ДВЕ СВАДЬБЫ
1
Царская длань примяла парик, скользнула к загривку, потрепала, легла на плечо. Борис встрепенулся, почувствовав ласку звездного брата. Жалеет небось, что обидел зазря.
– Нету нам, Мышелов, от Марса отставки.
Ясно, жалеет. Иначе не удержал бы при себе. Семеновский полк уже снялся, получив дирекцион на Ригу.
Рука государя горячая, сукно кафтана напиталось жаром. Очнулась летней порой, затрясла царя лихорадка, приставшая, верно, еще под Азовом. Лейб-медик Арескин с великим понуждением уложил царя в постель. Строптивый пациент встал, не долечившись.
– Не дают, Петр Алексеич, воистину не дают, злыдни, – ответил полуполковник вяло. Сам еще не тверд на ногах после колик.
Главная квартира снимается. Царский шатер разобран, погружен на фуры.
В сем шатре, на другой день после баталии, Борис присутствовал на торжестве необычайном. Царя видел радостным, как николи прежде. Видел генералов шведских, коих привели обедать. Сидели тесно, взмокли от духоты, пуговицу расстегнуть не смели. А царь шутливо сожалел, – нет за столом короля Карла, обещался прийти в шатер царский. Генералы переглядывались, смущенные, не зная, что последует далее.
Царь пил за здоровье учителей-шведов, и генералы таращили глаза, удивленные сим великодушным тостом. Граф Пипер, первый министр королевский, нашелся, – хорошо же, говорит, ваше величество отблагодарили учителей. И начали он и Реншильд уверять, будто они советовали королю заключить вечный мир с Россией, но он не желал слушать. На что царь ответствовал:
– Мир мне паче всех побед, любезнейшие.
О короле не было в тот день ни слуху ни духу. И видение мира, заблиставшее над полем баталии, сияло Борису и неделю спустя, во время смотра, учиненного царем.
«Пленные, видев армию Царского Величества, вчетверо большую, нежели каковую видели во время баталии, о великости ее удивлялись».
Меньше половины ее хватило для разгрома противника. Стало быть, мотайте на ус!
Но вскорости Карл объявился – живой, с горсткой придворных, с Мазепой. В степях за Днепром, на пути к туркам. И как только приспела сия весть, видение мира померкло. Ибо сомнительно упрямца возмочь образумить.
И вот лежат шатры на фурах, под мелким дождем. Главная квартира снова на колесах.
Нету, нету отставки от Марса…
Лещинский, слыхать, удрал из Польши, паны живо скинули его с престола, чуть докатился полтавский гром. Крассов, потрепанный напоследок Синявским, ретировался в Померанию. Стало быть, виват Августу! Кроме саксонца, сесть на польский трон некому – такова злосчастная доля сего государства.
И царское величество иного выбора не имеет, как принять обратно беглого союзника. Увы!
Свидание с саксонцем назначено в Торуни. Зарницы за лесом возвестили издалека – король уже прибыл, ждет, артиллерия репетирует салют, чтобы дружно, разом приветствовать царя.
Борис потом вспоминал:
«Сия бытность обоих потентатов вельми удивила, какою низостью, и почтением, и без всякой отмолвки во всем послушностью был король Август к Царскому Величеству…»
Уж кланялся – ниже нельзя. Разоделся словно куртизанка, – вся грудь в кружевах, под кадыком самоцвет чуть не с кулак. Стыда не показал нисколько. Или, быть может, не пробился стыд сквозь пудру, выбеливающую лицо обильно. Борису сдавалось – Торунь устроила маскарад, по примеру Венеции. То не король всамделишный, – маска изгибается в реверансе, маска семенит ногами, раскидывая искры. А искры обманные, потому как брильянты на застежках башмаков фальшивые.
С усердием натужным, как в дурной комедии, творили политесы ближние к саксонцу люди. И Борис ловил себя на том, что никому здесь не верит – ни вельможе, ни герольду, трубившему у ворот, ни ремесленникам, выгнанным по королевскому приказу из мастерских на улицу, на торжество.
А звездный брат комедиальное сие ликование охладил. Во-первых, парадностью одежды не почтил, встретил Августа в красном кафтане офицера-преображенца. Во-вторых, оглядев короля взыскательно, спросил напрямик, где шпага. Его, царского величества, подарок.
