22
Купидон постучал по широкому плечу здоровяка. Рох обернулся, улыбнулся, словно извиняясь, положил тесло на деревянные козлы и снял наушники.
— Извините, — сказал он.
— Эган Рох?
— Совершенно верно, извините, руки грязные, — ответил он, протягивая руку Купидону. Голос у него оказался низким, улыбка — самоуверенной.
Гриссел узнал его по фотографиям в альбоме Слут. В жизни Рох оказался настоящим красавцем — такому бы в кино сниматься. Сильное, волевое лицо, правильные черты… Мускулистые плечи, ладони-лопаты… И рост не подкачал: он был на голову выше Купидона.
— Капитан Вон Купидон, «Ястребы». А это капитан Бенни Гриссел.
— Ага… Ясно, рад с вами познакомиться. Вы не… у меня есть маленький кабинет…
— Нет, нам и здесь сойдет, — сказал Купидон. — А кстати, где с вами беседовал Томми Нкхеси?
— Кто?
— Следователь. Тот, кто записывал ваши показания.
— Я сам к нему ездил. В Грин-Пойнт. Он попросил… А что?
— Так, ничего. Значит, вы делаете бочки.
— Бочонки для вина.
— И как же научиться вашему ремеслу?
— Сначала надо поступить в ученики. Не здесь, а за границей. Вы уверены, что не хотите присесть? Может, кофе или чаю?
— Нет, спасибо. И чему учат тех, кто хочет делать бочки?
— Ха! Долго рассказывать! Во-первых, учат правильно выбирать дерево. Французский дуб, самый лучший растет в лесах Тронсе и Жюпий…
— Нет, я имею в виду — какого рода ручному труду. Столярному делу? Работе по металлу?
— Ну да, конечно, немного и тому и другому, но все приспособлено к нашим условиям…
Гриссел знал, что Купидон держит в памяти протокол вскрытия, составленный профессором Пейджелом. Он тоже помнил, что Слут была убита ударом чрезвычайной силы и предположение профессора, что орудие убийства было самодельным. Он знал, что его коллега возьмет на себя ведение допроса — Купидон всегда захватывал инициативу. Правда, часто слишком спешил и демонстрировал ненужную враждебность.
— Я бы не возражал против чашки кофе, — сказал Бенни.
— Отлично, я и сам с удовольствием выпью. Проходите, пожалуйста. — Рох жестом показал на внутреннюю дверь.
«Небольшой кабинет» оказался настоящим произведением искусства. Рабочий стол из цельного дуба, того же превосходного качества, что и бочонки, стулья — антикварные, с резными ножками в стиле «шар в лапе», обитые красной материей. На чистом цементном полу лежал большой персидский ковер. К стене была прислонена картина, на которой изображалась старинная бондарная мастерская. На противоположной стене висела большая картина маслом: пейзаж с виноградником где-то за границей.
Рох по телефону распорядился, чтобы им принесли кофе, и сел вместе с детективами на один из антикварных стульев. Он расслабленно вытянул вперед ноги.
— Я слышал по радио, что дело открыли вновь. Неприятно, когда отстреливают…
— Нам приходится снова опрашивать всех, — быстро ответил Гриссел, не давая Купидону снова завладеть разговором.
— Да, конечно…
— По вашим показаниям, вы с Ханнеке расстались за год до ее смерти.
— Не за целый год. За одиннадцать месяцев. В феврале прошлого года.
— Это она порвала отношения?
— Да.
— Почему?
Рох развел руками, словно говоря: «Кто знает?»
— Она… Вы ведь понимаете…
— Как вы с ней познакомились?
— В «Моджо», ресторане на Пирсе. Как-то воскресным вечером, в декабре 2007-го.
— У вас хорошая память, — заметил Купидон.
Рох улыбнулся — видимо, на него нахлынули воспоминания.
— Такой вечер не забудешь. Ханнеке была… За столом сидели пять или шесть женщин, но она выделялась. Во всех отношениях…
— И вы сами подошли к ней?
— Ну да. Не мог устоять. Мы… я с двоими друзьями подсели к ним. Ну… а остальное уже история.
— Почему она порвала с вами? — снова спросил Гриссел.
