Петербург отстраивался не по дням, а по часам. Иностранцев уже поражала своей красотой Невская першпектива — длинная, широкая аллея, вымощенная камнем, с веселыми рощицами и опрятными лужайками по сторонам. Работали першпективу пленные шведы, они же и чистили ее ежедневно, а каждую субботу производили генеральную уборку. За чистотой на Невской строго следил сам генерал-губернатор.

Заканчивалось строительство Литовского канала — от реки в селе Лигове к бассейнам, что были сооружены на Бассейновой улице. Отыскались великие умельцы водопроводчики. Сметливые мастера отбирали длинные, прямослойные сосновые бревна, высверливали их, потом выжигали. Получались отличные деревянные трубы. Вершина одной такой трубы вставлялась в комель другой, а в местах стыка для прочности мастера скрепляли эти трубы железными Обручами. Так был проложен надежный водопровод, по которому из водоемов Бассейной вода подавалась прямиком в Летний сад. Для напора воды у Летнего сада на реке Безымянный Ерик были воздвигнуты три водонапорные башни. И водопровод начал действовать.

Летний сад и Летний дворец государя были самой оживленной и нарядной частью Санкт-Петербурга. В саду галереи для танцев, зверинец, фигуры из басен Эзопа, масса фонтанов, почему и рукав Невы, Безымянный Ерик, питающий их, был назван Фонтанкой.

Одно плохо: частые дожди мешали праздникам, которые государь любил задавать в Летнем саду. Праздновались здесь именины царя и царицы, дни «преславных викторий».

Торжество обычно начиналось в пять часов, после обеда. На обширном плацу, возле сада, выстраивались гвардейские полки: Преображенский и Семеновский. Сам царь угощал офицеров, подносил им в больших деревянных чашах пиво, вино.

В саду, у одного из фонтанов, помещалась царица с семьей, дамами. В отличие от простого двора царя, состоявшего из одних денщиков, двор Екатерины великолепием не уступал дворам германским. Придворные дамы с изумительной для иностранцев быстротой переняли европейское обращение. И одевались они, как надо щеголихам первой руки: были на них и декольтированные бальные платья из штофного шелка с лионскими и брабантскими кружевами, и фижмы с крылышками, и мудреные прически французские с локонами по плечам. Личика набеленные, нарумяненные, улыбки лукавые, брови — соболь сибирский, и мушка.

— Ах, этот сад! — вспоминали после, всю зиму, красавицы петербургские. Вздыхали: — Сколь же он для утех и веселья способен!.. Аллеи темные, деревья кудрявые, шпалеры из акации да из сирени густые, а за шпалерами куртины с вишеньем, с малинником да со смородиной…

— После торжества-то, бывало, парочки по саду разбредутся…

— И не говори, моя дорогая! Послушаешь, бывало, — там шепчутся, тут вздыхают, да то и дело чмок да чмок, чмок да чмок!..

— Ох, всяко, всяко бывало!..

— Вот и попробуй теперь, — ворчали древние мамки-няньки, — загони опять таких-от сорок в терема!..

Зимой тоже весело было, но… не то: только танцы. Раз в неделю — и это уж обязательно — вечером вдоль берега Невы мчится вереница карет. За Царицыным лугом тянется ряд маленьких одноэтажных домов, принимающих все более и более благообразный вид по мере приближения к Адмиралтейству, так что находящиеся недалеко от этого здания хоромы Апраксина имеют уже два этажа.

Дорога налажена, ровная, гладкая — ни горки, ни косогора, ни изволочка, — скатерть скатертью. Места сыроваты, но грунт хрящевик: хоть мороси день-деньской, хоть ливмя лей — грязей не будет. Гостям незачем ехать до самого Адмиралтейства: почтовый двор, где большей частью справляются ассамблеи, стоит на краю Царицына луга.

За Невой высится крепость со шпилем Петропавловского собора; правее, на Петербургской стороне, биржа, торговые рады, австерия, Троицкая церковь, домик государя, сенат, дома Головкова и Шафирова; на Выборгской стороне громадина госпиталь и… только всего; левее крепости, на Васильевском острове, несколько строящихся домов, сооружаемое обширное здание «Двенадцати коллегий», гостиный двор, таможня, великолепные каменные палаты светлейшего князя Меншикова. А кругом лес, из-за которого виднеются только верхушки ветряных мельниц да мачты галер в Малой Неве.

