Глава 3. Тверское житье
В день Варвары, декабря четвертого, ударили сразу морозы. Илейка с утра еще обещал княжичам в этот день ледяные горы устроить. Далеко за полдень, когда все уж проснулись от послеобеденного сна, в покой княгини Марьи Ярославны зашли Илейка и Васюк.
— Вишь, как прихватило, — указывал Илейка на слюдяные окна, — снежную гору и полить не поспешь, как вода на ей смерзнет. Враз садись на санки и кати! С ночи еще кругом в бору-то с громом великим, бают, во какие сосны до корня лопались…
Княжичи, сидя у матери в ее жарко натопленных покоях, где был маленький Андрейка и Дуняхин Никишка, едят сладкие маковники с миндальным молоком по случаю рождественского поста. Илейка же и Васюк стоят у дверей и, поглядывая на Василия Васильевича, который сидит тут же на пристенной скамье, ждут, отпустит он или не отпустит Ивана.
Великий князь молчит, но княгиня беспокоится, мороза боится.
— Куды в мороз такой знобиться? — говорит с опаской Марья Ярославна. — Не зря бают-то: «Трещит Варюха — береги нос да ухо». Вишь, вон в окна-то от инея и свету божьего не видать…
— Зато, государыня, Варвара-то от ночи украла, ко дню притачала, — торопится что-то доказать Илейка, но его перебивает Иван.
— Матунька, — упрашивает он, — мы тулупчики наденем, а малахаями уши прикроем…
— А нос? — смеясь, спросил Василий Васильевич.
— А носы-то мы, тата, снегом оттирать будем, — весело ответил Иван, — мы ненадолго…
— А ты, государыня, не опасайся, — степенно заявляет Васюк, — ветру-то днесь ни на столько нетути, а без ветру мороз и дите не одолеет, право слово…
Марья Ярославна колеблется, Иван с нее глаз не спускает, а в мыслях весь уж на дворе, где давно и Данилка и Дарьюшка с лопатами ждут.
— Да вить и Марьюшку отпускают, — не выдерживает он, — мамка Арина ее на двор поведет…
Дверь распахивается, и в покои, опережая мамку Арину, радостно вбегает Марьюшка в собольей шубке и в теплом платочке поверх собольей же шапочки.
— Ну вот и сношенька милая, — улыбаясь, ласково встречает девочку Марья Ярославна, — легка ты на помине, доченька.
Но вместе с мамкой вошел и дворецкий князя Бориса и, поклонясь Василию Васильевичу и Марье Ярославне, сказал:
— Будьте здравы, государь и государыня!
Князь Василий встрепенулся и, заволновавшись, глухо спросил:
— Али вести какие есть?
— Есть, государь. Кличет наш князь тобя, государь, на думу к собе в опочивальню…
— Какие вести-то?
— О князе Василье Ярославиче добрые вести. Из Ржевы прискакали два конника, от наместника посланы…
— Слава те, господи! — радостно перекрестилась Марья Ярославна. — Храни, господь, брата моего…
Марьюшка подбежала к Ивану и, схватив его за руку, быстро заговорила:
— У меня есть саночки. Гости наши мне привезли, а полозья у них железные! Будем с тобой кататься вместе…
— А, поди, тяжелые они? — спросил о любопытством Иван.
— Что ты, — засмеялась Марьюшка, — легонькие, как перышко…
— Иване, — окликнул сына Василий Васильевич, — проводи меня к брату моему…
Лицо Ивана омрачилось.
— Пусти его, Васенька, — вступилась Марья Ярославна, — пущай порезвится малость, отрок еще млад.
Василий Васильевич ответил не сразу. Хотелось ему помощником сына скорей сделать себе, но и жаль было детских забав лишать.
— Пущай то ведает, — все же сказал он строго, — что государи не токмо весело, но и трудно живут.
Но, почувствовав в наступившем молчании печаль и недовольство, прибавил мягко:
— Идем, Иване. Вборзе отпущу тобя и будешь в игры играти.
— Я те, княжич, другую горку изделаю, — быстро вставил Васюк, — а поливать сам будешь…
Василий Васильевич рассмеялся и весело молвил:
— Ишь, старый, что малый! Обоим занятно. Да яз бы и сам на санках-то покатался…
В опочивальне князя Бориса Александровича, куда, досадливо хмурясь, ввел отца княжич Иван, кроме самого великого князя тверского, был один из любимых его воевод, молодой Лев Измайлов, боярский сын, да постоянный советник его боярин Александр Андреевич Садык.