Смешавшись на миг, саксонец извинился. Виноват, мол, оставил в Дрездене, запамятовал. Соврал, негодный. Карлу ведь передарил царский клинок. А швед, убегаючи, его потерял, и на полтавском поле тот клинок нашли…
– Ну так вот, – сказал царское величество, не скрывая усмешки. – Я тебе дарю новую.
И тотчас принесли ее. Ту самую, прежде даренную саблю… И саксонец вынужден был съесть горькую пилюлю, оружие с поклоном взять.
Перо просилось запечатлеть памятную сцену, но Борис не допустил. Дипломату не все следует класть на бумагу. Как-никак союз с Августом возобновлен, старое надобно похерить.
Условлено, что царевич Алексей поедет учиться в Дрезден и король назначит наставников добрых.
– Дома говорить не заставишь, – роняет царь хмуро. – Немецкий язык ему нужен. И латынь.
Оба монарха верхом, со свитой, объезжают город. В тусклом небе расцветают ракеты, поливают башни и кровли то синим колером, то зеленым, то алым. Башни островерхие, вытянутые, с острыми шпилями, город утыкан остриями, взгорбился каменным ежом.
Наутро Главная квартира перешла на суда. Вереницей, убранные флагами, гирляндами, прижались к пристаням ладьи, золотясь начищенной медью церемониальных мортир. Прощальный фейерверк падал градом головешек, едко дымил и сварливо шипел, погружаясь в воду.
Верно, Август охотно утопил бы в Висле и саблю вослед своему фейерверку.
Флотилия должна плыть вниз по реке, в Мариенвердер, где обоих владык встретит король Пруссии. Ныне, после Полтавы, и он испытывает небывалое к царской особе расположение.
От непогоды, от сырости речной Борис начал кашлять. Звездный брат предупредил:
– Не болеть, Мышелов! В Пруссии ты мне нужен.
Свернув с Вислы, флотилия втиснулась в узкий приток и через малое время начала палить из мортир. Уже поднялся на холме замок Тевтонского ордена, охваченный густо городскими строениями.
Подошла ладья Фридриха, с черным одноглавым орлом на флаге. И пруссак учинил прием высший, но без подобострастия, омерзевшего Борису. Из ладьи вышел спокойно, целоваться не лез, а, пожав руку царю, отвел его к себе и усадил рядом, Августа же будто не приметил сразу. Пришлось саксонцу ехать позади.
И Фридриху подарена царем сабля.
Столы накрыли в замке, под сенью гербов. Громадные, вырезанные из дерева, заново покрашенные, они взирали на пирующих надменно.
– Эти господа у нас бывали, – сказал царь, поглядев на гербы. – При Александре Невском визит нам сделали.
Фридрих не понял.
– История старая, – вставил Куракин.
– А вспомнить полезно, – вмешался Петр. – Расскажи, князь, про Невского!
Король выслушал и указал на двух-трех вельмож, штурмовавших жареную свинину.
– Тевтонские роды живучи.
Интереса царь не выразил, стал расспрашивать короля об академиях, учрежденных им в Берлине для ученых и для художников.
– Не при вас ли, – спросил Петр, – обретается знаменитый филозоф Лейбниц?
– Ученая братия своенравна, – вздохнул Фридрих, – однако Лейбниц моей академией не погнушался.
Царь сказал, что был бы весьма рад завязать знакомство, выслушать советы столь просвещенного мужа.
– Осторожно! – воскликнул король. – Язык у Лейбница острее бритвы.
– Я не боюсь, – засмеялся царь. – Острый инструмент всегда на пользу.
Саксонец, не упускавший случая вступить в разговор, поспешил сообщить:
– Русские бояре испытали это на себе. Его величество собственноручно резал им бороды.
– Верно, – кивнул Петр и положил обсосанную поросячью ножку. – Обросли зело. Правда, бывает и побрит, да плохой с него профит.
Август, уплетавший айсбайн – свое любимое жаркое, – перестал жевать, хотя царь в его сторону не смотрел.
Рядом с Борисом датский посол, брызгаясь, впивался в грушу. Его маленькие с рыжинкой глаза бегали от одного венценосца к другому.
– Я не знаю Лейбница, – сказал он. – Но с вашим сувереном выдержать словесную дуэль трудно.
