II
Словно лавина подвигался со своею ватагою Стенька Разин. Его девять тысяч увеличились уже до тридцати, со всех сторон к нему приставали холопы разоренных усадеб, посадские и стрельцы взятых городов, мордва, черемисы, чуваши, и он уже гнал их прямо нестройными таборами, словно тучу саранчи.
Самару, как и Саратов, он взял без боя. В три дня ввел свое казацкое управление, подуванил добро, казнил всех приказных, дворян, боярских детей, подьячих и купцов, утопил воеводу, сжег приказные дела и уже двигался дальше.
– Вот мы как, Васенька, – хвастался он пьяный на своем струге, – ровно чайки летим по ветру! Эхма! Астрахань с вечера, Саратов на белой заре, на Самару лишь рукой махнем, Симбирск – город легким посвистом возьмем, а там и Казань нам поклонится!
– Дрожат воеводишки! – отзывался Фрол.
Чуксанов пил и молчал. Дума о Наташе не давала ему покоя. Теперь он чувствовал, что она выздоровеет, но рядом с этим страшные мысли пробирались в его голову, когда он слово за словом восстанавливал ее бред. Вспоминая старое время, она называла его ласковыми именами, а потом гнала и» ляла его. «Неужели батюшка с братцем натолкали ей в голову против меня», – думал Василий и жалел, что еще мало мучил их.
– Брось, Вася, кручиниться! – говорил ему Разин. – Гляди, до Казани дойдем, какую свадьбу сыграем! Ой! Гуляй, казак!..
– Симбирск! – на заре пятого сентября закричал Ивашка Волдырь, вбегая в рубку атамана.
– Ой ли? Вот так скоро! – радостно воскликнул Степан, вскакивая. – Идем, казаче, взглянем!
Он вышел на палубу, и перед ним на низине открылся Симбирск, освещенный холодным солнцем. Ясно, спокойно, вырисовывался он на фоне бледного неба и, казалось, не чуял беды, которая шла к нему спешным шагом.
– Вот он, миленький! – сказал Степан. – И не надо тебя, да на дороге стоишь! Вася! – обратился он к Чуксанову. – Ты все сумный такой. Сойди-ка на бережок, достань языка, милый друг!
Василий послушно отошел и сел в челнок. По берегу шел его есаул Кривой со своей сотней, в которой Кострыга, Тупорыл и Горемычный стояли десятниками, а Пасынков и Дубовый пятидесятниками.
Василий с трудом разыскал их среди нестройных полчищ мужиков. Густой тучей ехали башкиры на своих маленьких конях с саадаками за плечами, со страшным чамбулом на луке высокого седла. Тут же гнали стада баранов, оглашавших воздух нестройным блеянием. За ними шли холопы и мужики с дубьем, с косами, с рогатинами, стадо быков и коров, казаки, несколько сотен, более для порядку, а там мордва, чуваши с дубинами и топорами. Василий ездил между ними, пока, наконец, набрел на свою сотню.
Кривой ему обрадовался.
– Атаман! – закричал он. – А мы думали, что ты уж и бросил нас!
– Со смертью уж брошу, – ответил Василий, – дай-ка мне человека два языка снять!
– А зачем два? У нас Аким на это. Он тебе живо достанет.
Василий позвал Акима
– Языка достать надоть!
– А можно.
– Один-то управишься?
– А одному-то легче, государь!
Василий нахмурился. Как ни учил он Акима, но тот в своем прежнем господине не мог признать себе ровню.
Он низко поклонился Чуксанову, повернул свою лошадь и выехал из войска.
Чуксанов поехал со своею сотнею. По дороге Кривой без умолку говорил ему.
– Бог это тебя нам послал! Глянь, как идут! – указал он рукою на крестьянские ополчения. – Вот и мы бы так шли, а теперь нищто! Что казаки! У всех кони, мечи, копья. Я в Самаре-то во какой чекан достал! – он показал на свой чекан с серебряными насечками. – Дубовый такой же шестопер имеет важный. И казна есть, и кафтан. А все ты! Полюбился ты атаману, а за то и нам хорошо. Живем – любо!
Василий невольно улыбнулся. Действительно, из отряда в шесть человек он в Царицын привел сорок да к Астрахани сотню, и эта сотня была едва ли не лучшею во всем войске. Казаки мутились и ссорились между собою и подчас сотника брали на сабли, а у Василия по его слову согласятся наложить на себя руки, не токмо что на противника.
