В народе шел ропот: связался царь с иноземцами — и какой же от этого прок? Одно баловство, от которого и люди понапрасну гибнут, калечатся, и казне извод.

Лефорт и Гордон советовали Петру не откладывать задуманное им настоящее дело: воевать ворота в теплое море — Азов. Просил и Иерусалимский патриарх Досифей: «постращать турок, чтобы они французам святых мест не пытались отдавать».

Франц Яковлевич передал Алексашке, чтобы при случае и он замолвил словечко за скорое начатие задуманного государем настоящего дела.

— Иноземцам, — говорил Лефорт, — сейчас нет житья от попреков: говорят, что только они и совращают царя с пути истинного. Того и гляди слободские да посадские немцев в коль… возьмут…

— Были мы, мин херр, в Архангельске-то, — закидывал удочку Алексашка. — Что же, ледяная дыра! Да и та одна на все государство. В гавани восемь месяцев в году лед стоит. Край нищий, отлеглый, от заморских стран черт те где!..

— Ведомо все лучше вас! — буркнул Петр, догадавшись, с чьих слов Алексашка завел эти речи, и, расширив глаза, забарабанил пальцами по крышке стола.

Алексашка смекнул: дальше говорить — переть на рожон. Замолчал.

А как-то Петр сам разговорился:

— Подумывал я, грешным делом, Алексашка, через Белое море проход к Китаю либо к Индии отыскать… Прикинул — денег много занадобится да и времени тоже. А ведь нам недосуг!

— Недосуг! — мотал головой Алексашка, тотчас сообразив, что по каким-то причинам отвечать надо именно так.

Сильно прельщало Петра Балтийское море. Хотелось бы выйти к нему. Ну а как? Ключ-то к нему у шведов, в крепких руках, из них не вдруг вырвешь! Оставались моря Азовское, Черное. К их берегам тоже нужен был выход. Иначе как прочно укрепишься на Украине, страдающей невесть сколько лет от набегов турок и крымских татар?.. А потом… Турция с Польшей думают же поделить между собой Украину! Ежели сидеть сложа руки, то, чего доброго, они и столкуются… С какой стороны, стало быть, ни прикидывай, получается, что воевать с турками не миновать.

— И идти на Крым надо водою, — прикидывал Петр, правильно полагая, что, отказавшись от прежнего стратегического направления — через Крымский перешеек — и избрав новое — через Азовское море, он может застать турок врасплох. — Да, только водою идти!..

— Не так, как Васька Голицын, — понимающе подхватывал Алексашка, — голой степью весь припас волочил.

У Петра лицо спокойное, доброе, — редко Алексашке доводилось видеть такое. Сидит спокойно, глаза уставил на свечу, голос ровный, как книгу читает:

— Наши-то на низовьях Днепра да Дона с давних пор крепко погуливали… По Днепру дорога «из Варяг в Греки» звалась. Когда-то этой дорогой шли полчища Олега да Игоря… А наши казаки — те и Азов брали, и Трапезунд жгли, и Синоп. Один монастырь почти под самым Царьградом разграбили. Берега Черного моря прощупали крепко. Сбегали водой — на лодках, челнах. Припас гнали на баржах, косоушах, белянах…

Подумал. Вздохнул.

— И нам надо плыть.

Заглядевшись на непривычно спокойное царево лицо, Алексашка в такт его речи мотал головой:

— Плыть, плыть, мин херр!

На другой день у Лефорта была консилия генералов. Вернулся Петр на рассвете. Есть ничего не стал. Выпил квасу корец.

«Видать, от жарких речей да сухого ренского гортань запеклась», — решил Алексашка.

Потоптался Петр у стола, места, где шагать, было мало. Брякнулся в чем было на самодельный топчан… Кинул руки за голову:

— Подуровали, Данилыч, хватит!.. Пора настоящий порт воевать.

Замолчал. Лежал, уставясь в одну точку на потолке, Вздыхал. Видно, о чем-то сосредоточенно думал.

Данилыч набил большую застольную трубку, раскурил, подойдя к топчану, сунул в протянутую руку Петра.

— Турецкий, господин бомбардир!

— Турецкий! — мотнул Петр головой, потер переносицу. — Да… турецкий… — И вдруг спохватился: — Да ты это, аспид, про что?

Алексашка лукаво осклабился.

— Про табак, мин херр, что в трубку набил.

Петра словно пружиной подбросило. Вскочил, трубку в угол… Алексашка было отпрыгнул, но Петр ловко поймал его за вихры:

— А-а, пройда!.. Турецкий!

Оба, довольные шуткой, раскатисто хохотали, Возившись, споткнулись о ножку топчана, со смехом, кряканьем брякнулись на Алексашкину войлочную подстилку. Оба рослые, — словно дубовая колода упала. Падая, Петр ушиб руку. Сел… Потер локоть.

— Но покуда, — уставился на Данилыча внезапно зло округлившимися глазами, — языком не чеши!

Алексашка вскочил, изобразив на лице величайшее изумление, поднял плечи, раскинул руками.

— Мин хе-ерр!.. Ну, неужто…

Петр стукнул по полу кулаком:

— Дознаюсь — не взыщи!

И уже спокойно добавил:

— Бож-же сохрани, если бородачи раньше времени узнают о том. Тепленькими их надобно взять в этом случае. Понял?

— Понял, господин бомбардир!

— Ловко! — радовался Алексашка предстоящему лихому, как он полагал, молодецкому делу. — Значит, плыть на Азов, аж до самого теплого моря!.. Добро!..

Плавать он любил, а по морскому делу еще толком, как следует, руки не набил.

Помнится, когда один моряк из Саардама начал в Архангельске государя учить лазать на мачты, он, Алексашка, тоже было увязался, но без сноровки не получилось.

Петр смеялся:

— Где уж там!.. Слезай, долговязый!..

Будто сам ловок был или ростом пониже его?!

Не доводилось на настоящих морских судах и за рулевым колесом как следует постоять. Переяславльское озеро — то не в счет, лужа! А на Белом море, когда они с Петром первый раз по нему плыли, только страху набрались.

Как начало тогда их швырять возле Соловецкого монастыря! Памятно на всю жизнь. За лодейного кормчего Антона Тимофеева им с Петром Алексеевичем всю жизнь надобно бога молить. Ловко он тогда яхту провел в Унскую-то губу. Не он бы — аминь! Кормили бы они с Петром Алексеевичем своими белыми телами рыбок в пучине морской.

— Н-да-а!.. На этаком море шибко не разгуляешься. А на Азов плыть — любота!