– И не только словесную, – подхватил Куракин. – Быть в дружбе с его царским величеством гораздо выгоднее, чем в ссоре.
– Да, участь Карла убеждает в этом. Русские поразили Европу. Кто мог помыслить, что вы побьете шведов! Карл приводил в трепет весь север, самого императора.
И шепотом, на ухо:
– Бедный Август. Ему не слишком удается хорошая мина при плохой игре.
«Так ему и надо», – подумал Борис.
Пруссак оттеснил Августа совершенно, весь день не отходит от царя. Собой неказист – мешковатый, сутулый, на высоких каблуках нетверд. Верно, обулся специально к приему великорослых потентатов. Все же царю лишь до плеча достает.
Сей поклонник муз, однако, еще паче почитает Марса. Приближенные его держатся по-военному, лихо звенят шпорами, живот при короле не распускают. Многие уже удостоены нового ордена Черного Орла – свирепого, с крючковатым злым клювищем. Гвардейцы – молодец к молодцу – вышколены на диво, маршируют так, будто шар земной силятся покачнуть.
Встанешь из-за стола – на плац, наблюдать воинские экзерсисы, либо на форт, где пушкари лупят по мишеням. Потом опять за стол. К ночи башка словно чугунная. Тетрадь покоится в ларце, не до нее тут, скорее бы в постель завалиться.
«Восемь дней в великих банкетах пребывали», – написал Борис коротко ослабевшей от возлияний рукой.
Однако и дело сделать успели, «учинили альянс общий, Царского Величества, датского, польского, прусского против шведа».
Сытные яства, терпкое бургундское, можжевеловая водка не мешали готовить сей союз. Напротив, самые молчаливые выкладывали потаенное. Куракин, не пропускавший речи соседей-дипломатов, говорил царю:
– Натура у Фридриха несмелая. Прочие немецкие владетели ему подозрительны. Виноват сам, покойный его отец разделил земли между братьями, а Фридрих завещание отменил, захватил наследство. Из Бранденбурга ушел в Берлин, боясь, что родня его отравит. Аппетит ко славе имеет большой, а силенок маловато, в ружьях недостаток. Ганновер, к примеру, ремеслами и всем насущным богаче. Так что побуждать Фридриха к наступлению на шведов напрасно.
– Мало ему Карл насолил?
– Насолил, Петр Алексеич, да ведь войско, посуди-ка, один дым, звон да топот. А казна плачет. На свое коронование, веришь, пять миллионов талеров извел, не моргнув, не почесавшись.
Фридрих рад бы выпроводить шведов, засевших в Померании, рад бы своими силами отобрать у ник город Эльбинг – важный балтийский порт в соседстве с Данцигом. Уповает на русских. Понятно, царским войскам через Пруссию дорога свободна.
У датского Фридриха решимости больше, – обещался через своего министра не только обороняться от шведов, но и ударить с царем совместно. Датчане высадятся в Сконии – южной шведской провинции, а Россия двинет войска по суше, от карел.
И тем уж всеконечно Карл приведен будет к миру. К миру, коего царь и подданные его жаждут паче всех побед на поле брани.
В подвале замка отомкнули еще одну бочку бургундского, дабы новорожденный альянс подобающе спрыснуть. Потом прусский король пригласил царя беседовать сепаратно.
Предмет беседы, как известил Бориса Вартенберг, – Курляндия, немецкое герцогство возле Риги, почитай у самых ее врат.
Немудрено – Фридрих прусский имеет виды на Курляндию. Страна с копейку, но хлебная и флотом до разорения обладала внушительным, а море в той стороне почти не замерзает.
Что ж, послушаем…
Пруссак начал с того, что еще раз поздравил, – Московия-де после Полтавы возвысилась необычайно и вошла, как сказал Лейбниц, в концерт мощных европейских держав.
– Дай бог доброй нам музыки, – ответил Петр.
Он сидел откинувшись, в расстегнутом кафтане. Истопники, отгоняя осеннюю сырость, перестарались – громадный зев камина опалял, словно дракон огнедышащий.
– Мой племянник, герцог Курляндии, – сказал король, – просил высказать и свою радость по поводу ваших успехов.
– И мечтает занять престол предков, – нетерпеливо вставил Вартенберг.
Многословие короля раздражало его, тем более сейчас, в гостиной, превращенной в пекло.