– Пожди, – мечтательно сказал он, – кончим все это дело, женюсь я, уйдем на Дон, заведу я себе хутор, ты рядом, и заживем тогда без воевод да бояр! – и он сам засмеялся своей мечте. Не то сулила ему судьба.
– А вот и он! – сказал Аким, подъезжая к Чуксанову. Василий обернулся. Аким сидел на коне, а позади, держась за его плечи, сидел белобрысый мужик в армяке и гречишнике.
– Как взял его?
– Да и брать не надо было. Сам шел, я только подвез!
– Ну и ладно! Садись, друже, ко мне теперь… Я тебя к атаману повезу!
Мужик кивнул головою, соскользнул на землю, ловко прыгнул за седло к Василью и, как кошка, уцепился, за его плечи.
Василий поскакал к берегу.
Разин сидел на палубе, когда Василий привел к нему посадского.
– Вот и язык! – сказал он.
– Лихой ты у меня! – похвалил его Степан, а мужик, увидев атамана, повалился в ноги и радостно воскликнул:
– Многая лета тебе здравствовать, батюшка наш, Степан Тимофеевич!
Степан весело засмеялся, обнажив белые, крепкие, как у волка, зубы.
– А ну, здравствуй и ты! – сказал он. – Кто таков?
– Николка Белобрыс, с посада!
– Что скажешь: ждут меня людишки?
– Ждут, батюшка, как солнышко. Пойди к нам, хлебом солью встретим!
– Ну, ну! Ввечеру у вас буду. Вы мне воеводу свяжите!
Белобрыс почесал затылок.
– Не можно этого…
Степан нахмурил свои густые брови.
– Как? Почему не можно?
– Догадлив пес, – ответил посадский, – заперся у себя в Кремле, рвом окопался и нас, посадских людишек, только вешает, а чтобы в город – ни – ни!
– Так-то! – усмехнулся Степан. – Смекнул. Ну, да черт с ним, мы тогда силой возьмем. У нас для него припасено.
Белобрысый оживился.
– У нас, батюшка, и острожек есте! Кре – епкий!
– Ладно! – сказал Степан. – Выпей теперь с дорожки. Эй, дайте ему вина!
Казак поднес ему чару.
Белобрыс улыбнулся и, старательно вытерев губы, взял чару.
– Многая лета тебе, батюшке! – сказал он, выпивая.
– На здоровье! – ласково ответил Степан. – А теперь иди к своим и скажи, чтобы к вечеру ждали! Да скажи им: иду я против бояр, да воевод, да приказных людей, а всякому бедному я как брат родной. Скажи: иду я везде казачество установить, чтобы все равны были. И сам я не хочу царем быть, а хочу быть всем вам братом! Дай ему, Вася, полтину!
Чуксанов дал посадскому полтину, и тот, радостный, уселся в челнок, ехать на берег.
– Ну, а мы думать станем! – сказал Степан. – Зови есаулов, Фролушка!
На палубе струга разложили ковры и подушки, принесли вина и меда, и скоро Степан со своими есаулами стал совещаться, как взять Симбирск.
– Что там, – решил Волдырь, – разве не брали мы городов силою? Закричим» нечай!«да и полезем, а посадские пущай стены жгут!
– Ну, ну! А когда пойдем?
– Да враз! Я вот возьму полтысячи, да сейчас в посад, огляжу, пушки поставлю, а там и ты!
– Ну, и ходи, Ивашко мой! – одобрил Степан. – А мы за твое здоровьице выпьем! Вася! – окликнул он Чуксанова. – Будет дело! А? Поработаем, братик!
– У него одно на уме, – сказал Фрол, ухмыляясь, – о своей зазнобушке. Забыл казачество.
Василий тряхнул плечами.
– Казачество не забыл, врешь, Фрол. А что о ней думаю, то твоя правда!
– И брось! – сказал Степан. – О бабе думать добра мало. Гляди вот, поженю тебя, ты и не поглядишь на нее больше!
Василий отрицательно покачал головою.
– Верно! Я, братик, и сам не мало любил. Только, чур! Как вижу, что бабиться начинаю, сейчас бабу в воду или ножом. Ну ее! Вон у меня жинка есть в Качальнике, так я ее и не вижу. Выпьем лучше!
Василий жадно прильнул губами к кубку. Фрол засмеялся.
– Так-то лучше! Я вона в Астрахани повязался. Боярская дочь! Такая ли пава. А уходить пришла пора, я ее казакам отдал, а они ее в воду!
– Наше дело казацкое! – промолвил Еремеев.
