти, государь, – ответил рыцарь. – Все разбрелись по городу в поисках добычи. Люди устали за этот переход и теперь веселятся. Это их право. Они даже могут не прийти. Герцог в раздражении повысил голос:
– Тогда скажи протрубить сбор у ступенек дворца.
– Ночь на дворе…
– Вели зажечь побольше факелов. Торопись, я хочу, чтобы было светло и людно.
– Будет исполнено!… – рыцарь удалился. А Готфрид опять повернулся к Глебу:
– И все-таки где-то я видел тебя. Но за последний год мне пришлось видеть стольких людей, что лица многих смешались у меня в памяти…
Глеб не успел ответить, ибо снаружи дворца трижды пропели трубы. Глас их был призывный и торжественный.
Едва смолкли звуки труб, послышались цоканье копыт, людской говор, смех, шарканье тысяч ног.
Готфрид, тронув Глеба за плечо, сказал:
– Идем, герой!…
И другие герцоги вышли за ними на крыльцо.
Горели факелы в руках многочисленной стражи. Площадь перед дворцом быстро заполнялась пешими и конными воинами. Становилось все шумнее.
Разумеется, рыцари выглядели сейчас далеко не так, как в первые дни похода. Доспехи их, – помятые, исцарапанные, – покрывали пыль и запекшаяся кровь; многие были ранены – светлели повязки в ночи; почти все – в большей или меньшей степени – пьяны. Рыцари вопросительно смотрели на герцогов и спрашивали друг друга, по какой причине протрубили сбор, – неужели опять в дорогу?
Герцог Готфрид поднял руку, и рыцари поутихли.
– Господа! – громким голосом обратился Готфрид. – День за днем мы приближаемся к заветной цели нашего похода. Нам осталось совсем немного до берега моря. И тогда будет легче… Там впереди, -
герцог, возвышаясь над толпой, показал рукой на восток, – много, очень много красивых, богатых городов. Все они будут ваши, едва только вы войдете в них. И каждый дом будет ваш, едва вы ворветесь в него. Я гарантирую это неоспоримое право победителя.
Крестоносцы приветствовали слова герцога одобрительными криками.
Готфрид повернулся к Глебу:
– Хочу возродить старинный обычай! Хочу, чтоб все видели, доблестные воины, как на чело этого героя, первого поднявшегося на стену города, я возложу золотой венец, – и он тихо обратился к Глебу: – Склони голову, рыцарь. Ты так высок, что я не могу достать…
Глеб опустился на пару ступенек, и Готфрид под восторженные крики толпы надел ему на голову сверкающую в свете факелов золотую корону.
Затем, стараясь перекрыть шум толпы, герцог прокричал:
– Вот он! Венценосный рыцарь! Слава ему!… И крестоносцы трижды прокричали славу.
Скоро крестоносное воинство вошло в пределы армянской Киликии. Увы, не всем рыцарям удалось добраться до этой благословенной земли. Многие тысячи истинных воинов, боголюбивых христиан, остались на пыльных, прокаленных палящим солнцем дорогах от пролива Босфор до города Тарса.
В Тарсе рыцари нашли столь необходимый им отдых. И остались в этом городе надолго, чтобы восстановить утраченные силы.
Устраивая молебны, христиане благодарили Господа, что Он не оставил их и не дал погибнуть в землях неверных. И просили крестоносцы у Господа, чтоб Он очистил им разум и душу и чтобы сотворил их достойными войти, когда придет срок, в Царствие Небесное…
