Глава 4
Аполлон любил Петербург, хотя знал его плохо. За те наезды, что он делал время от времени, довелось Аполлону побывать всего-то на Московской стороне, на Адмиралтейской и несколько раз на Васильевском острове. На Петербургском же острове и на Выборгской стороне не бывал он вовсе. А что видел, то поразило — каменная громада (не гипсом обмазанные деревянные колонны; один такой камень в фундамент вытесать — десятку рабочих зубилом и молотом три года работать), город городов. Васильевский остров в душу запал: куда — в какую перспективу — ни кинешь взгляд, открывается взору истинное благолепие. И всюду уютно взгляду, всюду угадывается настроение... Поэтому согласился с аптекарем, с которым ехал, что квартиру ли, комнату ли следует сперва поискать на Васильевском — тут дух особый; еще Великий Петр селил на этом острове лучших, избранных и хотел сделать остров центром столицы — деловым и духовным; быть может, цели поставленной Петр не достиг, но усилия его не прошли бесследно. Кроме сказанного, еще была причина — тайная, сердечная, — почему Аполлона влекло на Васильевский.
В этот свой приезд Аполлон не спешил показываться к приятелям; те его непременно увлекли бы в свою орбиту, засыпали рекомендациями и советами, — как уже бывало, всюду водили бы за собой и не дали шагу ступить самостоятельно. Напротив, в положении инкогнито есть свои смысл и шарм, а к друзьям обратиться никогда не поздно... В намерениях Аполлона было найти себе временное пристанище где-нибудь вблизи от предмета, так очаровавшего его, и выждать случая, подгадать какой-нибудь повод, чтобы сблизиться, — причем чтобы выглядело все как бы сложившимся само собой.
Он не ожидал, однако, что удача так скоро улыбнется ему...
Быть инкогнито — так до конца. Аполлон и сам не мог толком ответить себе, почему решил побыть немного «в шкуре» небогатого человека (каковым он, собственно, и был, поскольку по завещанию родителей не наследовал ни имения, ни доходов; и если имел на расходы деньги, то только благодаря щедрости брата), представить из себя выходца из мещан, например, пробивающегося в жизни собственными усердием и трудолюбием, подсчитывающего ежевечерне медяки в кармане и пописывающего статейки то в один, то в другой журнал... Да и, по правде говоря, не любитель он был привлекать к себе слишком пристального внимания окружающих — признак человека неизбалованного.
На следующий день по приезду рано утром Аполлон вышел с гостиного двора (что вблизи Сенного базара) в дорожном сюртуке, взял недорогой экипаж и спустя полчаса уже был на Васильевском.
Народу на улицах еще показывалось мало; только тут и там маячили дворники с метлами и железными крючками (выковыривали меж камней на мостовой навоз), ходили с черными ведрами и совками истопники, спешили по поручениям спозаранок слуги...
Было прохладно и ветрено, Аполлон кутался в шарф и поправлял шляпу; солнце, что показалось над крышами, еще совсем не грело. Напротив церкви апостола Андрея Первозванного через улицу стояла тумба с афишками — отпечатанными и писанными от руки. Возле тумбы — высокий с закопченными стеклами масляный фонарь. Остановившись у тумбы, Аполлон пробежал афишки глазами. Спектакли, публичные лекции, спиритические сеансы сомнамбул пропустил; пропустил и сведения о продаже недвижимости. Наконец внимание его привлекла афишка о доходных домах. Цены на жилье были большие, средней руки мещанину явно не по карману: здесь, на Васильевском, квартира из шести комнат — больше двух тысяч рублей в год... Аполлон вздохнул. Это сколько же статеек в журналы надо написать, чтобы так роскошествовать?.. Впрочем, квартира из шести комнат ему была не нужна, достаточно было бы и одной комнаты... Аполлон поделил сумму на шесть и подумал, что полученная стоимость (400 рублей) была бы для него, бедного студента, разночинца, на данный момент в самый раз. Аполлон пожал плечами, улыбнулся своим мыслям и пощупал в кармане кошелек с ассигнациями. Почему бы не поискать под самой крышей или в подвале с окошечком под потолком совсем крохотную комнатку?
Занятый размышлениями и нехитрыми вычислениями, он не сразу заметил девушку — по виду служанку, — которая, проходя мимо, загляделась на него.
В руках у девушки была круглая коробка, обшитая розовым шелком и перевязанная алой лентой. Девушка прошла у Аполлона за спиной, оглянулась на Него, потом еще и еще раз, неловко шаг-нуда в сторону и оступилась — угодила ножкой в каменный водосток. Она упала посреди тротуара и охнула... На углу здания, видя случившуюся с девушкой неожиданность, хохотнул дворник.
Аполлон обернулся.