– А ну, казаче, пора и на берег! – объявил Степан, вставая.
Струги все уже стояли на причалах, и сходы были перекинуты на берег. Казаки уже сошли и строились. Пять сотен ушли с Волдырем вперед.
Степан сел на коня и поехал по рядам.
– Дело будет, молодцы, – говорил он, – не посрамим казачества!
– Постоим, батько! – отвечали казаки.
– Ну, вы! – говорил Степан мужикам и холопам. – Сегодня биться надо будет. Покажите себя!
– Веди нас, батюшка! – отвечали мужики.
– Идем на город! – распорядился Степан и двинулся со своими полчищами.
Он въехал в посад, как победитель. Посадские кричали ему здравия и бежали за ним толпою.
По узким улицам он доехал до острожка.
Это было небольшое укрепление со стенами и рвом, как есть, посередине посада.
– Добро, – проговорил Степан. С ним сравнялся Волдырь.
– Крепко засели, собаки, – сказал он, – и вал нарыли. Хоть ты што!
– А ну? Сбирай-ка ты всех, да не гляди! Василий, веди! Фрол, иди на стены! Разом! Вели сюда пушки тащить!
– Нечай! – раздался через минуту воинственный крик воров, и все тучею ринулись ко рвам, кидая в них ворохи сена и перебегая к валу.
– Бум! – грохнула угловая пушка. Казаки отшатнулись.
Ивашка и Еремеев с двумя сотнями уже полезли на стены, на них вдруг опрокинулись груды камней, страшные коты, и они убежали все за ров.
– Ничего так не будет! – сказал Еремеев и поскакал к Степану.
Степан Разин стоял на берегу рва с обнаженной саблею и хрипло кричал на толпы холопов.
– Лезьте, собачьи дети! Десять собьют, один войдет. Что будет! Лезьте!
– Бум! – громыхала пушка, и чугунное ядро месило толпы холопов.
– Не можно, батюшка! – сказал один, вылезая изо рва весь мокрый.
– Вот тебе, трус поганый! – прорычал Стенька и перекрестил саблею мужика. Перерубленный до пояса, он покатился назад в ров. В это время к Разину подъехал Еремеев.
– Батько, – сказал он, – понапрасну людей губим! Ночь, не видать, а у них все крепко!
– А к завтрому крепче будет! – ответил Степан.
– И мы увидим!
Василий и Фролка подъехали тоже.
– Пустое дело! Ничего не будет, – объявил Фролка.
– А ты? – обратился Разин к Чуксанову.
– Отложить надо. Ничего не видно!
– Трусы вы! Вот что! – выругался Степан. – Кричи назад! – и он съехал с насыпи.
Шум борьбы сменился тишиною. Мрачный, угрюмый Стенька вошел в отведенную ему избу. Все вошедшие с ним молчали, зная его неукротимый нрав.
– Вася, – обратился он к Чуксанову, – поди поспрошай. Може, кто со стены свалился, из иных! – и лицо его потемнело от злобы.
Василий вышел, взял Кривого с Дубовым и осторожно перебрался на другую сторону рва. На каждом шагу они натыкались на мертвых и раненых. Раненые стонали и вопили, но Василий ничего не мог разобрать в темноте. Ему становилось жутко.
– Уйдем! Ну его! – сказал он. Они пошли прочь и стали спускаться к реке.
– О – о-ой! – раздалось под ногами Василия. Он нагнулся.
– Кто? – спросил он тихо.
– Брат, пособи! Не дай умереть, – простонал в темноте хриплый голос.
– Что с тобою?
– Со стены упал, – хрипло ответил раненый, – ногу сломал, видно!
– Из города? – еще тише спросил Василий.
– Дворянин!..
– Волоки его, атаман! – вдруг раздался голос Кривого над самым его ухом. Василий вздрогнул. Убить в бою, отомстить за свои обиды. Так! Но взять раненого и вести его к атаману для спроса… он задрожал.
Но Кривой и Дубовый уже подхватили раненого и волокли в посад. Василий, опустив голову, шел за ними.
Словно у голодного волка вспыхнули у Разина глаза, когда он увидел раненого.
– Положите его! – приказал он. – Да позовите двух хлопцев!
На зов вошли два казака
Раненый, слабо стоная, лежал на полу горницы; сломанная нога его казалась бревном.
– А ну, плесните ему воды! – сказал Разин. Казаки плеснули из ковша. Раненый открыл глаза
– Где я?
– А где надобно, друже, – усмехнулся Степан, – у вора и разбойника, Стеньки Разина!