— Брат мой, — радостно сказал Борис Александрович, подымаясь навстречу Василию Васильевичу, — вести добрые! Садись рядом со мной, будем думу думать вместе. Может, ты хочешь из воевод своих позвать кого? Надобно нам замысел ратный некий дерзко и борзо свершить. От меня будет воевода Лев Измайлов, от тобя кто?
— Ежели из воевод моих нужен храбр да сметлив, — ответил Василий Васильевич, садясь рядом с князем тверским, — то вели покликать Плещеева Андрей Михайлыча. Здесь он, при дворе моем. Ты же пока сказывай, что о шурине моем ведаешь.
— Казимир, князь литовский, а ныне и король польский, выпустил из Литвы вместе с полками их и шурина твоего, князь Василь Ярославича, и князей Ряполовских, и воевод твоих: князя Ивана Василича Стригу-Оболенского, и боярина Ощеру, и князя Семен Иваныча Оболенского, и Федора Басёнка, и Юшку Драницу, и Михайлу Русалку с Иваном Руно…
— Слава те, господи! — радостно крестясь, промолвил князь Василий. — Сии суть лучшие, верные слуги мои.
— Бают конники, которые из Ржевы от воеводы пригнали, а им та весть в Ржеву из Вязьмы пришла, доброхоты и слуги твои из Пацына Литовского на Ельню пошли, а у Ельни-то они с царевичами Касимом да Якубом сошлись…
— Господи, — шепчет князь Василий, — внял еси ты мольбам моим.
— Из Черкас пришли царевичи на помочь, бают, тобе.
— Верю Касиму, — воскликнул Василий Васильевич, — как сыну своему!
Клялся он мне на кинжале на вечную службу.
Иван, хотя еще и не забыл досады своей, слушает жадно, что говорят старшие. Радостно ему от добрых вестей, и ясно так чудится, как со всех сторон полки идут к ним на помощь.
— Будьте здравы, государи мои, — громко приветствует обоих великих князей, входя в опочивальню и низко кланяясь, воевода Плещеев.
— Садись с нами, — говорит ему князь Борис, — вести из Литвы тобе ведомы?
— Ведомы, государь, от твоих воевод.
— Слушайте, воеводы, угодно мне и брату моему Василью совет ваш слушать. Яз же мыслю, что время тобе, брат мой, Москву в руки свои взять.
Из Литвы полки идут многие да еще царевичи с ними. У нас же с тобой, слава богу, воев и того более! Как ты о том мыслишь?
Задрожал весь от слов этих княжич Иван, глядит на отца, ждет, что тот скажет. Долго молчит, размышляя, князь Василий.
— А можно ли сие? — осторожно и рассудительно спрашивает он. — Ведь у Шемяки и князя можайского большая сила на Волоке Ламском, и в Клину, и у Димитрова. Как же нам на Москву без боя великого пройти? Везде у Шемяки изделаны засеки да западни. Везде дозоры да заставы. Ранее Волок пробить надобно, потом о Москве уже мыслить.
Князь Василий замолчал, ожидая, что скажут другие, а Ивану стало досадно. Он тоже хотел, чтобы теперь же Москву брать, и потупил печально глаза.
— На дерзость да на хитрость идти надобно! — горячо вдруг воскликнул боярин Садык. — Яз мыслю, надобно к Москве тайно от Шемяки и борзо доспеть! Как же сие содеять, пусть воеводы рассудят…
— Добре, добре, — согласился воевода Лев Измайлов, — в лоб его, Шемяку-то, долго бить. Надобно обойти его полки, надеясь на дерзость и хитрость свою. Слухи-то из Литвы и о царевичах и о нашем походе, чай, дошли до Шемяки-то. Да и до Москвы не ныне, так завтра дойдут.
— Истинно, истинно, — загорячился опять Садык, — затревожится Шемяка-то. Со всех сторон на него идут, а Иван-то можайский токмо бегуном быть может, опаслив, как заяц…
Садык махнул рукой и засмеялся, продолжая торопливо:
— Ежели сведают они, что все на них идут, то и сами к Москве подадутся. Верно ли сие, воеводы?