Коробка, обшитая шелком, катилась по тротуару к нему. Алая лента развязалась, крышка открылась, и из коробки просыпалась на булыжную мостовую всякая мелочь: пуговицы, пряжки, булавки...
Аполлон поймал коробку. А девушка уж была тут как тут: отряхнула плащик и бросилась собирать мелочь. Вид у девушки был перепуганный.
— Хорошо, хоть шляпка не выпала — миловал Господь!
— Шляпка? — Аполлон заглянул в коробку; на дне ее действительно покоилась восхитительная, воздушная, как крылья бабочки, розовая шляпка. — Эта шляпка, наверное, вам к лицу...
Он посмотрел на девушку и вспомнил ее. Это была та самая служанка, которая на масленицу гуляла по ярмарке со своей хозяйкой-красавицей и носила за ней корзинку с покупками. На такую удачу Аполлон и не рассчитывал.
— Что вы, господин! — девушка с вежливым кивком взяла коробку у него из рук. — Сразу видно, что вы приезжий и не знаете: служанки таких роскошных шляпок не носят...
— А вы служанка? — изобразил недоумение Аполлон. — С виду — настоящая барышня...
— Это шляпка госпожи...
Испуга девушки уже как ни бывало, и теперь она разговорилась и поведала, что шляпка эта третьего дня была заказана шляпнице Эвелине Грэм, у которой магазины не только в Петербурге, но и в Стокгольме, и в Гамбурге; бледность девушки прошла, глаза ее заблестели; пуговицы булавки и пряжки она ссыпала на дно коробки.
— Представляю, как огорчилась бы госпожа, испачкай я сейчас эту шляпку в навозе, — девушка оглянулась на грязную мостовую.
— Госпожа ваша, должно быть, злая? — спросил Аполлон как бы из вежливости, но у него по понятным причинам был большой интерес к этому разговору; и сердце учащенно билось. — Наверное, будет бранить?
— Что вы! Вовсе нет! Она строга, конечно... — девушка поглядывала на Аполлона с удовольствием (такой любезный молодой господин). — Я же сказала, что она огорчилась бы, но ничуть не разозлилась.
При Аполлоне был саквояжик наподобие лекарского; всех-то вещей с собой — в одной руке удержать.
Девушка покосилась на саквояж:
— Я вас задерживаю... А вы, стало быть, лекарь... Спешите... Такой молодой господин, а уже на лекаря выучились.
Аполлон пожал плечами, оглянулся на тумбу:
— Я не лекарь. Я читаю здесь афишки... Лицо девушки озарилось радостью.— Меня госпожа тоже выучила читать. Не верите?.. Вот смотрите... — она склонилась над одной афишкой. — Сом... нам... бул... а... — брови девушки взметнулись вверх. — Вы хотите сходить к этой женщине? У нее, говорят, шкаф сам по себе двигается, стол трясется и духи умерших отвечают на вопросы. Вы не боитесь?..
Аполлон улыбнулся:
— Нет.
— Вы такой смелый молодой господин?
— Я читаю вот здесь. Про жилье. Мне нужно жилье, видите ли... Хотя бы на время...
Девушка так и засияла:
— В таком случае меня вам сам Бог послал. Госпожа как раз сдает комнаты. Дом у нее большой, комнат много, очень много, большой выбор...
— Да ловко ли это? Без объявления...
— Ловко, ловко. Вот увидите... А не понравится — уйдете. Но я думаю: понравится... — весь сияющий вид девушки свидетельствовал о том, как рада она угодить скромному и любезному молодому человеку. — Не знаю, что думал хозяин, когда покупал этот дом: он, наверное, хотел, чтоб госпожа ему родила с дюжину детей... Так много комнат... И жильцы есть, увидите сами, — девушка потянула Аполлона за локоть. — Идемте, идемте! Госпожа будет довольна...
Аполлон посмотрел на девушку недоверчиво и с разочарованием; у него появились сомнения: хозяин?.. Быть может, граф Н. — этот хозяин и есть?
И приятели на том балу ввели Аполлона в заблуждение, и напрасно он бросился с головой в легкомысленную затею с инкогнито?
Но все-таки пошел за служанкой. Как бы то ни было, а увидеть женщину, которая столь смутила его покой, хотелось. А потом уйти — никто не помешает.
Девушка была бойкая, и Аполлон пришелся ей явно по душе. Спутница так и щебетала о всякой всячине. Аполлон же никак не мог отделаться от разочарования; к тому же не хотелось попасть в конфуз — договариваться о комнате, в которой вряд ли будет жить. Он тихо вздыхал... Это было бы выше всяких сил: каждый день глядеть на нее, столь милую сердцу, делящую счастье и супружеское ложе с самодовольным старцем... О Боже! Зачем ты допускаешь неравные браки?.. Зачем прелестные нежные бабочки сжигают себе крылья на догорающих свечах?..