Лицо раненого исказил страх; он вскинул рукою, словно заслоняясь, и опять лишился чувств.
– Плесните-ка на него!
Раненый очнулся.
– А ну, друже, скажи: много у вас разных людей в Кремле?
Раненый молчал.
– Потяни его, казаче, за ногу!
Казак грубо наступил на сломанную ногу. Словно от электрического удара, раненый вздрогнул и почти сел. Потом запрокинулся снова.
– Ну, много людей?
– Десять тысяч!
– А ну еще, казаче!
– Пять! – закричал пытаемый.
– А кто? Ты, казаче, держи ногу, держи!
– Четыре приказа стрелецких да иных прочих с полтысячи.
– А кормов много?
– Не знаю!
– Э, да ты, хлопче, упрям!. Неси-ка сюда лучины, казаче. Мы его огнем!..
Василий выбежал из избы и закрыл лицо руками. До него донесся пронзительный вопль. Василий зажал уши и пустился бежать от избы…
Когда на заре он возвратился к ней, у входа лежала какая-то безобразная окровавленная масса. Василий с ужасом отвернулся.
Стенька Разин вышел из избы с Фролкой.
– А! – приветствовал он Василия. – Пойдем валы смотреть!
Что-то непобедимое было в нем, потому что Василий против воли повернулся и пошел за ним следом.
Стенька медленно обошел вокруг города и задумчивый вернулся в избу.
– Вот что, братцы, – сказал он, – пес вчера правду сказал: поломаем тут зубы мы. Ишь ведь, как укрепились! Да ништо! Возьмем тогда отсидкою. Теперь так – нонче же вокруг вал нарыть, да повыше! И на него пушки втащить. Это раз! А другое – острог укрепить надо. Это ты, Ивашко, сделай, а ты, Фролка, вал и пушки! Чтобы вскорости и зачать дело.
Он был мрачен как туча и бросил пить.
Целые дни он ходил по посаду, поспевая везде, указывая, где ставить пушки для осады, где копать рвы для защиты.
– Иди казаков считай, а холопьев этих брось! Их все едино много. Отобьются – и в поле!
А холопы все шли и шли к Стеньке Разину.
Словно саранча они облепили Симбирск, наводнили окрестности, голодные, оборванные, с жаждою боярской крови.
Защитники Симбирска спали посменно, да и то не сходя со стен и башен. Милославский был всюду: в городе он утешал женщин и детей, на стенах ободрял воинов.
– Немного, немного, а там из Казани подойдут! – говорил он. – Как мы их отбили-то, ах!
– Боярин, глянь-ка, что делают! – указал ему на другой же день стрелец.
В посаде шла возня. Холопы и посадские рыли и тащили землю, накидывая ее кучами за рвом.
– Ишь, собаки, вал мастерят! – сказал боярин. – Пожди немного, а на вал пущать их не будем.
– Ей вы, скоморохи! – закричали из посада казаки. – Вам дворянин поклон шлет.
И один казак, подъехав к краю рва, поднял на копье голову замученного дворянина.
– Корнеев! – воскликнули узнавшие голову.
– Упокой, Господи! – крестились на стене. Милославский перекрестился и вздохнул.
– Каждому своя доля, – сказал он, – из Саратова бежал сюда за смертью. Сбей-ка, Антоша, вот этого! – приказал он стрельцу.
Тот взял ружье, фитиль и положил ружье на козлы. Долго он наводил тяжелый ствол, потом приложил фитиль, и выстрел грянул. Казак свалился с коня.
– Бьют! Наших бьют! – заревели в посаде. Толпа воров кинулась к трупу товарища.
– А ну-ка из» польки»! – приказал воевода.
Пушкарь приложил фитиль к заряженной пушке, названной» полькой», потому что она была отбита от поляков, и ядро с громом полетело в посад. Раздались вой и крики.
– Это поминки по Корнееву, – сказал воевода, сходя с башни.
Стенька торопился с возведением валов, и однажды утром Милославский вдруг увидел перед собою пушки. Он скорбно покачал головою.
– Ой, братцы, зеву дали! Теперь много хлопот будет! Стреляй, стреляй, Ермилыч!
– Бум! – раздался выстрел, но ядро зарылось в землю.
– Бери выше! – сказал воевода.
Стенька Разин выскочил из избы на выстрел.
– Зачали! Ребятки, вали! – закричал он исступленно, бросаясь на вал.