— Истинно, — заговорил Плещеев, — истинно. Потому испугается Шемяка-то, что Москва, о сем узнав, тоже против него подымется, последнюю опору он с Москвой-то потеряет…
— Истинно, — подтвердил и Лев Измайлов, — так по ратным хитростям подобает, и воеводы Шемякины вспять к Москве пойдут…
— Ну а коли мы Москву-то захватим, они в Галич побегут! Больше некуды! — снова вмешался боярин Садык.
— Хитер ты, боярин, — воскликнул Василий Васильевич, — сумел два дела во едино сложить! Москвичи-то, как сведают обо всем, смуту подымут, и страха у них от Шемяки не будет, лишь токмо наших конников узрят…
— Истинно, государь, — подхватил Андрей Плещеев, — токмо нашим с полсотни прийти, так все на Шемяку восстанут, давно зло на него мыслят.
Токмо вельми тайно и борзо на Москву гнать надобно…
— А к Шемяке в Волок, — уже спокойно заговорил боярин Садык, — посла надобно от нас, дабы о Москве Шемяка на время забыл и не мыслил бы о ней.
Слово ему от государя нашего со сроком послать, пусть, мол, идет в свою отчину да государю своему, князю Василью, челом добьет. Наши-де полки готовы, жди нас! В тое же время Измайлов с Плещеевым пусть в Москву гонят…
Княжич Иван сидел неподвижно, напряженно думая, но вот щеки его начали гореть, а на губах заиграла чуть заметная улыбка. Он понял весь замысел Садыка и дивился, как хорошо и верно тот все придумал. Но когда начались исчисленья верст и суток пути, дорог и обходов с указанием сел и деревень, Ивану стало скучно. Опять вспомнился двор ему, захотелось вольного воздуха, а в опочивальне было так душно и жарко! Сам не замечая того, Иван нетерпеливо ерзал на скамье, садясь то так, то этак, давно уж потеряв нить разговоров. Отец почувствовал это и, склонясь к сыну, сказал ласково:
— Иди, Иване, ко двору, да боже тобя упаси, хошь слово едино о Москве сказать кому. Доржи язык за зубами.
Княжич тихонько соскользнул со скамьи, и никто среди споров и разговоров не заметил, как выскользнул он из княжой опочивальни.
Когда Иван в теплом тулупчике вышел на двор, солнце уже клонилось к закату. Чуть розовели облака, розовые отсветы, постепенно сгущаясь, ложились на крыши, покрытые снегом, а внизу сугробы тускнели и становились синеватыми. Среди этих сугробов высоко подымались две снежные горы. На одной с шумом и смехом копошились с санками Данилка, Марьюшка, Юрий, Дарьюшка и еще какие-то мальчики и девочки. У другой же горы увидел Иван дядек своих — Илейку, Васюка — да мамку Арину. Около них стоит по два больших деревянных ведра — ждут его дядьки, чтобы гору заливать.
Усмехнулся радостно княжич и бегом пустился к снеговым горам.
Радостным криком и визгом встретили его ребята, а Илейка и Васюк бросились к ведрам, палками пробивая в них образовавшийся поверх воды лед.
— Ишь, — кричал Илейка, — токмо вот воды принесли, а гляди, Иване, на палец, лед уже намерз. Бери вот ведро-то да поливай…
— Снизу починай, снизу, — учит его Васюк. — Снизу ровней будет, а коль сверху, уступы-то кверху пойдут, санкам в полозья бить будут…
Иван схватил большое ведро, поданное Илейкой, и без особого труда поднял его и облил снизу склон снеговой горы, аршина два в длину.
— И дороден же ты, Иване, — восхищенно заметил Васюк, — отрок еще, а сила-то в тобе вон какая!
Иван, довольный похвалой, схватил другое ведро и полил склон горы еще на один аршин выше. Второй слой льда, как и первый, намерз сразу и, натекая на нижний, образовал рубец на палец выше нижнего слоя. Чтобы полить еще, пришлось уже Ивану теперь встать на дно пустого ведра. Верх же горы залили сами дядьки княжичей, и хотя высоки оба ростом, но все же и они на ведра пустые вставали.