Прочных зданий было не много: Летний дворец, биржа, почтовый двор да палаты светлейшего на Васильевском острове. Остальные дома строились «пока так», на скорую руку, и представляли большие неудобства, особенно при петербургском климате: крыши, даже в домах знатных людей, протекали, и частенько бывало, что за большими обедами разгоряченные вином гости «охлаждались» крупными дождевыми каплями, падавшими на лицо.

Особенно торопился Петр заселить Васильевский остров. Тем, кому уже были отведены здесь места, запрещено было селиться в других частях города. Вблизи Невы дома должны были строиться понаряднее, «под один горизонт», а перед фасадами устраивать гавани.

Меншиков «лютовал».

— Промахнешься, — делились друг с другом чины полицейские, — светлейший граненым сделает!.. У него живой рукой это сейчас. Только стружки тогда подбирай! — Вздыхали, кряхтели. — Жив, смерти боится! Н-да-а, необыкновенную скорость на руку начал оказывать князь!..

После смерти Алексея отношение государя к светлейшему заметно улучшилось. В 1719 году князь вступил в должность президента Военной коллегии, был пожалован чином «контрадмирала белого флага». Правда, тут же была назначена новая комиссия для расследования «беззаконных сделок, лихоимства и самоуправства» его, Долгорукого и Апраксина, однако…

— Что же мне с тобой делать? — спрашивал Петр, шевеля бровями. — Бить?.. Уже бил нещадно!.. Голову отрубить?.. И отрублю!.. Ты этого хочешь? Э-то-го! Казнокрад! — бешеным шепотом выдыхал государь, замыкая двери на ключ. — Та-ак!.. Та-ак, проходимец!..

Но…

В этот момент Екатерина начинала осторожно постукивать в дверь:

— Петруша!.. Петрушенька!.. Отопри, дорогой!

Такие строго келейные внушения обычно заканчивались примирением.

Кроме прежних заслуг, чистосердечного раскаяния и заступничества Екатерины в таких случаях выручала Меншикова из беды и царская дубинка, отводившая грозу, готовую разразиться над головою светлейшего.

А «умалению» денежного штрафа в тот раз помогло «покаянное» письмо Александра Даниловича. В этом письме он подробно перечислил все полученные им «презенты и барыши». «И хотя оные доходы составляют сумму немалую, — докладывал он государю, — но за расходами моими, которые я употреблял ради чести Вашей на содержание моего дома и в презенты и на пропитание больных и раненых драгун и солдат, едва что осталось».

Александр Данилович признавался:

«Из канцелярии моей на Москве и в походах, на мои собственные нужды держаны деньги из Вашей казны, но правда же, что и мои собственные деньги браны и особливо на Ваши расходы держаны».

Петр мялся, досадливо крякал, но, вынужден был на многих счетах, представленных Александром Даниловичем в свое оправдание, делать пометы: «скостить», «счесть», «списать».

На другой день Данилыч докладывал Петру как ни в чем не бывало:

— Неправд и коварств, государь, при отправке людей в Петербург еще зело много творится.

Петр, уставившись в одну точку, в суровом и грустном раздумье глухо бормотал, как во сне: Вот умру — все к черту пойдет!

Меншиков смотрел на него пристально, жадно и говорил убежденно:

— Нет, не будет сего, государь! Пока жив! — прижимал руки к груди. — Все силы и кровь отдам делу сему!.. А то, что думаешь обо мне, — бормотал, пересиливая себя, — так… на каждом же грехов как на черемухе цвету!.. Заслужу, государь!..

Сгорбившись, закрывши глаза и пощипывая левой рукой темный седеющий «ус котский». Петр сидел, покачиваясь… Потом вымолвил:

— Древние мудрецы говорили: «Старайся быть таким, каким казаться хочешь». — И, помолчав, прибавил: — А начальство над партиями надо поручать добрым отставным дворянам да приказчикам, выбранным от крестьян. — Понял? — Встал, сдвинул брови и строго, быстро как по-писаному, заговорил: — Купцов, которые еще не высланы в Петербург, не отправлять; тех, кои не обзавелись домами и не производят торговли или ремесла, выслать отсель на прежнее жительство. Также уволить от жительства в Петербурге тех дворян, кои имеют не более ста дворов и здесь еще не осели… Богатым выезжать отсель в свои деревни дозволить, но… не долее, как месяцев на пять. Помолчал.