Начался приступ. Казаки палили из пушек, закидывали ров сеном, перебегали на другую сторону и лезли на стены. Бросали с вала в город пучки соломы с зажженною серою, зажженные смоляные шары и ревели свой клич.
– Нечай!
– С нами Бог! – отвечали осажденные и неспешно делали свое дело. На пушечные выстрелы отвечали пушечными выстрелами, гасили в городе начинавшиеся пожары и отбивали приступы.
Со стен опять летели на головы тяжелые коты, сыпались кирпичи и камни, лились потоки кипятку, смолы.
Дым окутал городские стены. В дыму невидимо летали стрелы башкирцев и татар, раздавались крики, стоны, проклятия.
Стенька метался по всему валу.
– Нечай! – кричал он, ободряя холопов и казаков, которые все перемешались, и в исступлении рубил саблею бегущих назад.
Всеми овладело безумие. Фролка с расцарапанным лицом пятый раз лез на стену по приставленной лестнице и опять отступил, опрокинутый и разбитый. Он едва увернулся от кота, который упал на самую середину лестницы и с грохотом сломал ее.
Василий Чуксанов, опьянев от битвы, со своею сотнею ломился в ворота. Стрельцы осыпали смельчаков пулями, а они все таранили. Вдруг грянул» тюфяк». Народ разбежался, шесть человек корчились в предсмертной агонии. Василий побежал созывать расстроенный отряд.
Волдырь бился у башни, стараясь подложить под нее мину, но его сотня редела и редела. Еремеев на валу распоряжался поджогом.
И все не вело ни к чему перед упорством осажденных. Вера в правоту дела поддерживала их. Среди стонов, проклятий и пальбы священники ходили по стенам и башням, кто с крестом, кто с иконою и взывали:
– Постойте, воины, за церковь Христову! Владычица да поможет вам!
Милославский, не суетясь, поспевал везде, и бой кипел, гибельный для воров, славный для защитников. Груды тел окружили подножие стен и пяти башен; груды трупов запрудили ров, в котором уже не видно было воды, а алела только свежая кровь.
Наконец наступила ночь, и Разин прекратил бой.
– Ништо, воевода! – закричал он, когда стих шум боя. – Висеть тебе на самой колокольне!
– Холопы все дело портят, – с яростью говорил он, – только без толку мечутся…
Милославский позвал к себе дворянина Гультяева.
– Петр Самойлович, – сказал он ему, – хочешь ли сослужить службу Святой Церкви, государю и нам всем?
– Чего спрашиваешь? – обиделся Гультяев. – Никто из нас не откажется всю кровь отдать. Прикажи!
Милославский обнял его.
– Друг, к смерти тебя готовлю! – сказал он дрогнувшим голосом. Гультяев побледнел.
– На том крест целовал! Говори, боярин, что надобно?
– На Казань! Крепко скажи князю Урусову, что нам смерть. Вскорости конину есть будем, а там умирать. Грех на его душе будет. Кругом сила. Долго ли держаться можем. Моли о помощи! Не послушает – на Москву скачи. Мы помрем честной смертью, а ты перед царем оправдай нас!.. Если доберешься, – тихо прибавил он.
Гультяев встряхнул головою.
– Прощай, боярин! – сказал он. – Про одно просить тебя буду. Я уйду, с женкой прощаться не стану. Вопить будет. Так, коли умру, будь ей и сынишке моему защита!
– За отца буду! – торжественно ответил воевода и обнял Гультяева. – Пожди, тебя поп благословит!
Священник тихо прочел молитву, благословил иконою Гультяева и трижды поцеловал его.
– Славен будет твой подвиг! – сказал он нежно. Гультяев взошел на стену, и там с нижнего яруса башни его спустили по веревке…
Стенька Разин был темнее ночи. Теперь он снова запил, запил мрачно, угрюмо, как разбойник перед убийством, и в пьяном виде нередко чинил кровавые расправы над посадскими.
– Воры, боярские приспешники! – кричал он на них. – Нет чтобы ворота мне открыть, поджог сделать! – и он крестил их саблею.
Даже Фролка и Волдырь вздрагивали теперь от его исступленных криков, и только Чуксанов был спокоен подле него, спокоен потому, что не замечал его даже, в часы бездействия весь уходя в свои думы о Наташе.
Разлюбила или нет? Эта мысль была страшнее, чем любить или не любить для робкого влюбленного.
«Убью», – думал он, злобно стискивая кулаки, но через минуту чувствовал, что убить ее он не сможет, что вся жизнь его в одной ней.