— Вы будто печалитесь о чем-то? — заметила девушка.
— Нет, ни о чем... А далеко ли дом? В хорошем ли месте? — Аполлон, разумеется, знал, далеко ли дом, однако за вопросом этим он, будто за ширмой, хотел спрятать свое разочарование.
— В хорошем, в хорошем... Вот здесь — за углом.
Девушка шла довольно быстро и без устали говорила на ходу. Она рассказывала, какая добрая у нее госпожа, и какая красавица, и как ей, однако, не повезло в жизни — более года назад умер муж (Аполлон здесь вздохнул облегченно)... Впрочем госпожа уже сняла траур и велела служанкам спрятать креп на самое дно сундуков... Муж был старый...
Оглянувшись на Аполлона, девушка смешно округлила глаза... Может, госпоже, наоборот, повезло: до замужества она была небогата, а теперь целым домом владеет. И замуж снова выйдет — наверняка. Красавица — даже если сидит в полутемной комнате — все равно на виду...
Они прошли уже угол улицы, прошли другой, но, сколько помнил Аполлон, до конца пути еще было далековато. Вокруг стояли огромные каменные дома с внушительными порталами, с мощными фундаментами. Булыжная мостовая сменилась брусчаткой — удивительно ровной. Экипажи, которые проезжали мимо, катились тихо, не громыхая. Только звонко цокали подковы...
А девушка все нахваливала госпожу. Теперь говорила о ее щедрости. Хозяин соседнего дома — господин Яковлев, владелец нескольких пивоваренных и солодовенных заводов — платит лакею своему Гришухе тридцать пять рублей в месяц. А госпожа платит служанкам до сорока. И это при том, что во всем Петербурге женщинам принято платить в два раза меньше, чем мужчинам... Господин Яковлев как-то высказал госпоже неудовольствие: что она балует слуг и это не доведет до добра, поскольку слуги — бьешь ли их кнутом, угощаешь ли пряником — способны только ненавидеть и лишь прячут до поры до времени свою ненависть; дадите слабину — укусят. Но госпожа сказала ему, что дело здесь вовсе не в слугах, что она просто хочет уважать себя. Каково!... Не сразу и поймешь, что она сказала...
— Это верно, — с улыбкой согласился Аполлон, отмечая про себя, что ответ госпожи не лишен остроумия.
Да, девушка была бойкая на язычок и, кажется, умела тонко мыслить, хотя, если верить ей, только недавно обучилась читать...
— Вон он! Видите! Наш дом...
Аполлон посмотрел в указанном направлении и увидел дом в череде других домов — светло-серый, каменный, трех этажей, с двускатной покатой крышей, украшенный колоннами и лепниной. Конечно, это был тот самый дом, у которого Аполлон оставил их в прошлый раз, на масленицу.
Перед домом проходила неширокая улица. От улицы подход к дому был закрыт чугунной старой оградой — изящное плетение, растительный сюжет; чугунные завитки оставляли полное впечатление какого-нибудь вьющегося растения типа хмеля или повилики... За оградой — маленький садик (несколько ветел, кусты жимолости и жасмина), по виду заброшенный, неухоженный, но именно заброшенностью очень привлекательный, — даже в эту пору, когда стоял без листвы; само запустение в садике выглядело живописно. И при более пристальном взгляде на садик Аполлон подумал: запустение это не искусственного ли происхождения?..
— А мостовая! Вы обратили внимание на мостовую? — все щебетала девушка.
Тот самый Гришуха, лакей господина Яковлева, рассказывал ей, что улицу здесь мостил некий известный немецкий мастер. О нем в городе уже лет двадцать ходят замечательные слухи. Сего мастера некоторые почитали за сумасшедшего, а некоторые за колдуна. Мастер любил камни той любовью, какой обычно любят живые существа. И камни будто отвечали ему взаимностью, а он разговаривал с ними, как с живыми; прежде чем в мостовую уложить, оглаживал, осматривал со всех сторон. Мостил — не придерешься. А закончив работу, мастер пускал по новой мостовой слепого; шел рядом со слепым и прислушивался, не шаркают ли о неровности подошвы слепого; если где-то подошвы шаркали, мастер морщился и перестилал этот участок...
Ворота дома — чугунные, с бронзовыми позеленевшими навершиями — были закрыты. Служанка провела Аполлона в калитку, скрипнувшую под ее рукой.
Приостановившись, мельком глянув на окна, девушка как бы невзначай обронила фразу:
— Вы только не верьте всему, что говорят о хозяйке. Люди злы, вы знаете...
Аполлона, понятно, несколько удивила и уколола эта фраза. Ему ведь говорили уже, что Милодора пользуется в свете дурной славой. Но то, что есть человек, несогласный с дурной славой Милодоры, — пусть всего лишь щебечущая птичкой служанка, — порадовало Аполлона.