— Слышал, — пытливо взглянул в глаза генерал-губернатору, — зело сторожишь ты, генерал-полицмейстера? Добро, добро!.. Так и след!.. Чтоб по струнке ходил!.. Улицы и переулки в сухости и чистоте сохранять. Замечу грязь, вонь — берегитесь!.. На проезжих дорогах и у мостов шалашей и черт те каких балаганов не строить!.. Пакость! Столи-ица! — значительно поднял указательный палец. — Это помнить надобно!.. А торговцам накрепко заказать, чтобы цен самовольно не поднимали, ничем вредным для здоровья не торговали, под опасением… — подумал минуту, тряхнул головой, — за первый раз — кнута, за второй — каторги, а в третий раз — смертной казни.

— Слушаюсь, государь!

И строгости в столице усилились вдвое.

Санкт-Петербург — новый город-порт, город большой притягательной силы для людей, порвавших с дедовскими традициями, ищущих свежего, стремящихся укреплять старательно насаждаемые Петром новые традиции товарищества и дружбы, взаимной помощи и поддержки. Но тем резче выступали на молодом, крепнущем теле Санкт-Петербурга отдельные болячки — неприглядные проявления старого быта. И Петр, ревниво следя за чистотой и здоровьем своего «Парадиза» — этого милого его сердцу дитяти, требовал суровой расправы с нарушителями порядков, установленных в новой столице.

Гнерал-полицмейстер ежедневно сек кнутом человек по шесть «обоего пола». Нищих брали под караул, допрашивали, откуда они, зачем бродят, — после били кнутом и ссылали в каторжные работы.

Помещиков, имевших от семисот до тысячи крестьянских дворов, обязали «строить дома каменные, не менее как на 10 саженей»; владельцев пятисот — семисот — на восемь саженей; только имеющих от ста до трехсот дворов дозволялось ставить мазанки или деревянные дома любых размеров.

Дворцы, правительственные здания строили и украшали архитекторы, художники, скульпторы. На удивление не одним русским старикам воздвигнуты были палаты Меншикова, Петропавловский собор, здание «Двенадцати коллегии», а в Москве — Сухарева и Меншикова башни.

— А сады, фонтаны, украшения в Ораниенбауме. Петергофе? Кто видел досель что похожее? — восхищался генерал-губернатор.

— Учить российских людей, что сами умеют, — требовал Петр от иноземцев.

— А проходимцев, которые окажутся среди них. гнать! — вставлял Меншиков, играя глазами, и почтительнейше добавлял: — Есть такие, ваше величество, что напрасно похищают ученые назвища!..

— Такие, как Илер, что ли? — спрашивал Петр, хмурясь. — Которого ты грозился палками бить?

Александр Данилович смутился, отвел глаза в сторону.

Был такой грех. В Петербурге была учреждена Морская академия, директором которой, «под главным начальством графа Матвеева», назначен был француз, барон Сент-Илер. средних лет, высокий, сухой и подвижной, весьма франтоватый, словоохотливый, «не сжимающий» тонкого широкого рта, «все знающий» человек. Однако вскоре выяснилось, что «деньги, которые отпущены Илеру в большом количестве, все равно что в окно выкинуты, — как доносил Матвеев Петру, — потому что барон в науках не сведущ: регламенты, им поданные, не его. а переписаны с печатных правил Французской морской академии, а он выдал их за новость. Напрасно присвоил он себе назвище генерального директора, потому что не только не превосходит профессоров, но даже и навигаторской науки не знает».

Донесение это прошло через руки страшного для иноземцев Данилыча, «которому до всего дело», как полагали они. Немедля Меншиков вызвал к себе барона Сент-Илера. При закрытых дверях между ними произошел довольно откровенный разговор «по душам», сразу после которого Сент-Илер не преминул горько пожаловаться своему главноначальствующему — Матвееву:

«По вашим наговорам светлейший князь Меншиков грозил меня палками бить, чтобы, по его словам, выучить, как жить; вашему сиятельству известно, — спешил предупредить Матвеева перепуганный барон, — что таких почтеваний не чинят шляхтичу в нашей Европе. Ваше Сиятельство может быть обнадежено, что я буду иметь всегда к вам весь респект и все почитание».