Новую гору окружили все ребята, а Марьюшка, румяная от мороза, притащила свои санки и крикнула весело:
— Садись, Иване!
Взобравшись на гору, Иван сел первым, далеко вытянув вперед ноги, чтобы лучше править. Марьюшка уместилась сзади, став на коленки, и крепко охватила его руками за шею. В этот миг что-то вспомнилось Ивану, и взглянул он вниз, где стояла Дарьюшка. Девочка тоже смотрела на него, но, встретив взгляд княжича, печально потупилась.
Иван быстро оттолкнулся ногами, и санки сдвинулись с места и помчались. Слетев с горки, они понеслись по утоптанной дорожке и докатились до самого красного крыльца.
— Вот какая горка! — радостно сказала Марьюшка. — Ишь, куда мы докатились!
Иван встал молча и, хотя улыбался, но как-то томился, не понимая, что его тревожит. С любопытством осмотрел он санки и, легко подняв кверху, потрогал рукавицей железные полозья. Поглядел потом на прямой, глубокий след от саней и сказал:
— Ишь, как ровно бегут, без раскатов. Вон по ледянке прошли и то вбок не свернули…
— Гости бают, — живо откликнулась Марьюшка, — что на них можно и по льду на реке прямо ехать. Полозья у них вострые, всегда без раскатов…
— А Дарьюшку можно мне на твоих санках прокатить? — спросил неожиданно Иван.
— На них и втроем можно, — улыбаясь, ответила Марьюшка, — ну, идем к горке.
Она побежала вперед, а Иван с санками на веревочке сначала шел медленно, но вдруг тоже побежал следом за своей невестой.
— Дарьюшка, Дарьюшка! — кричала та, подбегая к горке. — Садись с нами! Прокатим.
Дарьюшка не то смущенно, не то испуганно взметнула глаза на княжну, потом перевела их на княжича Ивана. Она была старше обоих их — ей шел уже десятый год — и понимала она теперь разницу между князьями и слугами.
На горке Иван усадил девочек в санки по росту — впереди княжну, потом Дарьюшку, а сам, будучи выше всех, встал сзади на колени. Он ухватился за веревки от саней, обнимая Дарьюшку за плечи.
Санки помчались вниз и от большой тяжести быстрее скатились с горы, и пробег их был еще дальше — проскочили за красное крыльцо.
— Вот катнулись-то! — радостно крикнула княжна Марьюшка. — Дальше всех!..
Но Ивану это не доставило никакого удовольствия. Он хмурился и, не слушая маленькую невесту свою, пристально смотрел на Дарьюшку. Вспомнилось ему, как там, в Москве, хорошо и весело было ехать с Дарьюшкой на санях вокруг колеса, а теперь вот нет этого. Вся пунцовая от смущения, Дарьюшка готова была заплакать, и в глазах ее, казалось, блестели чуть заметные слезинки. Ивану вдруг стало жалко ее, как тогда в Переяславле, в саду с багряной рябиной, но теперь он не мог ласково обнять и поцеловать ее, как прежде.
— Не хочу яз больше кататься! — сказал он с досадой, не зная, что делать, хотел только уйти скорее к Данилке или еще куда. Но Данилка сам подбежал к нему и, как всегда, радостно затараторил:
— Мы вчерась с Илейкой видели, как тутошние рыбаки сетями-сежами из проруби рыбу ловили. Ух, и много пымали!
— А рыба какая? — спросил Иван, радуясь приходу своего приятеля.
— Всякая, — ответил Данилка, — язи, окуни, щуки, налимы, плотва.
— Где же ловили-то?
— На Тверце. Лед они вырубили, а в пролубь у них два кола вбито, а на них сеть надета. Рыбак-то лежит у пролуби на соломе, а в руке жердь доржит. Рыбу высматривает, а токмо рыба в сеть, он жердью-то сеть и затворит. Другие же рыбаки рыбу на сежу гонят…
— Как же подо льдом гонят? — удивился Иван.
— А они много еще пролубей на реке кругом рубят, а в их воду мутят жердями со дна и еще ботками ботают… Илейка тобе сказать хотел, да времени не улучил. Приходи завтра с Илейкой…
Иван нахмурил брови и молвил с печалью:
— Трудно мне, Данилушка, нету на то моей волюшки…