— Чувства остыли. Наверное, такова жизнь… Мы были вместе два года, она все больше работала. А последние два-три месяца мы с ней вообще почти не виделись. Время от времени в субботу вечером, в воскресенье утром. Собирались вместе поехать кататься на лыжах в декабре, но ей пришлось отменить поездку. А потом, в феврале прошлого года, она как-то вечером заехала сюда…
— Сюда, в мастерскую? — уточнил Купидон.
— Нет, ко мне домой. Я живу недалеко отсюда, на склоне горы. Она позвонила с работы часов в пять и спросила, можно ли ей приехать. Приехала поздно, в десятом часу. И сразу сказала, что нам необходимо дать друг другу свободу.
— Дать друг другу свободу?
— Да, так она выразилась. Сказала… что ей очень жаль, ей очень грустно, она сказала, что это несправедливо по отношению к нам обоим — сознавать, что мы больше не увидимся. С другой стороны, ей не хотелось, чтобы я чувствовал себя связанным. Я мог найти себе другую.
— А что ответили вы?
— Я сказал, что другая мне не нужна и я понимаю: у нее очень тяжелая работа. Я не возражал, так как понимал, что занятость — дело временное, она ведь не будет так работать всю жизнь.
— Значит, вы не хотели порывать с ней.
— Конечно нет! Я думал, что… Ханнеке станет моей женой.
— Но она фактически объявила, что между вами все кончено.
— Да.
— И вы разозлились.
— Не разозлился. Огорчился. Нет, не только… Погодите, неужели вы думаете, что… — Он подобрал вытянутые ноги и выпрямился.
— Я ничего не думаю. Я спрашиваю, — ответил Купидон.
Рох положил локти на колени, подался вперед и недоверчиво покачал головой:
— Вы и в самом деле считаете, будто я… Черт побери, вы меня оскорбляете! Во всем, — сдержанно продолжал он, но в его голосе слышалась скрытая боль.
— Что я, по-вашему, считаю, мистер Рох?
— Вы считаете, будто я мог… что-то сделать с Ханнеке. Через год после того, как мы расстались? Через год?! Да кем вы меня считаете?
— Никем я вас не считаю. Я вас не знаю.
— Вы читали мои показания? Когда Ханнеке умерла, меня даже в стране не было. Как вы работаете? — спросил Рох не с гневом, а скорее с удивлением.
Гриссел попробовал его успокоить:
— Мистер Рох, нам нужна ваша помощь. Приходится пересматривать все материалы дела. Мы должны убедиться…
Рох переводил взгляд с одного на другого.
— Все ясно. Хороший полицейский, плохой полицейский.
— Что вам ясно? — спросил Купидон.
— Мне ясно, куда вы клоните. Но, черт побери, вы меня оскорбляете!
— Чем именно мы вас оскорбляем? Разве предположить, что мужчина злится, когда женщина, на которой он хотел жениться, бросает его, — оскорбление? — спросил Купидон.
Гриссел попробовал умерить страсти:
— Мистер Рох…
— Подождите, пожалуйста! — вежливо перебил его Рох, взмахивая огромной ручищей. — Я все понимаю… Ну да, наверное, я и злился тоже.
— На нее.
— Нет, на шайку крючкотворов, на ее начальников, которые заставляли ее работать допоздна. И на себя — что не почувствовал заранее, ничего не предпринял раньше. Я мог бы чаще бывать у нее, лучше ее поддерживать. А на нее саму я не… Да, она меня разочаровала. Я понял, что она недостаточно сильно любит меня. И еще… она была очень упрямой. Она не захотела подождать. Может быть, потом между нами все бы и уладилось.
— Значит, вы на нее не разозлились.
Рох укоризненно посмотрел на Купидона:
— Мне стало больно, капитан. Боль гораздо хуже злости. Я любил ее. Искренне любил. Она была замечательной. Нам было хорошо вместе. Во всех отношениях. У нас были одинаковые интересы, общие друзья… когда теряешь это, становится очень больно. Но что тут поделаешь? Мужчина должен быть сильным. Приходится как-то справляться с собой. Мучаешься полгода, девять месяцев, а потом… идешь дальше. Не оглядываясь. И уважаешь ее решение, потому что это и есть любовь. Ты уважаешь ее решение.
В дверь негромко постучали. Принесли кофе.