Но «обнадеживания» опоздали — Петр велел «поручить академию одному Матвееву».

Так было. И теперь, в разговоре с Данилычем, Петр это вспомнил.

— Палкой, стало быть, хотел француза-то? — спрашивал он Александра Даниловича, лукаво поблескивая глазами.

Меншиков мялся…

Не получив ответа, Петр продолжал:

— Одной палкой, брат, много не сделаешь. По себе знаю… Много я из тебя лихоимства-то выбил? Ну, много?.. Что молчишь?.. — И, хлопая Меншикова по плечу, уже серьезно добавил: — Своих птенцов надо учить всем художествам!.. Одолеем! Все одолеем, Данилыч! Разум железо кует!..

При Оружейной канцелярии, «ради общенародной во всяких художествах пользы, против обычаев государств европейских», указано было «зачать небольшую академию ради правильного обучения рисования иконного и живописного и прочих художеств».

В 1719 году вышел указ об устройстве губерний. Они делились на провинции, а последние — на уезды. В Санкт-Петербургской губернии определено было двенадцать провинций, среди них такие, как ревельская, новгородская, псковская, тверская, ярославская…

— Вот епархия! — говорил Меншиков, поднимая указательный палец. — Полцарства!..

Губернаторам было положено жалованье: тысяча двести рублей в год деньгами да шестьсот четвертей хлеба, санкт-петербургскому — вдвое.

В 1720 году Меншиков отправился на Украину «строить новые конные части».

Государю он доносил:

«Все полки исправя и неоднократно экзерцируя, по Вашего Величества указу, разделил на три корпуса, из которых отправил 4 полка в Ригу, 10 в Смоленск, а остальной, из 12 полков состоящий, расставил по границе польской со стороны Стародуба».

Занимался Александр Данилович и «узнанием состояния поселян». Перечисляя все тягости, которые они несли, Меншиков предлагал: «чтобы лучше их положить в подушной оклад, обложа по 80 копеек мужскую душу, сие послужит к их льготе, только бы уже ничего более с них не брать, а остатками от расходов сих подушных денег исправлять можно будет артиллерийские и другие надобности».

«И нашел здесь я, — доносил светлейший, — множество праздных под названием подбунчужных, которые все суть гетманские, старшинские и других всех чиновников, родственники, свойственники, ближние и дальние, и под сим видом проживают в праздности; почему я, дабы сих тунеядцев, приверженных к панам, разогнать и дать им дело, предложил гетману, чтоб приготовил их к походу в Смоленск, и по получении о сем от Вашего Величества указа, тот же бы час послал их туда».

В одном из своих писем Петр извещал Меншикова о том, что:

«С стоявшего у острова Наргина Английского и Шведского флота сделана была высадка на сей остров, где шведы сожгли у нас избу да баню».

Александр Данилович ответил:

«В учиненных обидах сих обоих флотов на острове Наргине, в сожжении бани и избы не извольте печалиться, но уступите добычу сию им на раздел, а именно: баню шведскому, а избу английскому флоту».

Меншиков имел основание так шутить. Россия господствовала на Балтике. И морские державы — особенно Голландия, Англия — из кожи лезли, пытаясь мешать усилению русского флота. Голландия по-прежнему отказывалась принимать на морскую практику русских солдат и матросов. Английские агенты «обрабатывали» русских практикантов, учившихся кораблестроению, чтобы они не возвращались в Россию и принимали английское подданство. В 1719 году королевским указом было предписано всем англичанам, находившимся на морской службе в России, немедленно выехать на родину. А парламент принял билль, запрещавший английским подданным принимать русских в обучение кораблестроению и на морскую практику.

Так, по мере строительства русского флота, росло стремление морских держав всячески тормозить его дальнейшее укрепление.

Выполнив поручение государя, Меншиков 12 сентября 1720 года возвратился в Санкт-Петербург.