– Превратности войны, – продолжал Фридрих, как бы не расслышав министра, – обрекли герцога на изгнание, но не погасили в нем тягу к своей родине. К своему наследственному достоянию, – прибавил король и отер взмокший лоб.
– Мы в том не препятствуем, – отозвался Петр.
Возле него хлопотал растерянный камердинер. Царь слизнул с ложки крема и потребовал соленого. Гороха ему, гороха, которым ремесленники заедают пиво!
– Курляндия уже седьмой год без монарха. Через несколько месяцев мой племянник достигнет совершеннолетия.
Вартенберг скрипит креслом, но более не вмешивается. Король не умолкнет, пока не израсходует все припасенные фразы – отточенные, украшенные по моде французскими словами.
– Герцог питает надежду, что царь, победитель шведов, поддержит его законные права… Не сосчитать, сколько бедствий пало на злополучного юношу.
И Фридрих сверкнул перстнями, воздев пальцы-коротышки, изобразил сдержанное соболезнование.
«Ловок, – подумал Куракин. – Пустил в ход племянника. Не укусить иначе от курляндского пирога. Не купить и силой не взять».
– Честь и место герцогу, – кивнул Петр. – Возьмем Ригу, тотчас уйдем из Курляндии.
Брошено было вскользь, однако тоном, не допускающим сомнений. Прусские министры переглянулись. «Погодите, – сказал им Борис мысленно, – еще не то услышите!»
– А мы ему герцогиню подыщем, – произнес царь, кинул в рот горошину и смачно разжевал. – Любую из моих племянниц посватаем.
Впечатления неожиданного это не вызвало, – верно, сей демарш царя двором предусмотрен. Король не колеблясь поблагодарил за честь и похвалил благонравного, хорошо воспитанного герцога. И одобрил намерение царя сблизиться с домами Европы посредством брачных уз.
Вартенберг не вытерпел.
– Герцога ожидают руины, – сказал он деловито, обратившись к царю. – Он не найдет ни одной крепости, способной в случае нужды сражаться.
Скуповаты союзники… Второй Версаль отгрохали под Берлином, а племяннику денег жалеют на починку фортеций. Деньги наши и кровь наша… Извольте московиты защищать Курляндию, воевать в Померании, гнать шведов со всех германских земель!
Так оно и есть, – король всецело вверяет герцога царской милости.
– Фрицци не желает иного, как назвать себя вашим сыном. Фрицци, мой маленький подлиза, – и голос Фридриха дрогнул от нежности. – Он так умильно выпрашивал у меня конфетку.
Колени короля сжимают царскую шпагу. Тяжелая, длинная, она бьет по ногам, волочится по полу, но король носит ее терпеливо. Сейчас он ласково оглаживает золоченую рукоятку.
– Ах, ведь герцог помнит вас, брат мой! Помнит, как вы играли с ним и обещали дать в жены русскую принцессу. Поистине, устами монарха глаголет провидение.
Вартенберг и Куракин обменялись за спиной короля улыбками. Герцогу не было пяти лет, когда царь посетил с великим посольством Митаву.
– Будет свадьба, будет и приданое невесте, – сказал Петр. – Дело за женихом. Пускай напишет мне. А то выходит, без меня меня женили, я на мельнице был.
Пословицу царь произнес по-русски, и Борис, поймав его взгляд, перевел. Собрание вежливо посмеялось.
Петр рубанул рукой по колену, встал.
В опочивальню вела витая лестница из каменных глыб, – ступени аршинной высоты. Царь был весел, подталкивал Бориса, запыхавшегося на крутизне.
– Гляди, вторая свадьба наклевалась! Детей будем крестить, а?.. Мать честная, портреты с царевен, кажись, не списаны! Дикие мы, Мышелов. Которую же ему?
Пухлая, разбитная Катерина и неуклюжая, неприветливая Анна… Борис видел царских племянниц мельком и к тому же давно.
– Герцог, поди, на приданое зарится… Шведы шибко напакостили. Митава городок недурной, да что от него уцелело? Смекнем, во что репарацион вскочит. Флот герцогский, поди, сгинул, а ведь знатные стояли фрегаты. Проверим…
Все едино маршрут Главной квартиры лежит через земли пруссов, тихого лесного племени, – в Курляндию, к войскам.