Глубокая, сосредоточенная натура, он мог полюбить только один раз. Раз – и на всю жизнь.
– Васька, – сказал однажды Фролка Чуксанову.
– Что?
– Скажи Степану, что от Казани помочь идет!
– А ты что же?
– Я? А черт его знает: с пьяна еще зарубит, – откровенно сознался Фролка, – вон и Ивашка боится.
– Верно! – подтвердил Волдырь. – Помню, на Хвалынском море. Скажи ему Петрусь Бондарчук, что шах на него своего пашу выслал, – он его – раз саблей, только и жил!
Чуксанов улыбнулся и пошел в избу к Степану Разину.
– Вася, – ласково подозвал его Стенька, – садись, пей со мной! Те свиньи все разбрелись. Боятся, видно! – он криво усмехнулся. – Так-то! Будь мне неудача, все в стороны пойдут. Я уж их знаю. А ты? – он исподлобья глянул на Чуксанова.
– Я везде с тобою. Куда мне деться, – просто ответил он.
– И на плаху?
– Коли Бог приведет; а вот что, атаман! До плахи-то нам еще пооберечь себя надобно, – серьезно сказал он.
Разин поставил на стол чару.
– А что? Слышал разве что?
Василий кивнул.
– Бают, из Казани помочь идет!
– Кто сказал? – отрезвев сразу, спросил Разин.
– Волдырь, Фрол!
– Зови!
Они вошли тотчас и заговорили.
– Идет, идет, батько, ведет войско князь Барятинский!
– Водою?
– Сушею, сказывают! Тут чуваши прибегли. Он их разбил. Которых повесил, остальных с собой привел. Потом опять мордва прибежала. Тоже бой шел. Сказывают, близко!
Разин весело тряхнул головою.
– Вот чего ждал я! – воскликнул он. – Мы им покажем! Есть у них шестьдесят тысяч? А? А у нас – вот они! – и он махнул рукою.
Все разом ожили. Бодрость атамана влила в их сердца уверенность.
– С тобою не пропадем! – сказали они весело.
– Били мы их, государевых слуг, – хвастливо сказал Стенька, – не бойсь! И Барятинский на суку покачается!.. Пошли в степь татар. Пусть высматривают и обо всем сказывают.
Он на время прекратил беспрерывные приступы и занялся укреплением острожка: окружил его еще одним рвом и укрепил пушками.
– Холопы да мордва вся это в поле останутся, – объявил он, – пусть там побьются в случае чего.
– Струги-то тоже держать в исправности надоть. Ты, Еремеев, огляди их!
Милославский с удивлением глядел на суету в посаде. «Али еще что удумали?» – с тревожной тоскою думал он. Положение осажденных уже становилось ужасным. Почти месяц бились они с ворами день в день, не зная отдыха. Пушки Стеньки Разина успели попортить стены, подбить» польку», убить немало людей.
Небольшие запасы провианта были уже уничтожены. Милославский кормил крошечной порцией сухарей и конским мясом и воинов, и немногих жителей. Появилась цинга.
«Еще неделя – и конец!» – думал он с тоскою и готовился взорвать стены, а с ними и своих воинов.
Теперь же казаки вдруг прекратили всякие наступательные действия, даже не подъезжают под стены переругиваться, как делали раньше. Милославский запретил даже спать по ночам и всюду усилил стражу.
– Жду от них чего-либо нового, – говорил он всем.
Каждый день Стенька Разин получал от татар сведения о движении князя Барятинского. Он двигался медленно, потому что вокруг сновали шайки воровских людей, взбунтовавшихся холопов, мордвы, черемисов, чувашей, с которыми приходилось биться.
Наконец он совсем приблизился к Симбирску, до которого оставалось только две версты. Разин встрепенулся.
– Теперь мы его и побьем! – весело сказал он и приказал готовиться к бою.
Длинной лентой разместил он холопов и весь пришлый люд, в середине стал сам с казаками и велел двигаться.
С башен Симбирска вдруг увидели драгоценную помощь.
– Наши! Казанцы! – закричали сторожа.
– Наши пришли! – понеслась радостная весть по стенам.
Милославский вбежал на башню и, увидев стройные ряды войск, упал на колени и поднял руки.
– Благодарю Тебя, Боже мой! – прошептал он, и радостные слезы катились по его исхудавшему лицу.
Он приказал тотчас радостно звонить в колокола и священникам облачиться в светлые ризы.
А Стенька Разин со своим сбродным, несметным полчищем быстро, как лавина, несся на войско князя Барятинского…
